Он воображал, будто быть итальянцем-самоучкой с хорошими связями и познаниями в разных науках достаточно, чтобы возвыситься среди русских в их франко-итальянской по духу столице. Но он ошибался. «В России уважают только тех людей, которых надо просить о визите. Те, кто приходит сам, не ценятся. Возможно, это правильно». Между тем он успел побывать в великолепных столичных пригородах, в императорских дворцах Царского села, Петергофа, Ораниенбаума и в Кронштадте, где базировался русский военный флот. Он ждал приглашения в Зимний дворец, но оно так никогда и не пришло.
В конце концов граф Панин — загадочный друг Дашковой — устроил ему встречу с царицей в Летнем саду, где она гуляла погожим утром. Сад, расположенный на берегу Невы; был задуман Петром I как салон в европейском духе под открытым небом, где монарх мог бы устраивать увеселения для своего двора и приближенных, «особенно по вечерам, после ужинов, и до полуночи». В 1765 году граф Панин сказал Казанове, что лучшим шансом для разговора с императрицей будет случайная встреча в Летнем саду среди итальянских статуй. По-видимому, Джакомо долго бродил по саду в ожидании, поскольку успел заметить, что многие мраморные изваяния (до наших дней сохранилась примерно половина из оригинальных работ) на подписях к ним назывались на удивление неверно — то ли из-за невежества, то ли как русская шутка, направленная против претенциозности классицизма, например подпись «Сафо» украшала постамент с явно пожилым мужчиной грубоватой внешности.
Наконец Казанова увидел в тенистой аллее идущую навстречу Екатерину в сопровождении нескольких приближенных. Григорий Орлов шел впереди, позади — две дамы, одной, возможно, была Дашкова. Граф Панин был справа от императрицы и указал на высокого итальянца в толпе придворных, и тогда Екатерина заговорила с ним и состоялась короткая беседа о России. Царица была, как отметил Казанова, не слишком красива, но привлекательна, сравнительно небольшого роста и плотного сложения, имела прямой взгляд и царственную осанку — все вместе это соответствовало тому, что он ожидал увидеть, памятуя рассказ Вольтера. Они беседовали по-французски; этот язык Екатерина II знала отлично, возможно, лучше, чем Казанова, хотя ее письма перед отправкой правили, особенно если они предназначались Вольтеру. Казанова утверждал, что беседа продлилась час, но это маловероятно, учитывая занятость Екатерины. Когда она упомянула, что она не видела его на своих регулярных музыкальных вечерах, Казанова вспомнил, что всем хорошо известно об отсутствии у нее интереса к музыке — однажды, слушая квартет Гайдна, Екатерина Великая поманила придворного и сказала: «Когда кто-то играет соло, я знаю, когда должна аплодировать, но я совершенно путаюсь с квартетом… Пожалуйста, дайте мне знак, кода игра музыкантов или работа композитора потребуют одобрения». Императрица часто говорила, будто музыка производит на нее такое же впечатление, что и уличный шум. И потому, объясняя свое отсутствие на ее музыкальных вечерах, Казанова поделился с императрицей сожалением, что находит мало удовольствия в концертах. Она улыбнулась.
После этого Казанова каждое утро ходил в Летний сад в надежде снова увидеть императрицу. Это была возможность быстрого продвижения по службе в имперском Санкт-Петербурге, хотя Казанова не представлял, какие именно функции могут быть ему поручены, и, по мере того, как недели переходили в месяцы, его желание остаться в России таяло. Когда, однако, он увидел царицу во второй раз, Екатерина II дала знак одному из своих гвардейцев, чтобы тот подвел итальянца. Они заговорили о Венеции, где Екатерина никогда не бывала, но хотела бы включить ее в будущее путешествие своего сына, в которое он должен был отправиться полуинкогнито как «граф Северный». Это привело к разговору о различиях между русским и венецианским календарями.
Казанова обрадовался: он имел большие познания в астрологии и даже зарабатывал благодаря им во время своего пребывания в Париже, периодически предсказывая будущее суеверным аристократам Версаля, которые доверяли его каббале. Конечно, он лучше, чем большинство людей мог рассуждать о новом григорианском календаре, сдвинувшем даты в большинстве стран Западной Европы в начале восемнадцатого века в соответствии с новыми данными об истинной продолжительности года: немногим более 365 дней. Реформа отнимала от календаря одиннадцать дней, а также вводила систему с високосными годами. Она, вызывала протесты среди суеверных, почитавших святые дни и всех, кто верил в предопределенность даты смерти и потому считал, что реформой им укорачивают жизнь на одиннадцать дней. (Одна из рукописей Казановы, найденная после смерти вместе с мемуарами, была посвящена именно вопросам григорианского календаря. Она написана почти через тридцать лет после беседы с Екатериной Великой, но в ней Джакомо — за несколько лет до своей смерти — все еще приводил календарную арифметику, собственные расчеты и анализировал високосные годы.) Он напомнил Екатерине, что Петр Великий собирался использовать григорианский, а не юлианский календарь, когда русские отказались от восточного православного летоисчисления, и царя отговорили от этого только потому, что подобная реформа вызвала беспорядки даже в протестантской Англии. Когда Екатерина возразила, что царь Петр не всегда принимал мудрые решения, Казанова снова не упустил случая польстить царице и выразил мнение, что монарх был гением среди мужчин. Примечательно, что именно Екатерина закончила беседу — с намерением продолжить, когда сможет изучить тему более детально. Она явно собиралась последовать советам Казановы — как еще одному способу обозначить свою власть в России. Для Екатерины тем не менее баланс между западными прогрессивными реформами и непримиримостью могущественной Русской Православной Церкви был вопросом деликатным и требовавшим умелого обращения. В конце концов она уступила обстоятельствам, опасаясь осуждения Церкви, ведь русскому календарю тогда не исполнилось еще и поколения. Мечте Казанове о том, как он будет жить на пенсию от русского двора за составление государственного календаря, не суждено было осуществиться.
Десять дней спустя, снова в Летнем саду, он опять встретился с императрицей. За это время она многое узнала, и ее интересовали вопросы о последствиях реформы для Пасхи, дня весеннего равноденствия и то, как выравнивают летоисчисление иудеи. Пасха, как и на Западе, в конечном итоге должна была определяться в зависимости от фазы Луны, а даты изменялись в соответствии с движением Земли, но все это могло бы вызвать недовольство русских крестьян или дворян из-за их приверженности к старым порядкам. «Она имела удовольствие увидеть меня изумленным и оставить меня в таком состоянии», — пишет Казанова, добавляя, что «она изучила вопрос, чтобы удивить меня».
Это было типично для Екатерины Великой. Ей странствующий итальянец вроде Казановы, который, как она знала, недавно встречался с Фридрихом Великим и Вольтером, был в Санкт-Петербурге менее полезен, чем за пределами ее города и страны. Императрица выразила надежду, и оказалась права, что он будет говорить и писать об их встрече, а затем придаст блеск ее образу просвещенной и образованной правительницы, тем не менее хорошо понимающей Россию. В его мемуарах записи об их разговоре занимают более десяти страниц, в основном они касаются календаря, но также содержат обсуждение жизни в Венеции и размышления о смерти. Мог ли он помнить такие подробности тридцать лет спустя? Вполне вероятно. Похоже, как, например, в случае его подробных и поддающихся проверке сведений о погоде и транспортных расходах, он записывал то, что в один прекрасный день сделается его личными мемуарами, и уже тогда сознавал величие Екатерины II: «Эта великая женщина, которая царствовала тридцать пять лет, никогда не делала критических ошибок и всегда действовала взвешенно».
В конце лета 1765 года Казанова собирается уехать из Санкт-Петербурга. Ему ясно, что назначения при дворе не случился, и он, возможно, не хотел переживать еще одну русскую зиму. Он встретил французскую актрису, Вальвиль, которая была занята в комедийной постановке пьесы 1704 года «Любовные безумства» для императрицы, но получила не слишком хороший прием. Вальвиль попросила Казанову помочь договориться о том, чтобы ее отпустили — необходимая просьба для кабальной царской актрисы, — и предложила вместе двинуться на Запад. Казанова признал родственную душу и соответствующим образом написал ей: «Я хочу, мадам, вступить в связь с Вами… Отправляясь в Варшаву в следующем месяце, я предлагаю Вам место в моем мягком экипаже, который будет стоить Вам только позволения мне лечь подле Вас. Как получить паспорт для Вас, я знаю». Актриса немедленно согласилась.
