— Был.

— Что?

— Был там две недели, — Тремалис отступил от нее. — Рив, Майк мертв. Болеутолитель расправился с ним.

Рив вздрогнула.

Все молчали. Никто не гонял бильярдные шары. Зуд, Сейжд и Карл сидели на диване, как те самые обезьянки, одна из которых не видит, другая — не слышит, третья — не говорит. Колин Натмен вытирал со своего стола воображаемую пыль.

Они втроем сидели в баре и пили кока-колу из больших стаканов. Тремалис только что сказал друзьям, что коль скоро тело не обнаружено, может быть, Майк Серфер не умер.

— Мы разговаривали с Морисетти, — сказала Рив. — Он сообщил, что предварительные исследования криминалистов не выявили на кресле компонентов кислоты.

— А что… что, если Майк просто хотел, чтобы его оставили в покое и ушел сам? — спросила Рив, зная, что это совершенно немыслимо.

— Он не собирался никуда уползать, уж это точно.

Девчонка за спиной Виктора слушала кассетник, который играл слишком громко; он хотел попросить ее приглушить эту долбаную штуковину.

— Майк мертв, Рив, — сказал Американская Мечта, — Мы это знаем, и ОН это знает.

Тремалис хотел спросить его, кого он имел в виду, когда сказал он:Майка Серфера или Болеутолителя.

Рив подумала: Эйвен имеет в виду, что Бог знает о смерти Майка Серфера.

Оба были правы.

Чтец Деннис закончил чтение по своему требнику и вышел к кафедре. В эти дни он мало общался с другими францисканцами, даже с новеньким в их братстве, отцом Гэри. Оказалось, что даже Гэри — святая простота! подобно студенту колледжа, свято верил, что лучшим из всего, что когда-либо было написано, пишется и будет написано в будущем являются «Моби Дик» и «Алая буква».

Все они понимали, что он читает проповеди уже без души. И его манеры, и его сравнения оставляли желать лучшего. Никаких восклицаний, никаких попыток выделить существенное, за исключением маловыразительных пауз. В его чтении требника отсутствовала душа.

Больше всего его огорчала, однако, тишина. Тишина на скамьях, из-за того, что люди просто не хотели оставаться на улицах. Люди, которым церковь была нужна как убежище, как крыша над головой и все. Каждую зиму отец Деннис ожидал появления броских газетных заголовков — иногда сенсационных, чаще — банальных — о замерзших трупах, бродягах, которые слишком усердно разжижали свою кровь алкоголем. О бродягах, которых полиция находила по утрам мертвыми на скамейках Грант-парка, сидевшими неестественно прямо, как подставки для книг.

Теперь ко всему этому кошмару добавилось еще большее зло, то, к которому он сам имел непосредственное отношение. Кто из священников не желал бы людям избавления от страданий? В кого же он превратился? Молится, чтобы их страдания были короткими.

Что ни делай, все равно будешь проклят.

Отец Деннис хотел вновь научиться плакать.

Мик Десмонд сидел у дверей «Мерди», праздничный свет заливал его усталое лицо, витрина была освещена огнями цвета красного перца. Зрачки бармена превратились в красные точки. И тем не менее, атмосфера здесь была самой праздничной во всей округе. Может быть, где-нибудь на Золотом побережье, да еще тридцатью этажами выше все было иначе, но тут, в северной части Уобош-авеню, при том, что от холода на улице яйца мерзли и сморщивались, лучшего нельзя было и ожидать. Снега весь месяц было очень мало, да и солнца не больше. От унылых песенок, которые раз за разом звучали с проигрывателя, одних и тех же песен одиноких пьяниц, сердце Мика Десмонда тоже мерзло и сморщивалось.

В отличие от другого бара Бена Мерди, «Эм-Си», расположенного близ Диверси-парквей, «Мерди» обслуживал уличных торговцев, голубых и других завсегдатаев из городских низов.

Когда трое вошли в бар, звучала песня Диона, который спрашивал, не видел ли кто-нибудь его друга Джона. Тремалис придержал дверь, пропуская Рив и улыбаясь при этом, как счастливая кукла. Поверх джинсов Рив одела кремовые гетры, но никто не повернул головы в ее сторону от стойки и никто не присвистнул за столом. Правда один парень в костюме из синтетики попытался изобразить нечто вроде приветствия, но не более. Такой уж выдался вечер.

Теперь Дион, очевидно спутав слова, спрашивал, не видел ли кто-нибудь его старого друга Бобби. Тремалис задумался, кто из сидящих здесь в рождественской тени выбрал эту песню. Пока они разговаривали с Десмондом, Шустек молчал, внимательно вглядываясь в длинный нос бармена. Может быть, он имеет пристрастие к кокаину, думал он.

Самого Мерди не было, он уехал по делам в Лос-Анджелес. Когда Десмонд вернулся к стойке, а Шустек, извинившись, вышел в туалет, Тремалис впервые за все время их знакомства смог по-настоящему поговорить с Рив Тауни.

Чак Берри тосковал по какой-то Надин. У кого-то разбился бокал с пивом, вслед за этим раздались аплодисменты.

— Знаешь, почему Эйвен так притих? — сказала Рив, — Он ненавидит пьяниц и нарков. Единственная боль, которую они испытывают, порождена бегством и уходом от реальности.

— Из-за него у меня возникает чувство вины, — сказал Тремалис.

— Почему?

— Видишь ли, Рив, я чувствую, что не в силах жить по его принципам. Я ничего не могу поделать с собой, знаю, что это звучит глупо, но обвиняю себя в том, что Майк ушел от нас по моей вине, и вот у меня возникает это дерьмовое состояние…

— Очень многие люди постоянно обвиняют себя, Вик, — Рив нахмурила брови. — Я, например. Так что ты принадлежишь к большинству.

Она коснулась его руки. Это было так приятно, что рука Рив показалась невыносимо тяжелой.

— Вот если бы мои родственники понимали это, — фыркнул он. — Знаешь, у меня дома…

Они прервали разговор, потому что подошел Шустек. Он сел, запустил руку в карман пальто, вытащил оттуда таблетку и положил на язык. Тремалис вспомнил одного мальчишку из своей школы, которого застали в туалете курящим марихуану и то, как он пытался скрыть этот факт. Шустек сказал им, что не хотел принимать таблетку в туалете: боялся, что она может упасть на грязный кафельный пол.

— Тиленол, — пояснил он.

На минуту воцарилась неловкая пауза. Виктор подумал, что совсем мало знает о Рив, так же, как и она о нем.

Им следовало бы остаться друг для друга незнакомцами, пройти дорогу своей жизни параллельными маршрутами, как, скажем, убийца и девушка, живущая по соседству с ним. Пересечение будет губительным. Что, интересно, она подумала, что могла бы подумать, если бы он рассказал о тех уродствах, которые приписывает ей в своем воображении.

Что бы она подумала, если бы он рассказал о самоувечьях, которые приносят ему облегчение холодными ночами?

Тремалис заметил, что глаза Шустека покрылись пленкой отчужденности; он постукивал пальцами по ноге. Виктор чувствовал, как твердеют и ноют его суставы. Он смотрел на Рив.

Что он делает в этом городе до сих пор, черт возьми? Жизнь дезертира, изгнанника, человека, скрывающегося от правосудия. Виктор Тремалис, известный как Вик Трембл, по-прежнему находится в бегах.

Рив, разумеется, обратила внимание на отстраненный взгляд Шустека. По судорожному движению, с которым он запустил руку в карман за очередной порцией тиленола, она поняла скрывающуюся под этим взглядом напряженность.

Виктор увидел за стойкой бара конструкцию, напоминающую миниатюрное чертово колесо. Сосиски свисали с металлических штырей, как надутые презервативы. Он скорее почувствовал, чем услышал, что Рив обращается к нему.

— … родные не в состоянии понять твои проблемы.

Он не уловил начала фразы, а потому не понял, задает она вопрос или делает утверждение.

Шустек, со свистящим звуком всухую проглотил горькую таблетку; почему он не хочет ничем их запивать? Видимо, такой метод дисциплинирует. Как мастурбация в гимнастических гольфах. Или надрезание век бритвой. Это он проделал однажды ночью, после встречи с одноклассниками по поводу десятилетия со дня окончания школы.