Завтра он начнет поиски бородатого мужчины, которого видел выезжавшим в инвалидной коляске из стриптизного заведения.
Глава 5
— Эй, кто-нибудь видел Реджи? — Колин Натмен еще раз взглянул на стенд регистрации. — Квартплата набегает. И судя по всему, он уже два дня не берет почту.
— Ну ты ведь его знаешь, — отозвался Майк Серфер своим дребезжащим голосом. Даже если он прижимал шунт двумя пальцами, слова его порой напоминали звук сыплющихся мраморных шариков.
— Точно, — подтвердил Светлячок Вилли из-за биллиардного стола с подпиленными ножками. — Он иногда шляется где-то по три-четыре дня. Но только ты подумаешь, что он уже ушел под землю, как он выскочит неизвестно откуда.
Серфер подкатил к одному из трех цветных телевизоров, стоявших в холле. Там находилось еще двое обитателей Марклинна: бородатый писатель по кличке Зуд, прозванный так, потому что вечно что-то судорожно записывал на листе бумаги, прикрепленном к его приспособлению для ходьбы, а еще — Вильма Джерриксон, седовласая женщина, которую почти все звали Бабулей.
— Если увидите его… — крикнул Колин в сторону Серфера.
— Я ему скажу, — бросил Серфер через плечо.
— Я тоже, — произнес Вилли, перебирая шары и надеясь найти партнера.
Зуд и Бабушка были увлечены просмотром сериала «Чирс» и ничего не ответили.
Журнал боевых действий Вика Трембла
«15.11.88 — Время, посмотри, что со мною стало, говорилось в песне. Пол Саймон был прав. Это смутная тень зимы. Спросите у моего долбаного тела. Болит, как у Христа на проклятом дереве. Помню, как в детстве я смеялся над Железным Дровосеком, который выпрашивал у девочки масленку. А теперь также ноют и мои бедные плечи, как будто они сделаны из ржавых металлических частей, и какого хера я пытался шевелить ими вообще?
Достоинство? В чем? Кого я хотел удивить?
Проходя мимо „Мидлэнд-Билдинг“ на Эдалес-стрит, я увидел полицейского регулировщика, уже немолодого. Наверное, инспектор попался на взятках и в качестве наказания понижен в должности на несколько месяцев.
Я завидую копам. Хотел бы я быть таким же здоровым, чтобы одеть форму и значок. Завидую не как преданным и сытым псам. Нет. Думаю, дело в том, что копы — неотъемлемая часть улицы, где я как раз чувствую себя на месте. Куда я лучше всего вписываюсь. Если бы я жил на улице, то был бы в ладу с самим собой.
Я положил на спину „минеральный лед“. Он не пахнет, как мазь „Бен Гей“. Пару недель назад тот испанец нюхал воздух, как пес, под своими противными усиками. Он еще сказал мне: „Приятель, от кого это тут воняет, не знаешь?. Кто это так плохо пахнет?“
Как мне хотелось плюнуть ему в рожу, ублюдку проклятому.
А еще больше, чем копам, я завидую инвалидам в колясках на углах улиц. Ребятам вроде Джона и Слэппи, которым я всегда бросаю четвертак, если у меня есть. Потому что они честно показывают свои недостатки, и даже самые безмозглые из прохожих понимают их боль.
Интересно, вот такие люди, как Лори Данн, который убил малыша-дошкольника, или тот парень, которого газеты назвали „Американская Мечта“, что носится вокруг с колпаком для чайника вместо кепки и не дает людям мусорить — интересно, такие, как они, делают плохое или хорошее из-за того, что их мучают хронические боли и им больше не в чем разрядиться?
Мой дневник — это моя разрядка.
Судьба жестока».
* * *
— Не знаю, чего это Мом Винона не позволила мне вчера посмотреть «Криминальные истории», — говорил Вэлли Грогег Эдди Дидзену, пока они проходили мимо баптистской церкви на Кларк-стрит. — Торелло классно стреляет! Я знаю, это, конечно, не по-настоящему.
— Может быть, она не дает тебе смотреть, потому что думает, будто ты еще слишком мал, — Эдди резко повернулся, готовый отбить удары своего приятеля.
— Вовсе нет, дурак.
Двое десятилетних остановились, чтобы помахать Мелоне — священнику баптистской церкви. Мом Винона говорила, что к священникам всегда стоит прислушиваться, если только это не уличные проповедники. Марвин Мелоне на праздник Хэллоуин раздавал самые лучшие сладости; стоило здороваться с ним хотя бы из-за этого.
— Застегнитесь, ребята! — крикнул священник, выйдя на порог. — Хоть вам и осталось пройти один квартал, но этого достаточно, чтобы простудиться.
— Да, сэр, — оба мальчика, проходя мимо церкви, сделали вид, что закутывают горло шарфами.
— Эй, давай споем эту песню, которую… — предложил Эдди.
— Какую песню?
— Да эту же — «Споки поймал ритм».
— Запевай, — Вэлли пнул ногой ржавую банку, она выкатилась на мостовую.
— «Споки поймал ритм, ритм весь целиком, бум, вот он здесь, бум-бум, вот он весь».
В классе они пели по очереди, заменяя «Споки» на имя каждого одноклассника: «Вэлли поймал ритм…»
И тут Эдди наступил на квадрат тротуара с названием цементной компании на нем. Вэлли заметил это.
— Старье какое! — крикнул он, указав Эдди на квадрат с надписью «Йеркс и сыновья, 1965». А рядом с ней — кучка замерзшей рвоты.
Вэлли толкнул Эдди.
— Эй!
— Эй, смотри, ты, придурок, — Эдди указал рукой в перчатке на твердую черно-розовую массу.
— Ух, ты! — сказал Вэлли. — Не хотел бы я встретиться с этим псом!
— Да это вовсе не собака! — Эдди отступил назад. — Просто какой-то бродяга блеванул.
— А это что такое? — Вэлли нагнулся и что-то поднял с земли.
— Что?
— Да вот это! — Вэлли держал в руке нечто, похожее на сосиску.
— Ну-ка, посмотрим, — Эдди говорил, как главный медицинский эксперт штата, и Вэлли подал ему эту штуку.
— Вэлли… — Эдди понял, что это выглядит как настоящий человеческий палец, отрезанный палец. Его дядя Тони несколько лет назад потерял палец в снегоочистителе. Если он скажет приятелю, что считает эту штуку настоящей, то Мом Винона, управляющая приютом для подростков, конечно, обо всем узнает и может не позволить им бродить по улицам так же свободно, как сейчас.
— Ну, что ты думаешь? — рот Вэлли округлился.
— Вэлли, это хер самого дьявола!
— Нет!
— Да!
— Нет!
— Дай-ка его сюда, — сказал Эдди.
Палец оказался в его руке. Он обошел блевотину и бросил кусок кости с мясом в канализационную решетку.
Вэлли успел пять раз проговорить «Миссисипи», прежде чем они услышали шлепок. Похоже было на шлепок маленького кусочка говна.
Глава 6
Хейд ждал в серо-белом тумане, который в зимнем Чикаго называется сумерками. Целых три вечера он потратил на ожидание. Он не решился расспрашивать владельца стриптизного заведения об инвалиде в коляске из застенчивости, но скорее из осторожности. Отец велел быть осторожным.
Он держался на солидной дистанции от того парня, не желая привлекать к себе внимание. Норт-Кларк-стрит не была больше вотчиной алкоголиков и бродяг, как в середине семидесятых, но и не стала образцовой улицей. Теперь ее оккупировали гомосексуалисты, по вечерам посещавшие магазины кожаных изделий или заходившие в бар «Жезл» приглядеть себе парней, переодетых женщинами.
Мужчина в коляске свернул в переулок. Хейд не ошибся, предположив, что он — ветеран Вьетнама; на подголовнике его кресла виднелась приклеенная табличка «ЯХТ-КЛУБ РЕКИ МЕКОНГ: „КАН ТХО“». Да, парень наверняка многое повидал и достаточно настрадался.
— Я могу исцелить тебя, — догнав инвалида, произнес Хейд.
Он был упорен. Девять кварталов он шел за ветераном, дрожа от холода и нетерпения. Наконец, на углу Огайо и Уобош, в свете неоновой рекламы отеля «Кэсс», он решился сделать свой шаг. Хейд был уверен, что где-то рядом ночлежка, в которую направляется инвалид.
— Ну и зачем? Чтобы взять меня в рай? — усмехнулся мужчина. Его звали Роберт Долежал. — Я был в раю, и меня вернули обратно, сюда, в ад. Так что, приступай. Денег у меня нет, но можешь забрать мои талоны на еду, если уж тебе так нужно, парень.
