— Вы не знаете, что ваша горничная тоже убежала?

Он был явно удивлен.

— Какая горничная?

— Та, которую вы явно цените, месье, поскольку отказались продать ее.

Она почувствовала его вспыхнувший гнев, но он не пропустил ни шага вальса.

— Это Пикенз рассказал вам? — спросил Арист, и его тихий голос показался ей более опасным, чем выстрел, и взволновал прозвучавшей в нем властностью.

— О нет. Моя горничная слышала сплетни в Бельфлере. Почему вы не продали ее, месье?

Арист прищурился:

— Потому что предложение было неприемлемым.

Он явно был еще сердит и суров.

Околдованная его близостью и плавным ритмом их движения, Симона погружалась в состояние, похожее на транс, которое чуть не довело ее до поцелуя в Бельфлере. Она сердито стряхнула оцепенение, и сказала:

— У вас проблемы с рабами, месье? Два беглеца из Бельфлера в течение недели!

Он вскинул брови:

— Вы всегда разговариваете так искренне, мадемуазель Симона?

— Чаще искренне, — признала она.

— Вы раздражаете меня.

Они медленно кружились в вальсе.

— Я надеюсь.

Ее рука лежала на могучем плече, и Симона почувствовала дрожь смеха, зародившегося в его груди.

— Раздражаете, но освежаете. — Он наклонился ближе к ее уху и прошептал: — И вы так обворожительны!

Ее сердце затрепетало, и она предупредила себя: «Не будь дурой».

— Я не видела месье и мадам де Ларж на свадьбе. — Она посмотрела ему в глаза и увидела, как они понимающе вспыхнули. «Арист подумал, что я ревную, и это его развеселило. Как же он самонадеян!»

— Месье нездоров, и мадам вне себя от беспокойства, — ответил он. — Видите ли, несмотря на разницу в возрасте, они очень любят друг друга.

О, бессовестный! Она не удержалась:

— И оба очень любят вас?!

— Полагаю, да.

Улыбка снова играла в его глазах гак призывно и изгибала рот с такой сердечностью, что у нее все таяло внутри.

Симона раньше думала, что ее непреодолимое влечение к нему — иллюзия. Она ошибалась. Этот мужчина заставлял ее чувствовать неистовую женскую потребность ласкать и получать ласку, и ей пришлось неохотно признать это. Симона отчаянно искала причины для неприязни к нему. Она говорила себе, что он высокомерен и непостоянен в любви, что для него женщины — собственность, чье единственное назначение — любить и очаровывать мужчин, что он безжалостен со своими лошадьми и, возможно, рабами. Другими словами, он такой же, как три четверти плантаторов, которых она знала.

«Я люблю вызов и думаю, что вы такая же, мадемуазель». Это правда, но как он узнал? Чичеро Латур также интуитивно почувствовал ее дерзость, но бросил ей вызов и вовлек в опасную затею против ее воли и здравого смысла.

Симону сильно влекло к окторону, чья внешность едва выдавала его смешанную кровь. Ее уважение к нему было огромно, несмотря на его сражение в одиночку с укрепленной крепостью рабства, что она считала самоубийственным безрассудством. Но его привлекательность была огоньком спички рядом с пожаром страстей, которые вызывали в ней прикосновение Ариста Бруно и тепло его взгляда.

Симона поймала хмурый взгляд брата и поняла, что слишком явно наслаждается танцами. Этот большой, очень мужественный человек явно представлял угрозу приятному, независимому и несколько эксцентричному образу жизни, который она вела на плантации своего отца.

Музыканты резко перешли на свадебный марш Мендельсона, и танцующие остановились и повернулись к дверям, захлопав, когда появились новобрачные. Они успели переодеться, потому что сразу же после приема отправлялись на новом пароходе во Францию в свадебное путешествие.

Из-за толкотни поздравляющих Симона оказалась отрезанной от своей семьи, и Арист остался рядом с ней. Официанты сновали мимо гостей с подносами с бокалами шампанского. Арист взял два бокала и один подал ей. Симона чувствовала возбуждение. Этот вечер заставлял ее испытывать то же пьянящее безрассудство, что и на балу после охоты. Неужели потому, что Арист Бруно стоял рядом с нею, положив ладонь на ее руку?

Музыканты продолжали играть, и танцы возобновились. Симона кружилась в объятиях Ариста, сама того не желая, испытывая удовольствие от его силы и тепла.

Когда Алекс подошел к ним позже, Арист тепло поздоровался с ним, снова объяснив, что ничего не знал о визите в Беллемонт своего надсмотрщика, и извинялся без конца.

Алекс был непреклонен.

— Ваш надсмотрщик превысил свою власть, месье!

— Я тоже так считаю, — сказал Арист. — Боюсь, что я совершил ошибку, предоставив ему управление плантацией. Пока он преследовал беглецов, я находился здесь, занятый с поставщиками грузов для моего флота. Моя «Цыганская королева» отплыла в Огайо сегодня днем с полным грузом хлопка и сахара.

— «Цыганская королева»? — спросил Алекс. — Капитан Эдмондс, не так ли?

— Вы знаете Эдмондса?

— Я как-то плыл на «Цыганской королеве» в Дональдсонвиль.

— Прекрасный капитан, но каждое слово я вытягиваю из него, как будто больной зуб.

Симона увидела, что Алекс не смог подавить ухмылку.

— Он настоящий британец. Ваш речной флот процветает, Бруно, — признал он. — Но хороший плантатор уделяет своим посадкам больше внимания.

— Тогда я плохой плантатор, — сказал Арист с печальной улыбкой. — Мой отец был бы разочарован. Он не одобрял моей одержимости коммерцией.

Это неожиданное признание сделало его странно милым. Симона посмотрела на брата и увидела восхищение, которое он не смог побороть.

— Жаль, — сказал он, — потому что Бельфлер — одна из наших южных драгоценностей.

Обе пары еще стояли вместе, когда отец невесты объявил, что друзья молодых приглашаются проводить новобрачных на набережную к их кораблю. Молодые гости с энтузиазмом встретили это приглашение, среди них и Алекс с Орелией, и Арист предложил Симоне руку.

Мелодия и Джеф отказались, сказав, что приедут за ними на набережную в экипаже.

Ночь была ароматной, улицы — сухими, и, не дожидаясь транспорта, нарядные молодые люди отправились по улице вслед за оркестром.

— Вдыхайте эти запахи, мадемуазель! Это аромат города. Это то, что встретило меня, когда я вернулся из Парижа, и сказало мне, что я дома.

Арист глубоко вдохнул, задрав голову. Речной ветер ерошил его непослушные волосы. Он махнул рукой в сторону мачт и парусов:

— Вонь дубленых шкур доносится с той плоскодонки, плывущей вниз по реке из Огайо. Пыль, которая щекочет вам нос, — вероятно, частички пеньки, еще висящие в воздухе, от тюков хлопка, которые мы грузили сегодня на мой корабль. Я погрузил и сахар, но сладковатый запах патоки доносится вон с того парохода, отплывающего завтра в Англию.

Симона рассмеялась:

— Какое у вас тонкое чутье!

— Я прибегал сюда в детстве, только чтобы вдохнуть этот воздух. Это запах торговли и дальних стран. Он всегда волновал меня.

— И поэтому вас больше интересует перевозка сахара, чем выращивание сахарного тростника?

— Возможно.

— Мне больше нравится запах моей конюшни, — сказала Симона, — он чище.

Образ Ариста-мальчика, очарованного запахами городских причалов, был новым и интригующим.

Они догнали Алекса и Орелию и присоединились к гостям, и больше у нее не было возможности поговорить с ним наедине.

Позже, по дороге домой в семейном экипаже, Симона перебирала в памяти запахи, висевшие над портом, добавляя к ним дуновение жареного кофе, и табака, и лавровишневой воды Ариста.

— Ты сегодня вела себя отвратительно, Симона, — вдруг сказал Алекс. — Ты просто прилипла к месье Бруно, танцевала с ним весь вечер и позволила проводить на набережную.

— Алекс! — сонно запротестовала раскрасневшаяся Орелия, подняв голову с его плеча.

— Вы двое сами достаточно противны, — вспыхнула Симона, и все рассмеялись.

«Я не танцевала с Аристом весь вечер», — подумала она, вспоминая, как пристально следила за Аристом, когда он выбирал другую партнершу. Но замечание Алекса попало в цель. Симона расстроилась, что так наслаждалась этим вечером. Когда она легла в постель, волнение еще бурлило в ней, как пузырьки шампанского.