Я хотел стать Розмари.

Я ушел, когда Роберт еще спал. Он свернулся под моим комковатым одеялом, по-детски подложив ладонь под щеку. Бедный мой друг. Некоторое время я смотрел на него — печально и немного презрительно, а в половине четвертого, на исходе ночи, вышел и запер за собой дверь. Было темно и тихо, и эту тишину наполняли галлюцинации. Мое дыхание, подобно сказочному джинну, паром вырывалось изо рта и нимбом нависало над головой. Я шел по пустынным улицам, как хозяин, смакуя прохладу и сумрак ночи. А за пределами города, машинально повернув в сторону Гранчестера, я увидел зарождающийся рассвет — тонкую бледную полосу, блистающую на краю неба и земли, которую прежде мешал заметить свет уличных фонарей.

Черный кот перешел дорогу. Он помедлил мгновение, приподняв одну лапу, потом приоткрыл рот в беззвучном шипении и скрылся в кустах. В желудке у меня забурчало, и я осознал, что снова голоден. Но это был не отчаянно острый, вызывающий тошноту голод прошлой ночи, а всего лишь сосущая пустота — она зарождалась внизу живота и быстрым всплеском тепла распространялась вверх, к пищеводу. Аппетит, как говорила Розмари.

Я выругал себя за промедление. Следовало уйти в полночь, когда закрываются бары. Я мог бы найти одинокого пьяницу, сидящего на скамейке, или официантку, идущую домой с работы. Мой разум в ужасе отверг эту мысль, но желудок сводило, и я ускорил шаг. Неожиданно я понял, что мне нужна Розмари, нужны ее прохладные губы, ее бесстрастие и чистота. Неужели полчаса назад я всерьез собирался убить ее? И ради чего? Нет ни верности, ни ревности — я смеялся над собой и своими обывательскими предрассудками. Розмари принадлежала всем нам, а мы принадлежали друг другу. Внезапно ликование сменилось тоской. Голод стал терзать меня, пустой желудок сводили судороги. Мучительная эрекция была подобна раковой опухоли. Глаза наполнились слезами раскаяния: я предал ее в мыслях, и она отвернулась от меня. Я чувствовал себя Иудой.

Позднее я научился распознавать эти шутки сознания и принимать меры, чтобы избежать их, но в тот момент не понимал, что со мной происходит, и был страшно напуган. С подобными проблемами сталкиваются наркоманы, но я до встречи с Розмари жил в собственном замкнутом мире и никоим образом не был подготовлен к урагану противоборствующих страстей, в который она ввергла меня.

Внезапно кто-то коснулся моего локтя. Повеяло знакомым, почти приятным запахом водорослей и сырости. Я услышал свое имя, обернулся, испуганный и обрадованный, и увидел Элейн — прошлой ночью она была в нашей компании, странная девушка, похожая на бродяжку. Вчера при ней был ребенок по имени Антон.

— Не бойся, — тихо произнесла Элейн. — Я искала тебя.

— Зачем?

— Я знала, что с тобой будет.

— Что же?

— Мы называем это «маленькая смерть», — пояснила она. У нее был самый нежный голос из всех, какие я когда-либо слышал. — Скоро ты привыкнешь.

— Не понимаю, — сказал я.

— Я и не ждала, что ты поймешь, — ответила Элейн, — но это пройдет. Знаешь, ты должен поесть.

Она произнесла слово «поесть» со странной интонацией, от которой я содрогнулся; как если бы сказала: «Ты должен умереть».

Обливаясь потом, я поднял взгляд и впервые пристально взглянул на Элейн. Ее нельзя было назвать красавицей, и в присутствии Розмари я не обращал на «бродяжку» ни малейшего внимания. В памяти остались лишь ее длинные спутанные волосы, как у сказочной ведьмы, и огромные темные глаза на чумазом лице. Теперь же я заметил, что Элейн наделена какой-то тайной прелестью, не похожей на красоту Розмари. У нее был истощенный вид, словно ей пришлось долго голодать.

— Сколько тебе лет? — спросил я.

Она рассмеялась, тихо и безрадостно. Ее лицо белело в сумраке, как бумага, и казалось, что оно парит в воздухе само по себе, без тела. Возможно, такое впечатление создавалось из-за черного пальто с высоким воротником. Элейн выглядела совсем юной.

— Семнадцать? Двадцать?

Она отвернулась, судорожно вздохнув, и я вдруг понял, что девушка плачет.

— Сколько же тебе лет? — воскликнул я и, еще не договорив, осознал, что смысл моего вопроса изменился.

— Не знаю.

— Кто ты? — Я почувствовал, что должен это узнать. — Откуда ты?

Она смотрела так, словно не понимала моих слов или не видела в них никакого смысла.

— Никто. Ниоткуда. Ты должен поесть, — повторила Элейн.

Эта мысль главенствовала в ее сознании.

Длиннополое пальто зрительно уменьшало ее рост. Она достала из кармана сверток, упакованный в целлофан. На ощупь он был теплым и упругим. Я сунул его в собственный карман.

— Спасибо.

Элейн посмотрела на меня и робко улыбнулась, как испуганное дитя.

— Ты не понимаешь? — спросила она. — Ты любишь ее. Мы все ее любим.

Вид у нее был несчастный, словно она повторяла истину, в которую давным-давно перестала верить.

— Я ее люблю, — ответил я, и это было почти правдой.

— Я была моделью. То есть меня рисовали. Сначала я работала в модной лавке, обслуживала покупательниц и еще помогала делать шляпки. Когда-то у меня это ловко получалось… Однажды туда зашли какие-то люди, увидели меня и сказали, что я красавица. Мне хорошо платили просто за то, что я сидела с книгой или арфой, пока они меня рисовали. Мне было шестнадцать. А потом я встретила Розмари. Тогда ее звали не Розмари, а Мария. И это тоже ненастоящее имя.

— Когда?

Элейн пропустила мой вопрос мимо ушей.

— Она была моделью, как и я, — продолжала девушка. — Я такой красавицы в жизни не видела. Она собиралась замуж за художника по имени Уильям. Он мне нравился. Но Розмари посматривала и на одного женатого. Она звала его Нед. Он тоже сходил по ней с ума, но не хотел бросать жену. Но ей на самом деле было плевать на обоих. Не представляешь, какие она закатывала сцены, грозилась, что покончит с собой, но это были просто игры. Она со мной подружилась и принялась меня учить.

— Она избрала тебя. — Я начал понимать.

— Тот молодой художник, Уильям… — Элейн смотрела на меня умоляюще. — Он сошел с ума. Сжег все свои картины и кинулся на нее с ножом.

— И что?

— А потом убил себя. — Взгляд Элейн стал холодным. — Думал, что освободился от нее. Но она возвратилась. Она всегда возвращается.

Элейн отвернулась, но я знал, что она опять плачет.

— Элейн, — неуклюже позвал я.

Она не смотрела на меня — лицо было скрыто спутанными волосами. Отчаяние окружало ее подобно тьме. Я был беспомощен перед лицом этого горя. Девушка напоминала проклятую душу, а стенания, срывавшиеся с ее губ, навевали тоску, точно вой зимнего ветра.

— Элейн.

Я силой развернул ее лицом ко мне, откинул назад волосы. Лицо Элейн в потеках от грязи и слез выглядело невероятно привлекательным, и я начал различать то, за что художники называли ее красавицей. Я обнял ее и прижал к себе. Она была легкой и тонкой, как девочка, съежившаяся под черным мужским пальто, и страсти, которые разбудила во мне Розмари, ожили с новой силой. Я расстегнул на ней пальто и запахнул полы вокруг собственной одежды, чтобы Элейн не замерзла, стал расстегивать пуговицы на платье, под которым оказалась грязная, порванная сорочка… Я ждал, что она отпрянет, но девушка приникла ко мне, не то вздохнув, не то всхлипнув. Белая кожа была гладкой, точно слоновая кость, руки и ноги холодны как лед, но внутри ее было тепло, и этим теплом я насыщался прямо там, на дороге, не боясь, что нас могут увидеть. Элейн подчинялась мне без страсти и без отвращения, но я чувствовал, что ее отчаяние отступило. Когда я закончил, она потянулась ко мне и нежно поцеловала в щеку.

— Когда-то я была красивой, — промолвила она.

— Ты и сейчас красивая, — сказал я, потому что она ждала этого.

Но Элейн пропустила мои слова мимо ушей.

— Пожалуйста, помоги мне, — попросила она.

— Как?

Она взглянула на меня.

— Убей ее.

Я ответил ей непонимающим взглядом.