Надо было действовать как можно быстрее. Теперь, когда не нужно было скрывать свои действия от Хамфри, я потянул за освободившийся конец веревки, опутывавшей мои лодыжки, и, почувствовав, что веревка распустилась, стряхнул ее. С трудом поднялся и захромал к маленькому алтарю, на котором догорали свечи. Повернувшись спиной к алтарю, я постарался на ощупь сунуть в огонь свечи веревку, которой были стянуты мои запястья, — авось прожжет ее, — но веревка была чересчур плотная, а огонек совсем уж крохотный. И хотя я почувствовал наконец запах паленого, но не рассчитывал, что успею до возвращения Хамфри.
За дверью все ожесточеннее спорили, голоса становились все громче. Поскольку проделывал я все, стоя спиной к огню, то опалял то и дело свои же руки — пожалуй, было даже хорошо, что во рту у меня торчал кляп: он заглушал мои невольные вскрики. Больше всего я боялся уронить свечку и поджечь на себе одежду: уйти от костра инквизиции, чтобы сжечь себя самому, — это было бы слишком обидно.
Так, иронизируя по возможности над трагичностью своего положения, я вертел узел над огнем, стараясь поменьше поджаривать руки. И вдруг веревка затрещала, правую руку опалило жаром — это узел загорелся. Но я терпел, благо кляп подавлял рвущийся крик, пока огонь пожирал рукав, веревку, а заодно и мою руку; терпел, пока узел не прогорел. Наконец-то я был свободен. Горящие ошметки упали на пол, я их затоптал, нежно прижимая к груди пострадавшую руку (ох, как же мерзко пахнет горелое мясо!).
Голоса за дверью внезапно смолкли, и я понял, что нужно воспользоваться единственной возможностью ускользнуть. Забыв о боли в руке, я схватил с алтаря тяжелый серебряный подсвечник, задул колеблющееся пламя и высоко занес над головой это импровизированное оружие как раз в тот момент, когда Хамфри открыл дверь и застыл на пороге, разинув от неожиданности рот.
Этого мгновения мне было достаточно. Прежде чем Хамфри опомнился, я врезал ему подсвечником по голове. Послышался хруст, и Хамфри опрокинулся навзничь. Хлынувшая кровь сразу залила ему лицо. Огромное тело распростерлось на полу, и великан потерял сознание. Вдова подняла руки и отчаянно затрясла головой; ее губы шевелились, но она была не в силах ни позвать на помощь, ни взмолиться о пощаде. Я вновь замахнулся подсвечником — этого хватило, чтобы загнать ее в угол. Затем я выхватил из-за пояса у Хамфри его нож, швырнул подсвечник к ногам перепуганной женщины и, бросив на нее предостерегающий взгляд, выскочил в коридор. Пока я летел вниз по шатким ступенькам, потом пересекал двор таверны, я не на шутку опасался в любой момент наткнуться на Дженкса, а потому держал нож наготове. Но и не забывал оглядываться: Хамфри, с его богатырским сложением, вполне мог прийти в себя и погнаться за мной. Однако теперь уже счастье было на моей стороне. Я выскочил за ворота таверны, так никого и не встретив.
До рассвета было еще далеко, лишь слабый лунный свет пробивался сквозь облака. Я на мгновение прислонился к стене какого-то дома, чтобы отдышаться, и только тут вспомнил, что в горячке не вытащил изо рта душивший меня шарф. Теперь я вытащил его, и, держа зубами один конец, принялся левой рукой кое-как заматывать обгоревшую правую. От боли я чуть не потерял сознание, колени подогнулись. Теперь, когда удавшийся побег и нежданное спасение уже не так кружили мне голову, я с ужасом вспомнил, что кошелек украден, а значит, нечем будет подкупить стражу у ворот. Хуже того, возможно, они подкуплены Дженксом и схватят меня. В этом городе я уже не мог разобраться, где друг, где враг.
Квадратная башня церкви Святого Михаила у северных ворот, возвышавшаяся над городской стеной, служила мне ориентиром, пока я пробирался домой, прижимаясь к домам. Но потом мне пришлось выйти из тени и перебежать широкую улицу под городской стеной. Я помчался на другую сторону, отчаянно вертя головой, в уверенности, что тут-то Дженкс на меня и выскочит. Но улица оставалась безлюдна и пуста. У ворот я помедлил, но другого способа попасть в город не было: на высокую отвесную стену не влезешь, у всех остальных ворот тоже бодрствует стража. Ждать до рассвета, когда ворота откроют прибывшим на рынок крестьянам? Но к тому времени Дженкс запросто отыщет меня. А не попытаться ли уговорить стражников? Ведь они уже получили свою мзду. Левой, здоровой, рукой я заколотил в маленькую дверцу в высоких дубовых воротах. Ответа не было. Я постучал сильнее, закричал, и наконец какая-то физиономия возникла по ту сторону железной решетки. Заскрежетал засов, и дверь отворилась. Пробормотав благодарность и в последний раз оглядевшись по сторонам, я проскользнул в город и, как скрылся с глаз стражника, побежал кратчайшим путем по Сент-Милдред-Лейн, крепко сжимая рукоять ножа, отобранного у Хамфри Причарда. Вот уж не думал, что вид мрачноватой башни Линкольна так обрадует меня. Я тихонько постучал в узкое окошко, за которым, как я надеялся, меня ожидал привратник. Подождав, постучал еще раз, погромче.
— Коббет! — прошептал я. — Это я, Бруно! Откройте ворота!
В ответ — молчание. Ухватившись за подоконник, я подтянулся и заглянул внутрь: старый привратник дремал в кресле, упершись подбородком в грудь и разинув рот; ниточка слюны тянулась с нижней губы.
— Коббет! — позвал я еще громче, но старик не шелохнулся.
Бормоча сквозь зубы проклятия, я отступил на шаг и оглядел стены колледжа: ни одно из окон не светилось. Что, если окликнуть Коббета громче? Торчать под стенами башни мне вовсе не улыбалось: именно здесь Дженкс и будет меня искать.
Из-за туч выглянула луна, и тут мне пришла в голову мысль — лишь бы догадка оказалась правильной! Самое дальнее окно в западной стене, прикинул я, — это окно комнаты Норриса, и, хотя оно казалось плотно закрытым, мне удалось просунуть пальцы здоровой руки под раму. Я убедился, что задвижка не заперта. Поглядел в оба конца темной улицы: никого. Тогда я подтянулся и боком втиснулся в узкий оконный проем, содрогнувшись от боли, когда зацепил обожженную руку.
Я влез в окно и рухнул на большой деревянный ларь. На миг замер, прислушиваясь, не донесется ли из спальни вздох или какое-то движение. Однако все было тихо. Я немного ободрился. Слабый свет, проникавший в окно, позволял разглядеть очертания мебели. Пол был засыпан каким-то мусором. Я несколько раз споткнулся, налетая на шкафы и столы, покуда не разглядел огниво на изящном резном инкрустированном столике. Высек искру, зажег огарок на рабочем столе и огляделся.
Эта комната выглядела в точности как спальня Роджера Мерсера в то утро, когда он был убит: одежда выброшена на пол, книги и бумаги раскиданы во все стороны, вынуты все ящики из роскошного письменного стола, их содержимое рассыпано. Я присел в кресло у давно остывшего камина — подушки этого кресла тоже были выпотрошены. Попытался заставить себя дышать ровно и собраться с мыслями.
Плечи болели, болела обожженная рука, ныл порез на шее, однако теперь, когда смертельная опасность отступила, ко мне вернулась способность живо соображать. Я понимал, что опасность не исчезла. Дженкс, учитывая, сколько мне теперь известно, просто не может оставить меня в покое. Надлежало как можно скорее передать все сведения Сидни. После разговора с Хамфри у меня возникла некая идея, пока еще не слишком отчетливая, но, похоже, объединяющая все убийства. Если она окажется правильной, то все встанет на свои места и найдутся необходимые доказательства.
Судя по словам Дженкса, мне следовало спешить, в противном случае еще до рассвета Аллен тоже будет мертв. Но прежде всего необходимо было известить Сидни, чтобы он хотя бы на этот раз знал, куда я отправляюсь и для чего. Я очень рассчитывал, что он разыщет меня, если я не вернусь. Впрочем, я понимал, что для меня это, скорее всего, уже не будет иметь никакого значения.
Не теряя времени я принялся разбирать завалы на столе Норриса в поисках пера, соображая тем временем, как наиболее кратко и связно изложить все свои подозрения в письме к Сидни, прежде чем снова отправиться в путь.
