— В Балтийское море? А англичане нас пропустят?

— В том-то и штука, что государь о сем умалчивает. Возвращайтесь, говорит. А каким образом возвращаться, инструкций о том в рескрипте не содержится. А я мыслю, — продолжал все выкладывать Сенявин, — дело это не совсем простое. До этого англичане были союзниками, а теперь из друзей превратились в неприятелей. Мы не можем не считаться с этим, не можем тешить себя надеждой, что они не решатся напасть на нас. Да что там толковать! Ломай не ломай голову, а выхода из положения все равно не придумаешь. Лучше выпьем. — И он принялся наполнять водкой стаканы.

Весь этот день Сенявин оставался в своей каюте. Перед матросами и офицерами он появился только на следующий день, к удивлению Арапова, появился, как всегда, подтянутый, чисто выбритый. Однако следы вчерашней хмельной неумеренности все же оставались — лицо было помято, под глазами виднелись мешки.

Первым его приказом было вызвать контр-адмирала Грейга.

— Будем сниматься? — спросил Арапов.

— Подождем.

Погода стояла тихая, теплая. Небо — белесое, будто бы подернутое туманом. Цвет моря какой-то необычный, бирюзовый. Только Тенедос оставался в прежних своих красках. Бурые камни на берегу, зеленые рощицы, белые домики с красными черепицами, желтые песчаные осыпи на холмах… В другие дни вид острова всегда радовал Сенявина, но сейчас командующий смотрел на него с безразличием. Ах, Тенедос, Тенедос!.. Сколько крови пролито, чтобы завоевать и удержать тебя от неприятеля! И вот теперь тебя приходится оставлять. Тебе снова предстоит находиться под управлением турок.

Грейг явился очень быстро.

— Вы, кажется, рвались в настоящее дело, адмирал? — встретил его Сенявин, согнав с лица постное выражение. — Вот вам задание: соберите на берегу тысячу человек и сравняйте с землей все укрепления.

— Будет исполнено, ваше превосходительство, — ответил Грейг.

Когда катер его отвалил от флагмана, Сенявин поискал глазами адъютанта, позвал к себе.

— Обратите внимание, как ведут себя настоящие адмиралы, — сказал он ему с едва уловимой иронией. — Завидная исполнительность. Выслушал приказ и — ни одного вопроса: зачем разрушать, почему?.. Ты-то небось спросил бы, — добавил он, взглянув на Арапова.

— Возможно, — ответил тот.

Сенявин сделался задумчивым, минуты две молчал, потом заговорил, хмурясь:

— Я не верю в это перемирие. Турки уже завтра могут снова взяться за оружие. Лучше срыть все это лопатами да ломами, чем потом разрушать пушечными ядрами.

Работа по разрушению береговых укреплений продолжалась почти две недели. Наконец Грейг доложил, что дело сделано, и Сенявин отдал по эскадре приказ плыть к острову Корфу.

Гарнизон Корфу салютовал прибывшей эскадре тремя пушечными залпами. Что касается мирных жителей, то они сбежались на берег с цветами.

— Они за нас радуются, — глядя со шканцев на берег, говорил Сенявин, — они знают о нашей Афонской победе, но не знают другого…

Он приказал подготовить для высадки на остров катер.

— И еще, — обратился к адъютанту. — Распорядитесь, чтобы завтра к полудню пригласили ко мне сенаторов. Я приму их в главной квартире.

— Ночевать будете на корабле или останетесь там?

— Там. Хочу подольше походить по твердой земле. Кто знает, когда еще придется побывать на этом острове!.. Может, даже и не придется вовсе.

Адмиральский катер встречали с оркестром и почетным караулом. Тысячи людей приветствовали адмирала флажками, криками «ура», «виват». Едва Сенявин поднялся на бак катера, готовясь спрыгнуть на землю, как его подхватили сильные руки и понесли прямо к оробевшему коменданту гарнизона, стоявшему у выстроенного караула. На адмирала и сопровождавших его офицеров посыпались цветы.

— Ура-а-а! Вива-а-т!

Сенявин принял от коменданта рапорт, приветственно помахал островитянам, чем вызвал новый прибой восторгов, и со своей многочисленной свитой направился в город, к зданию главной квартиры.

Вскоре туда же, в главную квартиру, направились и командиры кораблей, тоже высадившиеся на берег. Сенявин решил провести на острове военный совет.

Восторженная встреча не развеселила командующего. Он оставался неулыбчивым, внутренне сосредоточенным, хмурился немного, словно испытывал неловкость от проявленного к нему чрезмерного внимания, внимания к человеку, которому в скором времени предстоит сообщить им неприятную весть.

Военный совет продолжался недолго. Сенявин сообщил об условиях Тильзитского договора, заключенного между Россией и Францией, о высочайшем повелении передать французам Ионические острова и Боко-ди-Каттаро, а самой эскадре после сдачи островов и крепости отправиться на родину. Собравшиеся выслушали сообщение командующего в напряженном молчании. Многие были поражены. Это было видно по тому, как побледнели их лица и как они оглядывались по сторонам, словно ища подтверждения тому, что слышали своими ушами. Арапову казалось, что сейчас разразится буря, но бури не произошло. Никто не подал голоса даже тогда, когда Сенявин, кончив сообщение, предложил задавать вопросы или высказать свои соображения.

— Что ж, господа, — сказал Сенявин, подождав немного, — если вопросов нет, если вам все ясно, прошу вернуться на свои корабли и заняться тем, что требует от нас трудное и длительное плавание от Средиземного до Балтийского моря. Что касается служб гарнизона, то им необходимо подготовить форты и прочие сооружения для передачи нашим новым союзникам. Французы могут прибыть в Корфу не нынче-завтра. Желаю удачи, господа!

Удачи… Командующий еще мог говорить об удаче! Какую еще удачу можно ожидать, когда уже добытое в нелегких боях, омытое кровью русских солдат и матросов отдается в руки недавнего противника столь унизительным сговором!

Пока шел совет, люди молчали, не осмеливаясь выступить против воли государя, но теперь, когда совет кончился, их словно вывернуло. Зашумели, заспорили. Нет, им было далеко не все равно, какие статьи значились в Тильзитском договоре!

— Это ужасно! — слышались возмущенные голоса. — Что подумают о нас в Европе? Пойти на такое унижение!

— Неслыханные уступки Бонапарту только возвысят его, после таких уступок он может потребовать от нас еще большего.

Сторонники договора, а нашлись и такие, возражали:

— Но что нам делать с нынешними союзниками! Англичане только о себе, о собственных выгодах думают. Лучше дружба с Наполеоном, чем связь с такими союзниками.

Сенявин не поднимался из-за стола, ожидая, пока все не покинут помещение. У него был страдальческий вид. Необходимость покинуть острова, выбросить за борт плоды побед, несомненно, вызывала в нем не меньше горечи, чем в других военачальниках. Но положение командующего обязывало его молчать.

Когда все наконец ушли, Сенявин спросил задержавшегося Арапова:

— Ужин готов?

— Готов, Дмитрий Николаевич, — ответил Арапов. — И ужин, и постель тоже…

— Выйдем на свежий воздух, подышим немного.

Вечер был безветренный, приятный. В городе обильно светились огни. По улицам под зажженными фонарями прогуливался народ.

Русская речь смешивалась с греческой. Где-то играла флейта, слышался девичий смех. На скамейке под раскидистым деревом, что против главной русской квартиры, какой-то матрос обнимал худенькую гречанку. Девушка что-то объясняла ему на своем языке, он, не зная греческого, все же каким-то образом понимал ее, что подтверждалось его поминутными восклицаниями:

— Ага! Все так! Точно.

Глядя на эту уединившуюся и, казалось, счастливую в своем уединении пару, Арапов вспомнил о родной русской стороне и впервые с сомнением подумал о том, правильно ли поступил, напросившись в экспедицию, которая оказалась совершенно бесплодной? Не лучше ли было остаться в России, заняться розыском Марии? А впрочем, стоит ли ее искать, когда она уже определила свою судьбу, уйдя в монастырь? Пожалуй, в его положении благоразумнее было вернуться в родную Березовку и править имением, которое находится сейчас на попечении тетушки Аграфены, после смерти отца оставшейся единственным близким ему человеком.