Однако последним видением Симоны перед сном была бронзовая фигура испуганной беременной рабыни в разрушенном доме, и девушка подумала, что у нее нет сухой одежды, ей необходимо еще одно платье.

Почему она не подумала об этом раньше?

Симона проснулась рано и, послав служанку на кухню за обильным завтраком, взяла простое миткалевое платье, которое собиралась подарить Ханне, сложила его и сунула под свой жакет для верховой езды. «Я дам Ханне что-нибудь получше,» — подумала она.

Ее грум оседлал Золотую Девочку, одну из самых больших кобыл в конюшне, и вывел ее из стойла.

— Вы хотите, чтобы я сопровождал вас сегодня, мамзель? — спросил грум.

— Нет, Пен, я хочу, чтобы ты остался поближе к конюшне. Фламм вот-вот родит.

— Да, мамзель, — согласился грум, но расстроился.

Вероятно, он знал так же хорошо, как и Симона, что Фламм не родит сегодня, но девушка напомнила:

— Ты знаешь, что делать, если я не вернусь к этому времени?

— Да, мамзель. Оставаться с ней и послать за ветеринаром.

Повернув на дорогу к заливу, Симона подумала, кто мог видеть ее отъезд и заметить, куда она направилась. Поля «Колдовства» и Беллемонта, засаженные сахарным тростником, были соединены с того времени, как мать Симоны осиротела и приехала жить со своей тетей. Как единственный ребенок в своей семье и наследница тети Анжелы, Мелодия унаследовала обе плантации Роже, но «Колдовство» пустовало с тех пор, как Анжела ушла в монастырь после трагической смерти сына.

Симона не сомневалась, что заброшенный особняк стал соблазнительным местом встреч для рабов ее отца и их друзей с других плантаций. Чем дольше беглянка оставалась там, тем больше риска, что кто-нибудь из работников обнаружит невольницу. Даже если ее не увидят, кто-нибудь в конце концов станет размышлять, почему мадемуазель так часто ездит к старому дому. Симона знала, что поступает безрассудно, помогая беглой невольнице, но глубоко сочувствовала девушке. Стала бы она рисковать из-за рабыни другого плантатора? Ее рассудок уклонялся от этого вопроса.

Утро было великолепным! Солнечное, однако не слишком жаркое, с росой, лежащей жемчужинами на огромных цветах магнолий, посаженных ее дедушкой вдоль дороги. Золотая Девочка разогрелась, и Симона позволила ей бежать по своей воле.

О, она сильная бегунья! Лошадь выгнула изящную шею, они как будто летели! Казалось, кобыла разделяет радость Симоны от безудержной скачки. Дубы, опустившие ветви в черные воды заболоченного залива, стремительно проносились мимо. Риск превращал возбуждение в удовольствие, испытываемое Симоной от головокружительного галопа.

Ее шляпа упала, но Симона не стала останавливаться. Вылетела одна заколка из волос, затем другая, и скоро ее темные локоны развевались за спиной. Влажный воздух бил в лицо.

Когда Симона повернула на длинную аллею, пригнувшись к шее лошади, чтобы не цепляться за нижние ветви, она заметила фигуру Чичеро Латура на полуразрушенной передней галерее. Он поднял руку, затем отступил за колонну, ожидая ее.

— Вы приехали забрать Милу? — спросила Симона, подходя к нему. Она взбежала по лестнице и сейчас задыхалась. — Я принесла ей смену одежды.

Не отвечая, он кивнул, чтобы она вошла в дом. Милу ждала в холле. Ее глаза засверкали, когда Симона вынула принесенное платье и встряхнула его. Оно было темно-горчичного цвета, с более темным узором по пышной юбке и рукавам. Когда Милу приложила его к себе, ее темная кожа засияла.

— О, мамзель! Для меня?

— Где она спрячет все, что вы принесли ей, если появятся охотники за рабами? — многозначительно спросил Чичеро. — Им уже есть что найти: еду, постель, полотенце и мыло…

Симона была поражена.

— Вы думаете, что они могут вернуться сюда?

— Всегда есть такая возможность, не правда ли? Вы должны избавиться от всего. На карту поставлены наши жизни, мадемуазель.

— Я… я… извините, месье.

Чичеро улыбнулся ласковой прощающей улыбкой.

— Я рад, что вы принесли платье. По крайней мере, когда я заберу ее отсюда, на ней не будет одежды, описание которой даст хозяин.

— Значит, вы забираете ее?

— Здесь теперь очень опасно. Ей будет лучше в городе, пока я найду пароход, чтобы отправить ее вверх по реке.

Милу широко раскрыла глаза от удивления:

— Пароход, господин?

— Тебе больше нравится идти пешком через горы, глядя на звезды? Ты не сможешь угнаться за мужчинами, которых я посылаю той дорогой. — Он повернулся к Симоне и сказал: — Проблема в том, что ее хозяин владеет многими из речных пароходов, плавающих между Новым Орлеаном и портами Огайо. Вы не знаете среди капитанов кораблей месье Бруно кого-нибудь?

— Вы с ума сошли? — воскликнула Симона, не понимая, почему вдруг так разволновалась.

— У меня нет доступа к Бруно и его капитанам, — сказал Чичеро. — Бывая в городе, они ходят в такие места, как Торговая биржа, куда меня никто не пустит.

— Как и женщину, — решительно сказала Симона.

Она не хотела подвергать риску и вовлекать его, как хозяина корабля, в «подпольную дорогу». Латур требовал от нее слишком много!

— Господи! Симона!

Она резко повернулась, услышав ошеломленный голос брата. Алекс стоял в дверях, как будто не веря своим глазам. Милу исчезла при звуке его шагов, оставив Симону наедине с Чичеро.

— Ради Бога, Симона, что ты затеяла? — спросил он, сжимая кулаки.

Ее испугал смысл его слов и охватил жар. Она знала, что румянец заставляет ее выглядеть виноватой.

— Алекс, это не то, что ты думаешь…

— Мадемуазель виновата лишь в сострадании, — спокойно сказал Чичеро.

Лицо Алекса выражало удивление и подозрение. Как раз в этот момент в холл вернулась Милу.

— Это правда, господин.

Алекс взглянул на платье в руках Милу, явно узнал его и начал соображать. Наконец он спросил девушку:

— Ты беглая рабыня месье Бруно?

Милу потупила взгляд и покорно сказала.

— Да, господин.

Алекс повернулся к Чичеро:

— А вы кто такой, черт побери?

У Симоны кружилась голова. Она подозревала, что Алекс очень рассердится, когда оправится от шока. В конце концов, как наследник отца и плантатор, он не просто зависит от рабства, он еще и адвокат, и прекрасно понимает все последствия ее противозаконного поступка.

Прежде чем она нашлась что сказать, Чичеро ответил на своем прекрасном французском:

— Я свободный цветной, месье.

— И где вы научились так разговаривать?

Чичеро смело встретил его взгляд.

— В колледже «Сен-Луи» в Париже.

— Черт побери, — сказал Алекс, на его лице отразились противоречивые эмоции, но через минуту он спросил: — Почему вы там не остались? Во Франции вы бы сошли за белого, вам никогда это не удастся в Луизиане.

Чичеро пожал плечами, молчаливо соглашаясь:

— Люди, которые интересуют меня больше всего, находятся здесь.

Все замолчали, Алекс изучал окторона. Симона чувствовала его гнев и страх Милу. Ее сердце бешено колотилось. Только Чичеро казался спокойным. Чтобы нарушить гнетущее молчание, Симона спросила брата:

— Как ты узнал, что я здесь?

— Я подобрал это на дороге.

Она настолько растерялась при его неожиданном появлении, что только сейчас увидела в его руках свою шляпу.

— Я встревожился, — сказал Алекс. — А когда заметил Золотую Девочку и увидел, что она без всадницы, испугался, что ты упала. Так что я оставил экипаж на дороге и…

— Извини, что заставила тебя беспокоиться, Алекс. — Симона взяла у него шляпу онемевшими пальцами. — Значит, папа с тобой?

— Нет, он останется на плантации, пока Оюма не выздоровеет. Я займусь делами в конторе.

Симона закусила губу. Папа более наблюдателен. Он заметит, куда она направляется во время верховых прогулок. Но теперь это не имеет значения, потому что ее секрет раскрыт. Алекс наверняка расскажет отцу о ее попытке помочь беглой рабыне Ариста.

Алекс повернулся к Милу, и Симона вызывающе спросила: