Оберегали ли они своего сына?

Ну, например: когда Бретт и Ди обитали в жилом комплексе с общим бассейном и устраивали вечеринки, разумеется, они приглашали и малолетних приятелей Буна. Пока дети плескались в воде, Бретт Дэниелс спокойно восседал в кресле у кромки бассейна и на все вопросы гостей отвечал:

— Вы только не обижайтесь — веселитесь, пейте, ешьте, — но я буду сидеть тут и молчать.

И он действительно сидел у воды, в которой бултыхались ребятишки, и не отрываясь глядел на дно бассейна. Просто Бретт понимал, что на поверхности воды никогда ничего не случается. Почему-то дети предпочитают тонуть, когда ни единая душа не смотрит в их сторону.

А вот Бретт смотрел. Он сидел, сосредоточившись, словно завзятый дзен-буддист, и не поднимался со своего места, пока последний из посиневших от холода малышей не вылезал из бассейна. Его тут же заворачивали в махровое полотенце, и он убегал за своей порцией пиццы и газировки. Только тогда Бретт вставал и отправлялся есть и общаться с остальными родителями. И его вечеринки никогда не заканчивались непоправимыми трагедиями и муками совести на всю жизнь («Я отвернулась всего на секундочку»).

Когда Бретт и Ди впервые отпустили семилетнего сына одного покататься на мелководье у берега, сердце у обоих так и ухнуло в пятки. Словно коршуны, следили они за Буном, хоть и знали, что каждый спасатель и сёрфер на пляже точно так же наблюдает за передвижениями маленького Буна Дэниелса, и, случись что, вызволять его кинется целая толпа.

Это было непросто, но Бретт и Ди стояли и смотрели, как их сын падал и снова вставал на доску, снова падал и снова вставал, и отплывал подальше к волне, и повторял этот цикл снова и снова, пока наконец очередная волна не подчинилась ему, и все это время множество людей на пляже старательно делали вид, будто вообще не смотрят в его сторону.

Еще труднее им стало, когда Буну исполнилось десять и он высказал желание ходить на пляж с приятелями, а не с родителями, которых начал стесняться. Трудно было решиться и отпустить его, трудно было сидеть дома, сходя с ума от беспокойства за него, но они шли на это, чтобы защитить сына, не испортить его и не сделать инфантильным. Родители Буна хотели верить, что они справились со своими обязанностями и научили его всему необходимому.

Так что к одиннадцати годам Бун стал типичным грэмми.

Грэмми — это возмездие матушки-природы всем нам.

Грэмми — это длинноволосые, дочерна загорелые малолетние сёрферы, достающие всех и вся. Грэмми — это кармическое наказание за все те гадости, гнусности и мерзости, что ты творил в их возрасте. Грэмми воруют у тебя отличные волны, мешают кататься, в пляжном баре лезут без очереди и при этом разговаривают так, как будто хотя бы приблизительно понимают, о чем говорят. Что еще хуже, грэмми передвигаются исключительно группами — как Бун, который вечно тусовался с маленьким Джонни Банзаем и юным Дэйвом-пока-еще-не-Богом Любви. Вся троица отличалась одинаково отвратительной заносчивостью и невероятным нахальством. Если они не катались на сёрфе, значит, катались на скейтборде, если не катались на сёрфе или скейтборде, значит, читали комиксы, тянулись грязными ручонками к порнухе и пытались — разумеется, безуспешно — закадрить настоящую девчонку, пускались на хитрости, чтобы выманить у взрослых денег на пиво, и мечтали разжиться травкой. Знаете, почему родители разрешали им без конца барахтаться в океане? Потому что это было самым безопасным из всех занятий.

Грэмми Бун не раз получал по шапке от взрослых сёрферов, но все же к нему относились снисходительно — ведь он был сыном Бретта и Ди Дэниелс или попросту сатанинским отродьем, как называли его некоторые невоздержанные на язык люди.

Конечно, Бун перерос все это. Почти все грэмми рано или поздно превращаются в нормальных людей, ну а если нет, то скатываются на самое дно. Кроме того, каждому было ясно, что Бун — не обычный грэмми. Сначала он вытворял трюки, невероятные для своего возраста, потом трюки, невероятные для любоговозраста. Вскоре его заметили лучшие сёрферские команды города и пригласили в юношескую сборную. Казалось, еще несколько месяцев, и он завалит свою комнату призами и трофеями, а потом заключит выгодный контракт с какой-нибудь компанией, выпускающей оборудование для сёрфинга.

Вот только Бун на это не согласился.

Паренек четырнадцати лет отказался от всего этого.

— Почему? — спросил его отец.

— Я же сёрфингом не ради этого занимаюсь, — пожал плечами Бун. — А ради… не, не знаю.

Он так и не смог подобрать слов, но Бретт и Ди все равно его отлично поняли. Они связались со старыми приятелями из мира сёрфинга и в двух словах поставили их в известность:

— Спасибо за предложения, но он на это не пойдет. Наш сын просто хочет кататься на сёрфе.

Он правда хотел.

Петра Холл повернула ключ зажигания в BMW, припаркованной в западной части Гарнет-авеню.

Она тронулась с места и покатила, время от времени бросая взгляд на зажатый в руке клочок бумажки и сверяясь с адресом.

Согласно справочнику, в доме номер 111 по Гарнет-авеню располагалась контора «Буна Дэниелса, частного детектива». Как ни странно, здание оказалось не офисным, а скорее торговым — на нем красовалась вывеска магазина «Сёрфинг на Пасифик-Бич» с простеньким, но красноречивым рисунком, изображающим морские волны. И точно: заглянув в витрину, Петра разглядела доски для сёрфинга, бодиборды [7]и купальники. Учитывая, что дом номер 111 по Гарнет-авеню от пляжа отделял какой-нибудь квартал, сомневаться не приходилось: это действительно был магазин принадлежностей для сёрфинга.

Вот только справочник утверждал, что здесь должна находиться контора частного детектива Буна Дэниелса. При чем тут магазин?

Петра выросла в городе, где солнечные дни были редкостью. Ее бледная тонкая кожа казалась почти прозрачной, особенно на фоне угольно-черных волос. Строгий пепельно-серый костюм ясно давал понять, что перед вами серьезная и крайне деловая женщина, однако даже он не мог скрыть стройную и соблазнительную фигуру. Но больше всего в ее облике привлекали глаза.

Неопределенного цвета, не то голубые, не то серые.

Как у океана, их цвет зависел исключительно от настроения Петры.

Она припарковала машину перед «Вечерней рюмкой» и направилась в «Сёрфинг на Пасифик-Бич». За стойкой обнаружился бледный парень, похожий на белого растафари, яростно рубившийся в приставочную игру.

— Простите, — обратилась к нему Петра. — Мне нужен мистер Дэниелс.

Шестипалый оторвался от экрана и, обернувшись, увидел ее перед собой. Пару секунд при виде сногсшибательной девушки он не мог вымолвить ни слова; затем набрал в легкие побольше воздуха и заорал куда-то в сторону лестницы:

— Эй, Живчик, бра, тут какая-то бизнес-леди Буна ищет!

В проем двери тут же высунулась голова Бена Каррутерса, окрещенного работниками магазина Живчиком. Лет шестидесяти, с белоснежно-седой шевелюрой, он ухмыльнулся и рявкнул в ответ:

— Еще раз назовешь меня бра, язык оторву!

— Извиняюсь, забыл, — откликнулся Шестипалый. — Моана [8]сегодня просто охренительная. Я сёрфил и налетел на волну, попробовал оседлать, но она оказалась той еще сукой, так что я капитально облажался. Приложился мордой об воду! Меня до сих пор колбасит. Ты уж прости, братан.

— Иногда я ни слова не понимаю из наших, безусловно, интересных бесед, — ответил Живчик, взглянув на Петру. И, повернувшись к Шестипалому, добавил: — Ты тут что-то вроде кошки. Так что не серди меня, не заставляй заводить настоящуюкошку. Пойдемте, — бросил он Петре и двинулся к лестнице.

Пока Петра поднималась наверх, Живчик — худой мужчина почти двухметрового роста, одетый в красную рубашку, заправленную в камуфляжные штаны, — успел усесться за стол. Во всяком случае, она предположила, что за стол, потому что ни одного сантиметра свободной поверхности на этом сооружении не просматривалось — все было заставлено чашками из-под кофе, завалено бумажками, обертками от тако, газетами и журналами. Однако, поскольку довольно мрачный Живчик сидел перед старомодной счетной машинкой, Петра решила, что это, должно быть, все-таки стол.