Тюрьма изменила Казанову бесповоротно. Ему исполнилось тридцать лет, и он оставил позади не только молодость, но и, что более важно, свой дом: его изгнание из Венеции продлится столько, сколько сочтет нужным инквизиция, а в сложившихся обстоятельствах нетрудно предположить, что пройдут годы, прежде чем это произойдет, сколько бы он ни рассказывал о своей невиновности. В 1757 году в Париже он не предпринял ни единой попытки снискать расположение венецианских дипломатов, оставив это на будущее. «Я видел, что для того, чтобы добиться хоть малого, я должен задействовать в игре все мои физические и моральные силы, придерживаться строгого самоконтроля и уподобиться хамелеону». Он упорно стремился заработать деньги, стал сильнее, тверже и целеустремленнее. Он буквально прорубал себе дорогу в парижском обществе середины века, завоевывая позиции в политических и финансовых кругах, театрах и будуарах. Эти годы в Париже и заложили основы для посмертной славы Джакомо Казановы.
Он написал о приезде в город заблаговременно, но известие о его побеге уже и так дошло до Антонио Балетти, который сразу же поспешил объявить, что ждет друга. Семья Балетти приготовила комнаты для Казановы в доме неподалеку от их собственного, принадлежащие парикмахеру из театра «Комеди Итальен». Казанова был поражен сразу двумя изменениями в семье Балетти: ухудшением здоровья матери семейства Сильвии и расцветом красоты Манон, младшей сестры Антонио. Но первым делом Джакомо спешил решить свои проблемы, а потому поспешно направился к де Берни с просьбой о помощи, покровительстве и работе. С де Берни их связывало слишком многое — принадлежность к масонскому братству, любовницы М. М. и Катарина, и именно де Берни был тем человеком, который по неосторожности привлек к Казанове внимание венецианской инквизиции.
Казанова взял наемный экипаж — такой неудобный, что его прозвали «ночной горшок» — и проехал в поисках де Берни от Королевского моста до Версаля, но не нашел его, поскольку двор был в состоянии замешательства из-за покушения на жизнь короля. Джакомо обнаружил своего старого друга в Пале Бурбон, где тот входил в курс новых обязанностей, став министром иностранных дел Франции. Они встретились в частном порядке, и де Берни тепло приветствовал Джакомо, вложив сто луидоров ему в ладонь и пообещав всяческое содействие.
Казанова был сразу замечен и возвысился во французском обществе при помощи кого-то, имевшего очень хорошие возможности посодействовать ему, и в настоящее время представляется вероятным, что помог ему именно де Берни, которому еще ранее о побеге Казановы написала М. М. и он тоже ожидал Джакомо, эту историю обсуждали в Париже. Казанова сообщает, что его часто просили рассказать о побеге, и порой подробное изложение приключения занимало два часа, а некоторые люди, в том числе мадам де Помпадур, уже тогда предлагали ему написать об этом.
Де Берни организовал ему встречу с Жаном де Булонь, генеральным контролером королевского казначейства, который затем представил Казанову Жозефу Пари-Дюверне, знаменитому финансисту. Особенностью государственных финансов восемнадцатого века было то, что значительная часть фискальных полномочий была передана на откуп частному сектору, особенно во Франции, где даже «право на налоги» могло быть куплено откупщиками (прежде всего, продавались права на косвенные налоги). Примечательно, что, благодаря способности быстро ориентироваться, возможности возникали в карьере Казановы всегда, когда требовались специальные знания или некоторые его врожденные способности. Когда Джованни Кальцабиджи в присутствии Казановы предложил г-ну де Булонь устроить лотерею, Казанова оценил его идею, добавил некоторые собственные математические расчеты и таким образом нашел себе работу в качестве директора французской национальной лотереи. Кальцабиджи был администратором, а некоторые начальные расходы компенсировал Пари-Дюверне, и хотя Казанова делал свое первое реальное состояние не совсем по первоначальной схеме, французское правительство со своей стороны тоже себя подстраховало: не удайся его затея, ее списали бы на некомпетентность иностранцев.
Де Булонь и Пари-Дюверне надо было собрать деньги для финансирования от лица мадам де Помпадур французского военного училища. Хотя участие Казановы в создании первой во Франции полноценной лотереи отчасти произошло по воле случая, а отчасти благодаря его умению с легкостью обращаться с цифрами, дело состоялось и потому, что он познакомил Кальцабиджи и его брата Раньери с Пари-Дюверне. Международные дельцы, не чуждые искусства — Раньери написал либретто для опер Глюка «Орфей и Эвридика» и «Альцеста», — Кальцабиджи имели много общего со странствующим венецианцем Казановой, но хуже подходили для светского общества — Раньери страдал от ужасающей экземы, и братья плохо говорили по-французски. Годы в компании французских актрис и знатных сибаритов вроде де Берни, а также занятия Джакомо с Кребийоном наконец были вознаграждены, Казанова смог покорить парижан их собственным языком и модой.
Он объяснял тем, кто хотел купить билеты — много билетов во время игорной мании, — условия своей «генуэзской» лотереи. Предлагался фиксированный набор в девяносто цифр и возможность поставить на пять из них; один правильно угаданный номер возвращал игроку его ставку, три правильных номера — увеличивали ее в восемь тысяч раз, четыре правильных — приносили выигрыш в шестьдесят тысяч раз выше ставки, а фулл-хаус (все угаданные цифры) мгновенно превращали людей в первых миллионеров во Франции. Затея имела ошеломительный успех.
Казанова осуществил одно из самых примечательных в истории возвращений. В течение нескольких месяцев он заново поставил себя в парижском обществе и открыл себе путь к получению одного из самых быстро сколоченных в середине восемнадцатого века во Франции состояний. Венецианец, знавший его, описал Казанову в письме из Парижа так:
[Казанова] держит экипаж и лакеев и великолепно одевается. Он имеет два прекрасных бриллиантовых кольца, пару изысканных карманных часов, нюхательные табакерки в золотой оправе и всегда носит много кружева. Он приобрел доступ — я не знаю как — в лучшее парижское общество. Он имеет долю в лотерее в Париже и хвастается что это приносит ему большие доходы. Ведет он себя весьма глупо и напыщенно. Одним словом, он невыносим — кроме случаев, когда рассказывает о своем побеге, что делает просто превосходно.
Эти годы, проведенные в Париже, были самыми приятными и благополучными в его жизни. Он имел более 120 000 франков в год от лотереи — только первый розыгрыш принес ему четыре тысячи — и в качестве одного из соучредителей вел переговоры о праве самостоятельно открыть шесть лотерейных отделений, все — в Париже, хотя в итоге лотерейные билеты стали продавать в нескольких крупных городах. Он держал эксклюзивные роскошные апартаменты на улице Сен-Дени, которые превратились в штаб-квартиру его бизнеса и его жизни, в привилегированный салон, где он продавал мечту о счастье, баловался каббалистическими пророчествами и соблазнял парижское общество своим обаянием и сказками о приключениях. «Париж был и остается, — писал он, — городом, в котором люди судят обо всем по внешнему виду. Нет другого такого [места] в мире, где было бы легче произвести впечатление».
Воспоминания Казановы о Париже, с мадам Помпадур на пике ее влияния, стилем рококо и салонами таинственного графа де Сент-Жермен, с театрами и гонками, сексуальными забавами и азартной праздной аристократией, похожи на описание роскошно костюмированных плясок смерти. Один эпизод, в частности, выделяется удивительным предвидением в нем тех ужасов, что придут потом в Париж, и типичным умением Казановы находить проявления человечности in extremis, в крайностях. Предполагаемый цареубийца и бывший солдат Роберт Франсуа Дамьен должен был быть казнен первого марта 1757 года на Гревской площади. Есть несколько описаний и гравюр этой экзекуции. Дамьен умирал четыре часа. Его кожу раздирали раскаленными клещами, поливали расплавленным свинцом, его кастрировали, и конец его страданиям пришел только тогда, когда его привязали к четырем жеребцам, которых пустили бежать в различных направлениях, таким образом разорвав несчастного на части.
