Старший сын премьер-министра Асквита погиб на Западном фронте. Там же погибли единственный сын поэта империи Редьярда Киплинга и звезда шотландского мюзик-холла Гарри (позднее сэр Гарри) Лодер. Война убивала работяг с окраин промышленных городов и рабочих обширных тогда поместий, но она убила и брата леди Элизабет Боуес-Лайон, позднее жены короля Георга VI и горячо любимой следующими поколениями королевы-матери.
Война косила простой народ и джентльменов, профессиональных военных и мобилизованных гражданских. Генерал Алленби только что прибыл в Египет и принял новую командную должность, когда его настигло сообщение о смерти единственного сына Майкла, убитого на Западном фронте. Бригадный генерал Джонни Гоф, кавалер Креста Виктории, брат командующего 5-й армией, был убит на фронте в феврале 1915 года. Генерал Фош потерял на Западном фронте сына и племянника. Воспоминания генералов полны грустными маленькими заметками о потере старых друзей, родственников, крестников. Неумолимый генерал Людендорф потерял на войне двух пасынков и записал свои чувства в воспоминаниях: «Я был глубоко привязан к нему, как и ко всем своим пасынкам, своих собственных детей у меня не было. Он был сбит над Ла-Маншем. Только через несколько недель мы смогли найти его тело, которое прибило к голландскому берегу». Младший пасынок Людендорфа, также летчик, погиб годом позже, в апреле 1918 года. «Война не пощадила у меня ничего», — с грустью произнес генерал. Война выбила целое поколение и проложила путь другой войне через два десятка лет. Очевидно, она должна была быть прекращена, однако остановить ее могли только политики.
Дэвид Ллойд Джордж был политиком, совершенным политическим животным, человеком, который на все смотрел с точки зрения политики. Но это не имело значения, поскольку генералы, сражавшиеся на Западном фронте, вышли из иной среды и принесли с собой иную шкалу ценностей. Когда они родились и пока они взрослели, политика, как и армия, была делом джентльменов, как правило, из поместного дворянства, людей, дороживших стабильностью страны, которые могли и часто действительно ставили страну выше партий, даже если они превыше всего ставили интересы собственного класса. Ллойд Джордж презирал генералов Великой войны и большинство их идеалов, и они платили ему той же монетой. Они вышли из другой эпохи, почти из другой страны, и они совсем иначе смотрели на борьбу с Германией. Они хотели выиграть войну — Ллойд Джордж хотел просто закончить ее. Ему можно симпатизировать, но факт остается фактом — он был неправ. Германские условия мира были неприемлемы, и мир не мог наступить раньше победы — и единственное место, где можно было добиться решительной победы, был Западный фронт.
Спор между британскими генералами — особенно Хейгом и Робертсоном — и Ллойд Джорджем шел с тех самых пор, как Ллойд Джордж появился на Даунинг-стрит; он начался, уже когда он стал министром боеприпасов и тем самым вошел в прямой контакт с высшими армейскими командирами. Теперь, будучи премьер-министром и главой Военного кабинета, он был твердо намерен все изменить. Ллойд Джордж верил, что должен быть иной путь окончания войны помимо этих чудовищных наступлений на Западном фронте.
Однако характер премьер-министра был очень переменчив, его мнения подвергались внезапным и резким переменам. Он беззаветно верил в Нивеля, и Нивель его глубоко разочаровал. Он верил, что Нивель способен прорвать германскую оборону в считаные дни, а не месяцы, или откажется от наступления, однако Нивель продолжал вести бои несколько недель и не достиг ничего. Он верил, что Нивель может сражаться и побеждать без больших потерь, но наступление Нивеля стоило Франции потери 100 000 человек. Он верил, что французская армия лучше британской, и эту армию теперь раздирали мятежи. Теперь, после еще одной резкой перемены взглядов, характерной для его политики, он хотел верить, что Хейг — великий полководец, а британская армия бросится на противника со всей своей мощью и умением. Разумные люди в Лондоне и на фронте, однако, понимали, что обольщение премьера продлится недолго.
Мы уже писали о дружеских отношениях Хейга и Ллойд Джорджа, однако рассказ можно было бы полностью повторить 21 апреля 1917 года, через две недели после овладения возвышенностью Вими и через неделю после начала наступления Нивеля, когда лорд Эшер, член Комитета государственной обороны, написал фельдмаршалу несколько ободряющих слов: «Он [Ллойд Джордж] совершенно изменил свои взгляды на сравнительные достоинства вождей союзных армий, их штабы и способности вести наступление. Это почти забавно наблюдать, как весы качнулись в противоположную сторону. Я не думаю, что на сей момент вы вообще можете совершить какую бы то ни было ошибку».
Позиция Ллойд Джорджа свидетельствовала не столько о перемене взглядов, сколько о состоянии растерянности. Он отправил министра обороны Южной Африки генерал-лейтенанта Яна Кристиана Сматса, бывшего лидера буров в войне против англичан, а теперь члена Военного кабинета, в поездку по Западному фронту, попросив его доложить о возможности продолжения борьбы там. Сматс, вернувшись, одобрил предложения Хейга относительно наступления во Фландрии для овладения бельгийским побережьем. Ллойд Джордж на самом деле был несколько успокоен дополнением южноафриканца, что он не верит в возможность прорыва, однако эта задача на Западном фронте может быть решена постоянным изматыванием сил противника. «Если мы не можем прорвать фронт противника, мы можем по меньшей мере сломить его дух».
На этот счет было по крайней мере еще два направления мысли. Одно, приверженцем которого был Ллойд Джордж, утверждало, что война может быть выиграна в другом месте в Италии, на Балканах или в Месопотамии. Если Австро-Венгрия или Турция будут разгромлены, доказывали сторонники этой школы, подпорки, держащие Германию, будут выбиты. Это было прямо обратное, утверждаемое основной стратегической доктриной, а также общим мнением. Германия поддерживает — или подпирает — Австро-Венгрию, Турцию и Болгарию, входящие в союз Центральных держав, а не наоборот; стоит вывести Германию из войны, и эти державы рухнут сами. Союзникам необходимо поддерживать итальянскую армию, поскольку итальянская армия действует неудачно. В тот момент она вела 11-е сражение на Изонцо, и до сих пор не было никаких признаков решительного разгрома противника, не было и очевидной стратегической цели, которая могла бы быть достигнута на итальянском фронте. [57]Что касается демонстрации на Балканах в Салониках, то она теперь удерживала полмиллиона солдат союзников, которые ничего не достигли, понеся огромные потери больными, и могли бы быть с пользой употреблены в другом месте.
Второе направление держалось того мнения, что наилучший образ действий — не делать ничего или как можно меньше, до тех пор пока Соединенные Штаты с их почти неограниченными людскими ресурсами не нанесут удар на Западном фронте. Это должно было произойти примерно в 1918 году, возможно через год. Это направление усиленно поддерживалось французами после неудач под Верденом и Шеми-де-Дам, при условиичто кто-нибудь, возможно британцы, продолжит в это время атаковать на Западном фронте. Изъян этой аргументации заключался в том, что полевая германская армия не была сломлена и должна была получить значительные подкрепления, если — что казалось все более вероятным — Россия выйдет из войны в результате революции. Царь Николай II был свергнут и принужден отречься от престола в марте 1917 года, [58]Ленин и большевики все решительнее вели наступление на новое российское Временное правительство, и хотя это правительство обещало продолжать войну на стороне союзников, никто не знал, как долго оно сможет выполнять эти обещания и что сделают большевики, когда придут к власти.
Избавившись от необходимости вести войну на два фронта и получив почти год на восстановление своих сил на Западном фронте, Германия оказывалась в неуязвимом положении. Многие, в том числе фельдмаршал Хейг, считали, что единственное решение состоит в постоянном давлении и истощении германской армии до тех пор, пока она не потеряет окончательно способности сражаться. Теперь ясно, что Хейг и Робертсон были правы, и все прочие аргументы не имеют значения — война будет выиграна с поражением Германии, и единственным местом, где она могла быть разбита, был Западный фронт. Сражаться в другом месте означало попусту тратить время и людей.
