– Как это страшно, отец, все, что ты говоришь. – Лейла не смотрела на него и уже грызла себя за то, что вызвала Строггорна на откровенность.

– Поэтому я и считаю, что ты еще маленькая, лезть во все это. – Он помолчал. – Я уже несколько раз жестоко оперировал ее мозг. Не могу тебе передать, как это страшно для меня. Даже давал клятву, что никогда больше не сделаю этого, и почти сразу пришлось ее нарушить, иначе твоя мать погибла бы. На Земле нет другого человека моих способностей и обычно у меня нет выбора – приходится лезть к ней в голову. – Он говорил спокойно, но был рад, что Лейла не смотрит на него. – Поставь себя на мое место. Кто-то приходит к тебе и говорит, что считает разумным истязать самого близкого тебе человека и предлагает сделать это тебе лично. Последствия непредсказуемые. Может быть, это поможет, а не исключено, что наоборот – или Аолла сойдет с ума сразу, во время операции, или потом, когда Уш-ш-ш с ней будет расправляться. А потом всю оставшуюся жизнь, я буду расплачиваться за это, думая, что зря согласился. Ну что Дорн? Аолла привыкла там жить, это для нее вторая родина, не так и страшно, если задуматься.

– Это правда, что она больше не сможет вернуться на Землю?

– Я не знаю. Один раз придется. Это меня больше всего смущает. Если Аолла не будет столько лет проходить регрессию, бог его знает, как она сможет пройти ее потом. Выбора нет, Уш-ш-ш поставил совершенно жесткое условие – отпустит только один раз, во время объединения. Мы еще подумаем, обсудим все. Я тебя очень прошу – не лезь в это. Обещаешь?

– Обещаю. Только я хотела узнать, почему ты не спросишь у нее? Мама имеет право решить сама, как ты считаешь? – Лейла подняла на отца глаза и на этот раз спокойно выдержала его взгляд.

– Это называется: переложить на нее ответственность за решение, последствия которого непредсказуемы. Нечестно так поступать. Не по-мужски.

– А отдать другому мужчине? Нечеловеку? И ничего не пытаться сделать? Я много лет знаю тебя, отец, и очень люблю. Если ты не попытаешься это сделать, все равно будешь мучаться потом. Для тебя, как бы ни кончилось, все будет плохо. Прости, если влезла не в свое дело. – Она встала, собираясь уходить. – Больше не буду, поняла, что все ты не сможешь рассказать, слишком многое вас связывает и такого плохого… Ты прав, наверное. Мне казалось, костер – самое ужасное, что могло быть, и не понять мне, как после всего этого вы были вместе. Да я и Этель никогда не понимала, потому что, отец, не умею любить. Никогда никого не любила.

– Поэтому не вышла замуж?

– За кого? Таких, как ты или Диг, больше нет, а остальные – это просто несерьезно. Развлечься, можно, конечно, но не более того. Прости. Глупая я еще, маленькая совсем. – Лейла сдержала слезы, понимая, что отцу и так плохо, а Строггорн долго еще лежал на кровати, думая, что не нужно было ей ничего говорить. Из его рассказа дочь поняла только одно: он и Аолла очень любят друг друга, а ей не дано этого, и теперь Строггорн невероятно жалел, что причинил Лейле такую боль.

За следующие сутки ему пришлось переговорить с Лао и Линганом. Только Диггиррен, верный себе, не стал лезть в это дело, хорошо помня, как безжалостно всегда вмешивались в его и Этель жизнь. Лингану понадобилось несколько часов переговоров с Дорном и личных, весьма унизительных, гарантий Уш-ш-шу, что не подпустит Аоллу к Строггорну, пока, наконец, ее не отпустили попрощаться на Землю, в последний раз до 409 года.

Ослепительный свет Десятимерного операционного зала. Аолла лежит, прикованная к Машине, Строггорн старается не попадаться ей на глаза, все готово, и Линган сидит рядом и смотрит в ее черные глаза.

Они едут по неровной лесной дороге: Линган – Князь впереди, весь в голубом, на огромном коне, накрытом голубым, в сияющем шлеме, закрывающем пол-лица, и прекрасная наездница сзади, в красной амазонке, и таких же перчатках на тонких руках, держащих ярко-алый повод, в высоких сапогах, плотно облегающих ноги, вставленные в стремена. Ветки скользят по сияющим шлемам, Аолла пригнулась к белой гриве коня и засмеялась, совсем тихонько. «Скоро, скоро уже», – зашептала она коню, и он, словно поняв, зашевелил ушами, плавно неся ее на себе.

Показалось открытое пространство. Взошло солнце, заливая все красными лучами, и их настиг отдаленный шум битвы. «Ты готова?» – спросил Князь, глядя в ее черные глаза, и она, переложив повод, взяла в руки меч. «Вперед!» – крикнул Князь. Кони понеслись, преодолевая преграды, и огромные гончие скользили рядом с ними, поворачивая головы с горящими глазами. Они неслись по открытому пространству, залитому желто-красным светом восходящего солнца – уже сверкание мечей совсем рядом. Они влетели в толпу на разгоряченных конях и разили, прорубаясь сквозь врага.

Впереди – в голубом, развевающемся плаще, Князь, которому не было равных в бою, гончие, грызущие ноги врагам, и лишь чуть-чуть поотстав, прекрасная наездница во всем красном, словно сама Смерть. Легкий вскрик – Аолла только мельком взглянула на рану – рукав был разорван и капала кровь, но это еще больше раззодорило ее. Она продолжала разить, опережая удары врага, направо, налево, еще чуть-чуть вперед и вверх, и снова укол, и вскрик, и еще одна рана на руке. Бой, боль, все смешалось и так пятьдесят три раза – ровно столько было пси-входов на ее теле.

Они снова в лесу, в засаде. Аолла переводит дух, а Князь озабоченно вглядывается в ее лицо. «Все в порядке, Князь!» – хочет крикнуть она, но слышно рог, снова зовущий к бою, кони рвутся вперед, и страшная гончая в прыжке достигает ее руки, в красной перчатке, и так, на ходу, лижет ее. Раздается голос, громогласный, все сметающий на своем пути: «Мы несем смерть врагу, победа будет за нами, мы победим!» – поет Князь на старороманском языке, и она подпевает ему: «Мы победим!». Снова шум битвы, еще ближе, и кони несут их в толпу одетых в шлемы людей, и начинается бой. Князь впереди, с огромным мечом, рассекающим пополам врагов, с горящим взглядом, несущим Смерть, а рядом – Аолла, в красном сияющем шлеме. Направо, налево, враг падает, летит одинокий конь, еще, еще, ее рука не устает, враг поднимает меч, и она пропускает удар, страшный, разящий, смертельный, сносящий ей голову…

Мягкая трава под головой и бесконечная синева неба с огромными, бегущими облаками, глаза Князя, черные, пронзительные, без зрачков, совсем рядом, и в них – отражение бездонного неба. «Девочка, как ты?» – спрашивает он, и звук его голоса болью отдается в голове. «Все хорошо», – отвечает Аолла. Ей казалось – была смерть, но все хорошо, и страшная гончая лижет ей руку в красной перчатке.

Она с трудом встает, надевает сияющий шлем, и Князь подсаживает ее на коня. Легкий ветер доносит шум битвы, кони летят вперед, налетает смерч, холодный, пронзительный, бодрящий, уносящий боль и сметающий страх. Аолла смеется, летя навстречу врагу. Пешие рассыпаются в страхе перед ее конем, а рука разит направо и налево, но вот они влетают в конницу, безмолвный враг – в латах, с закрытыми шлемами лицами. Откуда-то доносится рог, зовущий к бою. Она отвлекается, лишь на долю секунды, и страшный удар сносит ей голову… И так шесть раз…

Аолла лежит на мягкой земле, Князь в голубом шлеме смотрит ей в глаза, в его взгляде застыла боль, он ничего не спрашивает, а ее так удивляет, что снова жива. Где-то далеко слышится бой, а затем тишина. «Мы победили?» – спрашивает ее взгляд, нет сил говорить, и он кивает ей головой, слезы блестят в его глазах, и только бесконечная боль сметает все.

Белый свет Десятимерного операционного зала, Строггорн пристально смотрит на Лингана.

– Есть шанс, что она очнется за эти три дня? – спрашивает Линган. Ровно столько дал ей Уш-ш-ш, чтобы проститься с Землей. Строггорн пожимает плечами: он не знает, что ответить, и не желает видеть слез в глазах Лингана.

Потом долгое ожидание. Лао варит всем кофе, потихоньку сокращая время, чтобы не так долго ждать. Проходят трое суток. Линган выносит ее на руках, больше нельзя ждать. Аоллу кладут рядом с Окном. Она приходит в себя перед самым концом срока, измученная, с болью в глазах, и с ужасом смотрит на черный провал Окна. «Мы победим!» – все еще звучат слова песни в ее мозгу. Аолла, пошатываясь, встает, и Линган помогает дойти ей до Окна. Строггорн стоит в стороне, держа руки в карманах, но она и без этого знает, что с ними. «Прощайте!» – Крик доносится уже из пространства, поглотившего ее, и никто не видит, как стоят пять Грозных Советников и слезы текут по их лицам.