Незадолго до панихиды в разлившихся водах южного рукава реки Чикаго был обнаружен утопленник. Лейтенант Дейвс заявил, что, скорее всего, труп принадлежит самоубийце. Пожарная команда извлекла тело при помощи большой сетчатой корзины.

Плохое состояние тела не позволило определить возраст и расовую принадлежность погибшего. Отверстие, через которое Майк Серфер вставлял в горло свой шунт, в процессе разложения трупа закрылось, поэтому он был официально зарегистрирован как «Неизвестный N 89–6».

Пока заживали ушибы на лице и груди, у Фрэнка Хейда было время обдумать все происшедшее. Последний эпизод, по мнению Отца, многому его научил. Он показал, что Хейд может спасать души любых уличных калек, а не только тех, которые прикованы к инвалидным коляскам. Это ясно дал ему понять человек, искалечивший свою руку и бормотавший имена людей, которые Хейд слышал впервые в жизни. Отец, несколько поколебавшись, согласился с его выводами.

Одновременно Хейд готовился к прощальной церемонии в соборе св. Сикста. Он читал и перечитывал свой требник, подбирая соответствующие случаю молитвы. Тело Винса Дженсена все гуще и гуще покрывалось пылью. Месса должна была получиться очень торжественной.

Дин Коновер был похоронен двумя месяцами ранее на кладбище «Флэт-Рок». Аарон Мэфер вместе со своим новым партнером Кэнтью присутствовали на прощальной церемонии в полицейском управлении и в церкви.

Офицеры Рицци и Кристофер, незадолго до того попросившие о переводе в другой район, уж больно сильное впечатление произвели на них преступления Болеутолителя, тоже прибыли на панихиду. Дейвс и Петитт были уже по уши заняты перестрелками гангстеров, вздумавших заняться перекройкой границ своих сфер влияния.

Каждый вечер после завершения разговора с трупом своего дяди Хейд представлял себе грядущую мессу:

Отец Мадсен, безмятежный и умиротворенный, стоит, сложив руки поверх своего черного облачения. Отец Деннис, подавивший свою беспомощность, стоит рядом с ним. Отец Мадсен готов приступить к целительной мессе и сбору добровольных пожертвований. Параноики и жертвы артрита, умственно отсталые и лысеющие, страдающие церебральным параличом и мышечной дистрофией. С детскими лицами, подходящими для посещения воскресной школы. Добрыми лицами.

Скамьи в церкви переполнены страдальцами. Он в своем роскошном одеянии. Тяжелые двери собора гнутся под напором жаждущей толпы. Он не в силах спасти их всех, но попытается совершить невозможное. Все, чего ожидает от него Отец.

«Возрадуемся таинству этой жизни» — произнесет он с благоговением. Чаша с мирром стоит перед ним на подставке. Когда-то эта месса носила название Прощального обряда, но теперь ее обычно называют Помазанием больных и умирающих.

ГОСПОДЬ ДАРУЕТ ПРЕДАННЫМ ДУШАМ ПРОЩЕНИЕ ГРЕХОВ И ОНИ МОГУТ ПОЛУЧИТЬ МИЛОСЕРДИЕ, КОТОРОГО ВСЕГДА ЖАЖДАЛИ ИХ ДУШИ.

Он звонит в маленький колокольчик, ожидая первого, кто приидет в его объятия. Отец Мадсен простирает руки, черные покровы его одеяния воспаряют над страждущими, как крылья. Все стоят в ожидании знака. Некоторые кашляют.

В этом сне, который он скоро сделает явью, Болеутолитель возглашает:

«Помолимся, дети мои»

Прошло какое-то время, прежде чем Дарующие Боль и Восторг притупили, наконец, его чувства. Он обитал в развалинах старого дома на Кэлхаун-Плейс, пока три удара дубинки патрульного полицейского не ускорили решение перебраться в другое место.

Тогда он направился вниз по Монро-стрит, покинув инвалидное кресло, как печальное напоминание о своей неудаче и прихватив с собой две более счастливые вещи. Бежевое одеяло и потускневшую лангетку из стекловолокна.

Первое было символом надежды. Вторая, пожелтев от солнечных лучей и городского смога, стала уже необходимостью. Вот уже несколько месяцев лангетка служила продолжением руки. Левая верхняя конечность была наполовину поглощена убийцей калек. Оставшееся утолщение на месте локтя фантастически быстро зарубцевалось, он даже толком и не понял — как. Боль от потери руки и сокрушения костей в последней схватке с убийцей смазала и смешала многие из последовавших событий. Лангетка полностью прикрыла изуродованный обрубок, что позволило, по крайней мере — частично, отогнать неприятные воспоминания.

Хлопчатобумажная внешняя часть давно уже стала серой, а как-то ночью в дыру залезла крыса и принялась грызть култышку Вика Трембла. Он позволил ей продолжить, дорожа первым подлинным ощущением боли после той битвы в метро.

Настало лето, стояли томительно прекрасные дни; солнце весело расточало свое тепло, таксисты не ругались, и с озера Мичиган наплывала приятная прохлада. Здания, в которых размещались офисы фирм и государственных учреждений, вибрировали от энергии своих обитателей, в нетерпении ожидающих конца рабочего дня. А таксисты не ругались. Или об этом уже было сказано?

Невыносимая голубизна летнего дня сменялась пастельным бархатом ночи, ветер нашептывал жителям города обманные слова. Метро наполнилось запахом соленой воды, а уличные музыканты перешли на грустные мелодии. На углах улиц повис густой аромат пиццы, поп-корна и хот-догов.

Афиша театра объявляла о предстоящей премьере «Бесстыдной кровью» по Трумэну Капоте, где в главной роли дебютировал Бен Мерди. Рив Тауни, Аарон Мэфер и Мик Десмонд стояли в очереди за билетами, но Трембл никого из них не узнал.

Впрочем, так же, как и они его.

Порой он становился необыкновенно разговорчивым, особенно когда ему давали таблетку или монету, или и то и другое сразу. Он мог позабавить вас разными жуткими историями. Как он заявил однажды: «Дарующие Боль приходят в разных обличьях…»

Он мог, например, рассказать вам об американской мечте и страхе господнем. Мог говорить о болеутолителях и целительных мессах, о своих старых друзьях-собутыльниках и о мастерах серфинга на цементных мостовых. Он говорил, пока глаза его не начинали стекленеть. Коронная его история была совершенно невероятной и мало кому хватало терпения выслушать ее до конца. Суть, однако, была совсем проста: битва одного человека с другим с многочисленными деталями и отступлениями медицинского характера.

Вы могли даже поверить в правдивость этой истории, если вас убеждало зрелище, представавшее вашим глазам, когда он принимался крутить лангетку из стекловолокна вокруг обрубка левой руки. Он грубо хватал ее в области запястья и крутил до тех пор, пока вы не начинали думать, что в один прекрасный день он до кости сотрет шишку на бывшем локте.

Один конец лангетки оставался грязно серым, а другой постепенно приобретал ржавый оттенок крови.

Те, кого вид крови зачаровывал, готовы были слушать его рассказ и после того, как в театре занавес опускался в последний раз.

Он же готов был говорить за таблетку или мелочь.

И если вы оказывались одним из тех, кто непременно должен дослушать историю до самого конца, то вам предстояло стать свидетелем момента, когда рассказчик начинал бубнить себе под нос что-то совершенно невнятное, и вы уже слушали одинокий голос в тиши сумасшедшего дома.