Потом он надел самое плотное пальто — дело было в ноябре — набил его большие карманы купленной свинцовой дробью и пошел к Темзе. «Я шел медленно, из-за огромной тяжести в карманах». Он пришел на Вестминстерский мост и уже не вспоминал о прежних надеждах разбогатеть в городе на лотерейных спекуляциях, намереваясь броситься в серые воды.

Он был на грани самоубийства из-за депрессии, которая возникла оттого, что его отвергли как сексуального партнера, и вины, что его гнев, по-видимому, вызвал гибель молодой женщины, к которой он питал сильное чувство — или даже любил. Конечно, суть была не только в этом. Мари не была первой женщиной, которая отвергла Казанову. Она даже не была первой профессиональной куртизанкой, поступившей с ним подобным образом, частью беспорядочного котильона любви и похоти была возможность для обеих сторон ретироваться в самый последний момент. Это было составным элементом острых ощущений, зеркально повторявших «реальное» обольщение, которое не запятнано денежной торговлей, но, как истинный романтик, Джакомо не мог предположить подобный результат.

Казанова был более уязвим в Лондоне, чем решался признаться. Деньги у него заканчивались — дело с семьей Шарпийон оказалось дорогостоящим. Он не имел ни сил, ни влияния, чтобы решить, вопрос удовлетворительным для себя образом, как сделал до него Морозини. Ценой любви Мари была возможность поддерживать всю ее семью. Если раньше он часто преодолевал все препятствия благодаря мощи жизненной силы, обаяния и настойчивости, то эта девушка представляла собой неразрешимую задачу. Он ощущал себя старым и больным. Джакомо сознавался, что цепенел, когда кто-то просто оценивающе мерил его взглядом или когда он боялся, что его «жеребец» не сможет подтвердить свою «репутацию»; ужас быть отвергнутым женщиной, благосклонности которой он искал — атавистический страх мальчика, оставленного матерью, — почему-то поразил его в этом чужом городе, где он не мог говорить на своем языке. Он, вероятно, также страдал от болей, ставших характерными для его более поздних периодических депрессий — это похоже на симптом, и если это так, то он, возможно, подхватил в борделях Ковент-Гардена сифилис, с сопутствующим психозом «голубых дьяволов». Он упоминает о «великом лечении», ртутной терапии, которую перенес в то время, возможно полагая, что находится на начальной стадии сифилиса.

Он шел с набитыми свинцом карманами по мосту, где позже будет совокупляться с шлюхами Босуэлл, и уже хотел прыгать, когда ему помешал приятель. Им был сэр Эдгар Эллис Уэллбор, двадцативосьмилетний плейбой, сын члена парламента и друг Пемброка. С фамильярным добродушием британского невежи он заявил, что Казанова мрачно выглядит, и пригласил выпить за его счет. Хотя Казанова утверждает, что позже собирался повторить попытку убить себя, рецепта сэра Уэллбора оказалось достаточно, чтобы снять тяжесть с сердца, и итальянец в итоге вернулся к жизни.

Сэр Уэллбор полагал, будто точно знает, что необходимо для исцеления Джакомо: выпивка, женщина, говядина и йоркширский пудинг. С типичной для него тщательностью Казанова описывает тот вечер, когда он пребывал в смятении. Эдгар не смог соблазнить Джакомо едой, но только потому, что для начала пиршества не оказалось супа, а Казанова уже был в плену французской убежденности в том, что без супа питание наносит организму вред, и потому поел лишь немного устриц. Не смог Уэллбор отвлечь Казанову от мрачных мыслей и двумя французскими танцовщицами, которые для поднятия настроения итальянца плясали обнаженными. Сэр Уэллбор оплатил секс с ними обеими и занялся им в присутствии нанятых по случаю слепых музыкантов, такие оркестры, по-видимому, являлись обязательным условием оргии в Лондоне. Казанова был слишком погружен в депрессию и разочаровал девочек, не оправдав репутации повесы, однако напитки и устрицы все же примирили его с жизнью настолько, что он согласился пойти с Эдгаром в «Ротонду Ранела». Он оставил свой пистолет и свинцовый груз и направился в сторону Челси, сказав, что на следующее утро заберет вещи и убьет себя. Он так и не сделал этого. В «Ротонде» он увидел Мари — танцующей среди толпы поклонников и в платье, которое Джакомо подарил ей. Она была здорова.

Хотя у Джакомо ушло несколько дней на поправку ущемленного самолюбия, дело пошло быстро, при помощи сэра Уэллбора он составил приказный ордер на семью Шарпийон для возвращения векселя, который ему по праву принадлежал. Джакомо заплатили двести пятьдесят гиней, в качестве посредника выступал Эдгар, который в итоге стал защищать Мари до такой степени, что сам в итоге был готов выплатить Казанове деньги и заботиться обо всей семье девушки ради ее внимания. Все было бы кончено, если бы не злость ее семьи на Казанову за публичное посрамление их с Мари выходок. Именно эта злость привела к аресту Джакомо, когда женщины дали показания под присягой об его агрессивном поведении на Денмарк-стрит. Слепой судья сэр Джон Филдинг, брат знаменитого Генри, сперва был настроен против Казановы и хотел приговорить его к тюремному заключению на неопределенный срок на основании того, что мадемуазель Шарпийон теперь опасается за собственную жизнь. Однако, когда Казанове дали слово — на итальянском, которым Филдинг овладел в детстве — венецианец был освобожден при условии, что два лондонских домовладельца поручатся, что он никогда не будет вновь посягать на Мари. Из протокола судебного заседания ясно следует: 27 ноября 1763 года два человека — Джон Пагус, портной, и Льюис Шатоню — такое поручительство дали, и, проведя в Ньюгейте два часа, Джакомо был освобожден.

Ему оставалась доступной лишь одна месть: Джакомо купил попугая, которого принес и оставил в здании Лондонской биржи, научив говорить фразу: «Мадемуазель Шарпийон — шлюха даже еще похлеще, чем ее мать».

Мари Шарпийон, после отношений с Уэлл бором, стала любовницей одного из ведущих повес Англии, непредсказуемого красавца Джона Уилкса. Эпитафия, которую он ей написал, пожалуй, лучшая из сочиненных им, поскольку он преуспел именно там, где Казанова был практически уничтожен:

Казанова лишь отчасти понимал, что был на грани краха, Он задумывал поездку в Португалию, отчасти в погоне за Полиной, или даже на другую сторону Атлантики, но ему помешал сифилис. Странно, но он избегал поездки в Америку именно по этой причине: данное заболевание было широко распространено и, как правильно предполагали, возникло там, поэтому считалось, что оно чаще атакует тех, кто оказывается к западу от Азорских островов.

Тем не менее не только болезнь и депрессия положили конец пребыванию его в Лондоне. Лечение ртутью было дорогим, но дело с Шарпийон оказалось гораздо более затратным. Расточительный образ жизни и многочисленные подарки для своей недолгой любовницы в Пэлл-Мэлл лишили Казанову значительных денег. Лотерейные схемы провалились — или, по крайней мере, в них не нашлось места для прибыли Казанове, поскольку в этой сфере уже эффективно работали другие игроки. Он, возможно, помогал с лотереей 1763 года как один из ее гарантов, но никогда не был снова в таком положении, как во Франции, когда принимал участие в лотерейных спекуляциях на самом высшем уровне. Ом обратился к Брагадину с письмом о помощи, но, к несчастью, в то же время был то ли обманут, то ли сам втянулся в скандал с поддельным векселем, что чуть не привело его на виселицу.

Он уехал из Лондона, возможно, из-за проблем с оказавшимся фальшивым векселем на 520 фунтов, о подделке которого Джакомо, может, и не подозревал, но может, — сам ей способствовал. Если бы он вознамерился остаться, пришлось бы доказывать свою невиновность в суде, а это бы разрушило для него все перспективы лотерейной деятельности в сити, если бы его стали подозревать в соучастии. Если же, наоборот, он и так уже собирался уезжать, то, может статься, хотел просто бросить все побыстрее и замести следы.