— Ты сам охотник, — сказал я, отрезая себе очередной кусок пирога. — Разве нельзя такого пса выдрессировать, приучить к определенному запаху, чтобы он какого-то человека считал своим врагом или добычей?

Сидни призадумался.

— Пожалуй, можно. Собака идет по следу кабана, волка — почему бы и не человека? Можно было дать псу понюхать какую-то одежду этого Мерсера. У ирландцев волкодавы участвовали в битвах, они могут тяжеловооруженного рыцаря стащить с коня. Опять же, ты говоришь, что пса морили голодом, значит, его охотничьи инстинкты обострились. — Упершись локтями в стол, Сидни задумался. — Такое впечатление, что этот пес — часть некоего замысла, постановки. Перед нами разыграли спектакль, кровавый спектакль. Человек погибает, запертый в клетке с кровожадным чудовищем. Погоди-ка, — пробормотал он, снова закидывая в рот кусок хлеба, — ведь таким способом римляне казнили первых христиан — бросали их на арену и выпускали хищников. Джон Фокс пишет об этом в «Книге мучеников».

Я замер, не донеся до рта кусок. Так и сидел с отвисшей челюстью, таращась на Сидни.

— Что ты? — Сидни тоже перестал жевать.

— «Книга мучеников». Ректор только о ней и говорит. Проповеди в часовне колледжа на этот текст читает.

Сидни свел брови к переносице:

— Хочешь сказать, кто-то решил избавиться от Мерсера, а вдохновение черпал у Фокса? — Сидни такая версия, похоже, не убеждала.

— Думаешь, притянуто за уши? Возможно, я чересчур много об этом думаю. Ты прав: скорее всего, это ссора из-за долгов или из-за женщины. Неудивительно, что ректор хочет все замять, тем более сейчас, когда в Оксфорде высокие гости.

Сидни выдержал паузу и вдруг с размаху врезал ладонью по столу.

— Нет, Бруно, ты прав! Все это очень подозрительно. Собаку впустил в сад человек, у которого был ключ, то есть кто-то из старших членов колледжа или, по крайней мере, кто-то, кто имеет доступ к ключам. По меньшей мере двум людям что-то было нужно от Мерсера, но не его деньги. Возможно, чем-то он им угрожал, что-то о них знал. А если благодаря ректору все в колледже до тошноты наслушались о мученичестве святых, то это могло подсказать идею. Быть может, преступник умышленно воссоздал сцену из книги. Но в чем причина? Ты что-нибудь нашел в его комнате?

— Только это, — сказал я, передавая ему тонкую книжицу. — Взгляни, что сразу бросается в глаза?

Сидни перелистнул несколько страниц и поднял на меня посерьезневший взгляд:

— Григорианский календарь. Так значит, он все-таки был тайным папистом, как и его друг Аллен?

— Перед смертью он взывал к Деве Марии.

— Я бы тоже воззвал к Марии, если б такая псина вцепилась мне в задницу, — проворчал Сидни, вертя в руках дневник. — Это еще ничего не значит. Другое дело календарь: для чего он нужен, если не для переписки с католиками? Эдмунд Аллен сейчас в Реймсе, так? Он ведь в родстве с Уильямом Алленом, который основал там Английский колледж?

— Кузен, как мне говорили. Ты думаешь, Мерсер поддерживал связь с ним?

Сидни огляделся по сторонам и понизил голос.

— Не забывай, зачем мы сюда приехали, Бруно! Для Уолсингема эти семинарии в Реймсе и Риме — головная боль. Они получают из Ватикана кучу денег и пачками готовят попов для миссионерской деятельности в Англии. Бывших оксфордских профессоров среди них немало. — В задумчивости Сидни подергал себя за бородку, потом оставил ее в покое и вновь взялся за тетрадь Мерсера.

— Что это за кружок? — ткнул он пальцем в похожий на колесико символ. Им был отмечен вчерашний день.

— Не знаю, но он часто встречается. Наверное, какой-то шифр?

Сидни вгляделся внимательнее и покачал головой:

— Что-то знакомое, но пока не припоминается. Похоже на твои магические символы, Бруно.

Меня это не порадовало. Я уж и сам думал: не иначе как Роджер интересовался магией. Тем не менее этот символ не был мне знаком и оттого еще более интриговал меня.

— Во всяком случае, это не астрологический символ, за это я ручаюсь, — сказал я. — Но это еще не все: ты понюхай страницы.

Заранее поморщившись, Сидни поднес тетрадь к носу.

— Апельсин?

— Да. Глянь в конец книжки.

Он пролистал страницы, затем поднял голову и кивнул — будь я тщеславен, я бы сказал, с восхищением:

— Отличная работа, Бруно. Добрый старый трюк, невидимые чернила из апельсинового сока. А саму запись ты нашел?

— Зашифрованную. Я ее переписал, — сказал я, бросая на стол клочок бумаги с латинской молитвой. — Видишь, что написано в самом низу?

— Ora pro nobis. Ну-ну… — Сидни аккуратно сложил листок и вернул его мне. — «Молись за нас». Возможно, это пароль или тайный сигнал.

— Я так и подумал. Сообщим Уолсингему?

Сидни призадумался, покачал головой:

— Пока не о чем сообщать. Мы подозреваем в симпатии к католикам человека, который уже мертв. Уолсингем нам спасибо не скажет, если мы будем по пустякам отнимать у него время, так что не стоит тратиться и посылать гонца в Лондон, пока мы не раздобудем сведения поинтереснее. Было бы хорошо, если бы ты продолжил расследование, только очень осторожно, — добавил он, закрывая книгу и возвращая ее мне. — Тем более если ректор, как ты говоришь, старается все скрыть. Возможно, ему что-то известно. Хотя мой дядя сам назначил его на эту должность, это еще ничего не значит. Графу и прежде случалось доверяться ненадежным людям. — Губы Сидни вытянулись в ниточку. — Кто такой этот «Дж»? Есть идеи?

— Здесь я знаю только двоих с инициалом «Дж», — ответил я. — Джеймса Ковердейла и Джона Андерхилла, ректора. Но, возможно, это вовсе не инициал, а опять же код.

Сидни угрюмо кивнул.

— Возможно. Тут есть над чем подумать. Но пока что, дорогой мой Бруно, — улыбка вдруг осветила его лицо, — ты ни о чем не думай, готовься к диспуту. Порази Оксфорд своей новой космологией, а об этом деле пока забудь. Лиззи, давай счет! — крикнул он, заметив, что трактирщица обернулась к нам. — И большую бутыль крепкого эля на дорогу, — весело добавил он, выуживая монеты из кошелька. Трактирщица побежала за элем, а Сидни, подавшись ко мне через стол, подмигнул. — Угостишь своего друга привратника. Так уж заведено в Оксфорде: самые осведомленные люди — привратники. Подружись с привратником, и он откроет перед тобой все двери, буквально и фигурально. А теперь, Бруно, — хлопнул он меня по спине, — ступай и разберись с этим вопросиком: вертится Земля вокруг Солнца или все-таки наоборот?

Я тоже поднялся и собрался уже покинуть трактир, как вдруг у меня за спиной раздался громкий смех, крики. Дверь распахнулась, и в зал ввалилась дружная компания — четверо юношей, все, как на подбор, высокие, в дорогих кожаных куртках, шелковых камзолах и коротких панталонах с прорезями, сквозь которые видны были крепкие мускулистые ноги в тонких шелковых чулках. У каждого через плечо переброшен короткий бархатный плащ, топорщатся накрахмаленные кружевные воротники. Эти ребята даже двигались и жестикулировали одинаково, говорили громко и грубовато подшучивали над трактирщицей. Но речь их, совершенно очевидно, была речью образованных людей, и, когда парни подошли ближе, в самом высоком из них я признал Габриеля Норриса. Он тоже меня заметил и поднял руку, приветствуя.

— II gentile dottore! [14]— крикнул он и поманил друзей к нашему столику. — Сюда, ребята, познакомьтесь с моим другом, знаменитым итальянским философом доктором Джордано Бруно и с… — Тут он присмотрелся к Сидни, признал в нем джентльмена и отвесил низкий поклон, а затем обернулся ко мне, ожидая, что я его представлю.

— Это мастер Габриель Норрис, — объявил я, и Норрис вновь поклонился. — Тот самый, который столь метко сразил нынче утром стрелой бешеного пса. А это мой друг сэр Филип Сидни.

— Вы, значит, славный охотник? — насмешливо изогнул бровь Сидни.

— Хвастаться особо нечем, сэр, пес был в нескольких шагах от меня. Я предпочитаю целиться из лука в не столь легкую добычу. — Норрис легкомысленно рассмеялся и добавил: — Однако в Шотовере охота хороша, и если вы хотите позабавиться, пока вы тут, в Оксфорде, сэр Филип…