Сражение на Бзуре явилось самой большой самостоятельной операцией польской кампании, ее кульминационным, если не решающим моментом. С оперативной точки зрения этим решающим моментом был уже глубокий охват всей польской армии группой армий «Север» с севера и 14-й армией с юга. Продиктован ли был этот единственный крупный контрудар польской армии надеждой изменить ход сражения в Висленской дуге или он преследовал только одну цель – пробить находившимся южнее Варшавы польским войскам путь на Варшаву, – в судьбе польской армии он уже не мог ничего изменить.
Если сражение на Бзуре и не может сравниться по своим результатам со сражениями на уничтожение окруженного противника, проводившимися позже в России, оно является самым большим сражением подобного рода, имевшим место до этого. Это сражение не могло планироваться заранее как результат прорыва фронта противника силами крупных танковых соединений, оно возникло в результате нанесения контрударов, проводившихся с немецкой стороны в обстановке, которая вследствие действий противника неожиданно создала для нас большие возможности.
Воспоминания
Штаб группы армий для обеспечения общего руководства операциями 10-й и 8-й армий был переведен в Кельце. И для генерал-полковника фон Рундштедта, и меня места, где теперь разворачивались операции обеих армий, были знакомыми краями. Генерал-полковник во время Первой мировой войны был одно время офицером Генерального штаба при Варшавском генерал-губернаторстве и поэтому знал почти всю Польшу. Я же поздней осенью 1914 г. участвовал в качестве старшего адъютанта 2-го гвардейского резервного полка в наступлении из Верхней Силезии на Вислу, в тяжелых боях под Ивангородской крепостью (ныне Демблин) и в отступлении к границе Верхней Силезии. Населенные пункты, за которые вела бои 10-я армия, горы в районе Лыса-Гура и долины Вислы остались в моей памяти.
Когда мы теперь ехали из Люблиница в Кельце, мы проезжали через поле боя вблизи Котовице, где в ночь на 17 ноября 1914 г. я был тяжело ранен и спасен только благодаря помощи моих храбрых товарищей. Это был довольно-таки необычный случай. 1-я гвардейская резервная дивизия, в которую входил наш полк, действовавшая в составе корпуса [генерал-]фельдмаршала [Ремуса] фон Войрша, после отхода от берегов Вислы заняла оборону у границы Верхней Силезии. Мы ожидали наступления наседающих на нас, обладающих подавляющим превосходством сил противника. Перед фронтом только нашего полка были обнаружены части двух кавказских корпусов[62].
В этой обстановке вечером 16 ноября 1914 г. неожиданно поступило известие о победе Макензена под Кутно. Одновременно были перехвачены русские радиограммы, согласно которым противник, по-видимому, вследствие нанесенного удара намеревается начать отход и на нашем фронте. По приказу командира дивизии в каждом полку был создан отряд преследования силой до батальона с задачей еще в течение ночи начать преследование противника, якобы намеревающегося начать отход. Я попросил у моего командира разрешения принять участие в операции в должности адъютанта спешно сформированного батальона. Обладавший несколько ворчливым характером полковник фон Крамер очень неохотно дал свое согласие. К сожалению, обстоятельства сложились иначе, чем мы ожидали. Перехваченные радиограммы оказались ложными. Русские совсем не думали об отходе. Поэтому наш батальон у Котовиц наткнулся на оборонительную позицию, которую мы, полагая, что имеем дело с арьергардом, попытались атаковать. Когда мы уже достигли вражеских окопов, командир батальона, всеми нами глубоко уважаемый майор фон Бассевиц, я и знаменосец с развернутым знаменем шли впереди – навстречу нам поднялись русские. Но не с поднятыми руками, а с криками «Ура!» и со штыками наперевес. В рукопашной схватке меня поразила пуля, и я упал. Мой противник упал на меня. Но прежде чем он успел прикончить меня, один из наших гвардейцев, спешивших на помощь, убил лежавшего на мне врага. Еще одна пуля попала мне в колено. В это время Бассевиц крикнул мне, что он тоже ранен. Два гвардейца подняли его и понесли назад, но всех троих по пути насмерть поразили пули! Знаменосец же со знаменем исчез! Как я узнал позже, он, будучи также тяжело раненным, вместе со знаменем свалился в русский окоп. Унтер-офицер фон Хахт, один из моих бывших рекрутов, спас потом знамя, достав его из окопа.
Я услышал об этом еще до того, как два товарища – я уже не в состоянии был двигаться – унесли меня. Когда я утром прибыл в штаб нашего полка, командир встретил меня ободряющими словами: «Вот что получилось из вашей затеи!» Когда теперь – 25 лет спустя – я увидел знакомое мне поле боя днем, эти воспоминания всплыли в моей памяти. Картина атакующего батальона, развевающееся знамя, яркие вспышки выстрелов, неприятный звук от рвущихся вблизи вражеских снарядов… Прежде всего, однако, я вспомнил о товарищах, которые, рискуя своей жизнью, помогли мне, о деснице того, кто защитил меня в тот час!
Еще один случай произошел со мной во время этой или какой-то другой поездки. При проезде через Ченстохову генерал-полковник фон Рундштедт и я посетили церковь, в которой установлена знаменитая «Черная Мадонна», по-видимому, самая почитаемая в Польше икона[63]. Яркий свет бесчисленных свечей, их тонкий медовый аромат, роскошный, отделанный золотом алтарь, а перед ним коленопреклоненная, истово молящаяся толпа. Время от времени из полутьмы раздавался мистический крик молящегося, просящего о помощи! Здесь народ молился за победу, матери за своих сыновей, так же, как это делал и наш народ, и мы все!
В Кельце наш штаб разместился в бывшем дворце польского князя[64]. Хотя он и долго служил в качестве здания администрации воеводства; освященный временем бюрократизм не смог уничтожить остатки былой роскоши. Толстые стены с глубокими оконными нишами, из которых открывался вид на город, раскинувшийся вокруг старинного дворца, красивые потолки, своды и камины говорили еще о тех временах, когда здесь царили блеск и роскошь.
В маленьком зале, который мы избрали для столовой оперативного отдела нашего штаба, в качестве символа новой Польши висел большой написанный масляными красками портрет, изображавший преемника Пилсудского, маршала Рыдз-Смиглы. В величественной позе, держа в руке серебряный маршальский жезл, которая венчала круглая голова, напоминая средневековые булавы, маршал стоял на фоне идущей в атаку польской кавалерии. Самоуверенно и высокомерно он взирал на нас сверху вниз. О чем думал этот муж в тот самый момент? Судьба возглавляемой им армии уже была решена, во всяком случае, она решалась как раз в эти дни сражения на Бзуре. Государство, которым он фактически правил, находилось на пороге катастрофы! Он сам, однако, как это вскоре выяснилось, не был героем. Он оставил свою армию на произвол судьбы и бежал в Румынию, не забыв предварительно переправить туда же свое движимое имущество (как мы узнали позже в Варшаве)! Sic transit gloria mundi![65]
Взятие Варшавы
После уничтожения в битве на Бзуре самой сильной из всех противостоявших нам группировок противника и боев, развернувшихся в лесистой местности южнее Люблина, с войсками противника, пытавшимися пробиться из Модлинской крепости на Варшаву, войска группы армий приступили к операции по захвату Варшавы. Однако часть соединений группы армий уже была переброшена на запад, где французы и англичане, к нашему удивлению, пассивно наблюдали за уничтожением своего польского союзника.
Можно было предвидеть, и об этом штаб группы армий доложил ОКХ, что подготовка к наступлению на Варшаву не может быть завершена до 25 сентября. Ведь для этого наступления мы хотели подтянуть всю имевшуюся в нашем распоряжении тяжелую артиллерию, в т. ч. артиллерию находившейся в Галиции 14-й армии. Однако после того как Советский Союз 17 сентября объявил войну Польше[66], и Висла была намечена в качестве демаркационной линии между ними и нами, Гитлер стал очень спешить с занятием Варшавы. Он приказал захватить город к 30 сентября. То, что политическое руководство требует от генералов достижения победы, это понятно. Но то, что оно устанавливает еще и срок, когда победа должна быть одержана, это, безусловно, нечто из ряда вон выходящее.
