Одна рука демонстративно терзала бежевое одеяло на его коленях.

Город оплачивал счета за психиатрическую помощь Шустеку в форме пособия по инвалидности, которое он получал регулярно. Власти штата готовы были поддерживать бездельников, бродяг и алкашей, чтобы не тратить бездну дополнительных усилий по патрулированию улиц, без особого, впрочем, эффекта.

«Марклинн» был в пределах видимости. На его лице отражались красные и голубые неоновые огни.

Шустек должен был гарантировать себя и от своих старых знакомых, если, не дай Бог, они по пьянке забредут сюда и увидят его; ему вовсе не улыбалось, чтобы Шефнер или Слэпки Ван дер Паттен сорвали всю операцию.

Он несколько дней не брился, не причесывался.

Мик Десмонд, бармен из «Мерди» помог полиции изготовить фоторобот парня, которого он видел возле отеля «Кэсс». Теперь Рив, получившая у своего воздыхателя Коновера этот портрет, показывала рисунок возможным свидетелям.

Рядом с силой захлопнулась дверь такси, и Эйвен судорожно дернулся, всем телом.

Это движение не было демонстративным.

Тремалис катил свои колеса по переходу метро на пересадке «Кларк-Лейк». Он должен был оставаться под землей, а Шустек — наверху. С конца декабря не было новых сообщений об убийствах Болеутолителя; детективы Дейвс и Петитт думали, что холодная погода побудила его впасть в зимнюю спячку. Или переместиться в места с более мягким климатом; Петитт даже разослал информацию во многие города вплоть до Нового Орлеана.

Все это было, конечно, очень мило, но пока ничего не давало Тремалису, в данную минуту представлявшего себе любовь и обожание, которые подарит ему Рив за то, что он, Вик Трембл, Обычный Парень,поймает Болеутолителя. Он продолжил путешествие на колесах, рисуя в своем воображении то, как он маленькими колесиками давит шею Болеутолителя, наваливаясь всем телом, чтобы убийца умер в судорогах агонии. Он вспомнил проститутку «Доброй Ночи», хорошо понимая теперь, как жажда убийства может принести удовлетворение.

Виктор продолжал маневрировать, привлекая к себе больше внимания, чем саксофонист у газетного киоска. К зависти последнего, едва появившись здесь, Тремалис набрал уже тридцать семь центов и автобусный жетон.

Рив Тауни сжимала в руках пачку рисунков, прогуливалась по морозу и раздавала рисунки встречным инвалидам. Боже мой, как много оказалось калек на улицах! Почему их столько здесь? Рив знала, что полиция, не до конца поверившая в зимнюю спячку Болеутолителя, рекомендовала инвалидам поменьше выходить на улицу.

Раздав основную часть листовок тем, кто находился в колясках, она намеревалась приклеить остальные к уличным фонарям на людных улицах. Только бы мороз не перешел в типичный для зимнего Чикаго дождь.

В сотый раз Рив задавала себе вопрос, правильно ли они поступают, пытаясь искать единственного человека в трехмиллионном городе.

Все это были лишь подозрения. Но и полиция работала так же, над теми же подозрениями. Да, конечно, Фрэнк Хейд был, похоже, психопатом, и его видели вблизи от места одного из первых убийств, но разве это дает им право подозревать его больше других? У полиции имелся список подозреваемых, включавший и тех, кто был задержан за последние недели. Один сумасшедший был выслежен и арестован за убийство инвалида. Но почерк был Tie тот, без тех ужасных расчленений. Подражательное убийство. Имя Фрэнка Хейда, разумеется, тоже имелось в списке полиции.

И все-таки Рив непрерывно возвращалась к мысли о преследовании и наказании невиновных. Сколько было таких случаев, а особенно в истории чикагской полиции.

Но еще больше Рив беспокоилась о том, что будут делать Эйвен или Вик, если они встретятся с неуловимым Болеутолителем.

Канареечно-желтые листки содержали приблизительный портрет злодея, сделанный по описанию Мика Десмонда, который особенно подчеркивал нахмуренные густые брови.

Под фотороботом Рив напечатала:

Она подумала, что неплохо было бы послать экземпляр на телевидение.

В театре «Чикаго» шел «Человек из Ла Манчи», миновало почти шестьдесят дней после убийства Вильмы Джерриксон в темной аллее рядом с театром. На мосту у Орман-стрит она дала несколько листовок нищему, и в ответ он сказал, что Бог благословит ее. Чуть севернее ей встретился человек, передвигавшийся с помощью специального устройства для прямохождения; он сказал, что ему «просто охота шлепнуть еще одну». На один короткий миг Рив подумала, что он признается в убийстве.

Ни того, ни другого Рив потом не встречала, часто задумываясь, не оказались ли они новыми жертвами Болеутолителя.

Ибо всегда есть неустановленные жертвы.

Рив не знала, что более ужасно: количество бродяг, оказавшихся на улице в середине зимы, или количество нормальных работающих людей, которые не обращали на этих бродяг никакого внимания.

На углу Кингсберри и Изола пожилая дама в двух разноцветных хирургических масках, одетых одна поверх другой, видимо от холода, толкала перед собой тележку. Тележка была наполнена яркими мешками для мусора, обвязанными веревкой. Туго натянутая веревка делала всю поклажу похожей на живое выпуклое месиво. Это можно было сказать и о самой женщине, закутанной в многослойные одежки.

Потом Рив увидела чернокожего, который выглядел слепым, но, безусловно, прекрасно видел все вокруг из-под темных очков. У него была эспаньолка; в руке он держал красную пластиковую чашку. Громко звенящая чашка содержала в основном медяки. Кроме того, можно было заметить, что особенно пристально его «слепые» глаза следили за девушками в обтягивающих брюках.

Рив прошла мимо и услышала звон монеты, брошенной каким-то добрым человеком. Близ набережной сидел еще один человек, сложив под собой ноги и напоминая сплющенный аккордеон. На нем был рабочий комбинезон механика поверх синей куртки с оранжевой подкладкой. Похоже, спецовка должна была свидетельствовать, что ее обладатель в свое время занимался честной работой.

И еще ей встретилась женщина, лицо которой было как будто разорвано, что-то бормотавшая о Христе, и еще одна, с младенцем на руках, исколотых иглой, голос ее был низким, как звук тубы. Сквозь дыры меж ее зубов вылетали слова: Д-д-дай моемммуу малышу что-нибудь ПОЕЕЕЕССТТТЬЬЬЬ…

Парень на Стейт-стрит, в красных носках и в единственном ботинке, беседовал с посыльным, похожим на маленькую школьницу. На парне был костюм-тройка из гладкой блестящей ткани, а полу длинного модного пальто он подтянул под босую ногу. Парень умолял посыльного и всех окружающих дать ему десять долларов, чтобы он смог воспользоваться факсом в холле близстоящего отеля.

Все это были реальные люди, они жили реальной жизнью.

Дин Коновер, свободный от дежурства, сидел за столиком в «Нолэн Войд» и смотрел, как Рив переходит через улицу.

Он только что закончил рассказывать анекдот Мэферу, который заказал еще пива. Мэфер был в голубой майке с надписью «СЛУЖИТЬ И ОХРАНЯТЬ… всегда, когда нам захочется, мать твою!»

— Эй, а вот еще один, — сказал Коновер; он рассеянно притрагивался к своей промежности всякий раз, когда бросал взгляд на идущую Рив. Она говорила с парой калек, которые зарабатывали карточными играми близ участка, где начинались строительные работы.

— Ну так вот, двое адвокатов летят на самолете, — начал Коновер. — Один из них — еврей, другой — ирландец. Самолет попадает в воздушную яму, и все думают, что сейчас разобьются. Ах, да. Чуть не забыл, еврей был в очках. Приземлились они нормально, и тут католик смотрит на еврея и замечает, что тот осеняет себя крестным знамением.