Роман с М. М. продолжался до конца 1754 года. Казанова часто играл в карты, нередко на ее деньги. Когда де Берни понял, что пробудет за пределами Венеции гораздо дольше, чем изначально предполагал (он принимал активное участие в переговорах между Францией и Австрией, которые закончили Семилетнюю войну (1756–1763)), то закрыл муранское казино и уволил слуг. Казанова был вынужден отказаться от казино Холдернесса и сознаться М. М. в расстроенном состоянии собственных средств. Она подарила ему Свои бриллианты, и он принялся играть. Иногда он выигрывал, иногда нет. Де Берни был прав в своей обеспокоенности по поводу связи Казановы с М. М. и ее потенциальной скандальности — не из-за нарушения религиозных нравственных норм, но из-за игнорирования классовых запретов. Есть основания полагать, что М. М. принадлежала к роду Морозини, и эта наследница знатного патрицианского рода часто в компании Казановы появлялась в ридотто или в Венеции. Она всегда надевала маску, но манеры и стать выдавали ее. В конце 1754 года имя «Казанова» начинает часто мелькать в архивах инквизиции. Хотя М. М. или какие-либо иные проступки в отношении монашек в обвинениях против Казановы не упоминались, де Берни счел за благо вовремя дистанцироваться от него и от М. М.
С тех пор как в 1753 году Казанова вернулся в Венецию, в круг его знакомых входил Андреа Меммо, отпрыск одной из старейших семей Венеции, обаятельный молодой человек с впечатляющим послужным списком альковных побед, рожденный для большого будущего. Семейство Меммо числилось среди основателей Венеции, один из Меммо был дожем уже в 979 году, и, хотя с тех пор состояние семьи несколько уменьшилось, Андреа и его братья, Бернардо и Лоренцо, были в некотором смысле принцами. Они были теми, кем мечтал стать Казанова, и при этом они принимали сына актера в свою компанию в кафе и винных погребках, где продавали модное сладкое вино мальвазию. Братья посещали ридотто, возможно вместе с загадочной спутницей Казановы М. М., скрывавшейся под маской, играли в карты и жарко спорили по поводу новых комедийных направлений, в отношении чего у Казановы, сына комедийной актрисы, имелось собственное непоколебимое мнение, а также о творениях аббата-драматурга Пьетро Кьяри.
Все это может показаться достаточно невинным, в духе карнавальной атмосферы города, но именно то, что Казанова выбрал себе в собутыльники людей из иного социального круга, а вовсе не его вызывающая сексуальная жизнь, сделало его мишенью шпионов дожа.
Так случилось, что государственные инквизиторы (обвинители) — триумвират патрициев, который контролировал внутреннюю безопасность в Венеции, а потому внимательно следил за кругом общения молодых членов венецианского истеблишмента (за Меммо, в частности) — обратили внимание на Казанову, который уже попадался им на глаза со своими театральными крамольными шалостями. Его сочли опасным. В государственном архиве Венеции сохранилось увесистое досье, составленное тогда на Джакомо Казанову. Джованни Баттиста Мануци написал ряд донесений о том, что Казанова и братья Меммо делали и говорили. Это добра не предвещало. Мануци описывал arriviste, карьериста-выскочку, Казанову как «человека, склонного к преувеличениям, которому удается жить за счет того или иного лица, вводя его в заблуждение и обманывая». Характеристика была недалека от истины, конечно же, — или от одного из возможных взглядов на жизнь Казановы. Другой шпион записал, что особенно показательны отношения Казановы с Бернардо Меммо и что молодой аристократ «по очередности то любит [Казанову], то пытается одержать над ним верх».
Казанова тоже неоднократно писал об этом периоде своей жизни. Его записи указывают на темную тайную сторону венецианского общества, город удовольствий был одновременно и полицейским государством, и, хотя распущенность Джакомо не особенно выходила за рамки тогдашних обычаев, но нарушение принятых социальных ограничений заставило агентов инквизиции быть к нему более пристрастными. Инквизиция составляет досье «преступлений», которое в конечном итоге приведет Казанову к полному краху.
Совпал целый ряд факторов, в результате которых Казанова оказался вне закона — или, точнее, за рамками приличного общества. В 1754-м и начале 1755 года он использовал свое влияние на увлеченного каббалой Брагадина, чтобы отговорить старого сенатора от брака, к которому того склоняли. Один из членов семьи патриция полагал, что именно Казанова несет ответственность за расстройство вполне вероятного союза, а также за приобщение Брагадина к каббале (скорее всего, последнее было неправдой). Лючия Меммо, мать братьев Меммо, также придерживалась мнения, что безродный Казанова, проводящий много времени в ее палаццо и в ридотто, развращает ее сыновей, повинен в их карточных долгах и портит им репутацию. По-видимому, к этим обвинениям она добавила, что Джакомо масон и атеист, таким образом, он преступал не только социальные границы, но и бросал вызов религии (масоном он, безусловно, был, атеистом тоже вполне мог показаться — люди слышали, как он сочинял непристойные антиклерикальные стихи).
В то же время Казанова оказался втянутым в литературный спор. Он часто участвовал в публичных дебатах в кафе «Сан-Джулиан» с драматургом Дзордзи и громогласно и беспощадно высмеивал почитателей поэзии аббата Кьяри. К сожалению, одним из поклонников аббата-поэта был Антонио Кондальмер, «Красный инквизитор», назначенный самим дожем.
Весной 1755 года, когда Казанова по уши увяз в долгах, он одолжил деньги у графини Лоренцы Мадцалены Бонафеде, которая и прежде отличалась неуравновешенным поведением, но, к несчастью Джакомо, тут уж и вовсе сошла с ума и в обнаженном виде стала бегать по кампо Сан-Пьетро, выкрикивая его имя. Инквизиция усмотрела в этом инциденте угрозу общественному порядку, решив, что Джакомо Казанова опасно приблизился к олигархии. Кьяри оставил нам образ Казановы того периода, описав его как некий вымышленный персонаж, молодого человека, постоянно обращающего на себя внимания, смешного и достаточно эгоистичного, чтобы постоянно совать нос не в свое дело:
Он франт, очень высокого о себе мнения, надутый тщеславием как воздушный шар и суетливый как водяная мельница. Он всюду сует свой нос, волочится за всеми женщинами подряд, гоняется за любым шансом добыть деньги или использовать свои достижения, чтобы занять высокое положение в обществе. Он играет в алхимика со скрягами, в поэта — с красивыми женщинами, в политика — с влиятельными людьми, подстраивается под каждого человека, хотя всякому, кто наделен крупицей здравомыслия, он представляется посмешищем.
В это время Казанова снимал небольшую квартиру сразу за оживленной частью Санта-Мария-деи-Дерелитги (современная Калле Луиджи Торелли), хотя часто бывал и в палаццо Брагадина. Возможно, он хотел иметь собственное жилье — ему было двадцать восемь лет, в конце концов — и больше места для книг, страстным коллекционером которых он был. А может быть, ему хотелось больше свободы, чтобы общаться с иностранцами, которым был закрыт доступ в дом патриция. Возможно, что он предпочел жить рядом с Пьяцца Сан-Джованни-э-Сан-Паоло, потому что оттуда было легче добираться до Мурано на свидания с М. М. В любом случае, именно по этому адресу отправился начальник стражи сбиров, Маттео Варутга, для расследования утверждений о том, что Казанова занимается контрабандой соли.
Казанова с раннего утра по традиции венецианских гуляк бродил на зеленном рынке erbaria, он пребывал в расстроенных чувствах из-за того, что минувшей ночью проиграл деньги М. М., и тут он услышал о визите сбиров. Он отправился к Брагадину жаловаться, пылая праведным гневом, но для более умудренного жизнью сенатора визит дознавателя означал явное предупреждение. В обычных случаях начальник стражи сам бы не явился по такому делу, шпионы могли запросто сообщить ему, что Казановы нет на месте. Намек был очевидным. Совет Трех, в котором когда-то служил Брагадин, хочет лишь одного — надо уехать из Венеции.
