Ата права. Ему необходима жена. Жена, которая подарит ему наследника. Спокойная, элегантная женщина, которой станут восхищаться все пэры королевства. Короче говоря, совершенная герцогиня. И уж точно не бесплодная вдова, далеко не первой молодости, имеющая к тому же запятнанную репутацию. Женщина, которую не принимают ни в одном приличном доме.

Иными словами, Розамунда не обладала ни одним из качеств, необходимых будущей герцогине.

– Милая, – шепнул Люк, – позволь мне любить тебя.

Она едва не закричала от боли. Ей не хватало сил противиться.

– Пожалуйста, – попросил он, так и не дождавшись ответа.

Когда Розамунда порывисто обвила руками плечи Люка, принимая и удовольствие, и боль, которая неизбежно последует, она была, по крайней мере, благодарна Всевышнему за то, что ее любимый мужчина не может видеть слез, которые уже наполнили глаза и грозили вот-вот покатиться по щекам.

Его поцелуи снова вернули ее в мир грез, которые никогда не станут явью.

Люк целовал любимую, вкладывая все свои невысказанные чувства в ласковые объятия. Он совершенно точно знал, что теперь страхом охвачена не Розамунда, а он сам.

Он лишился зрения, а остальные чувства растворились в лежащей в его постели женщине. В ее неповторимом сладком аромате, мягкости ее кожи, тихих стонах. Это дурманило, пьянило сильнее бренди. Он не мог ею насытиться и был уверен, что никогда не сможет.

Слепота на мгновение показалась ему благословением небес. Только лишившись возможности видеть, он понял, что, со зрением или без него, раньше жил в темноте. И только с Розамундой оказывался на свету.

Но ей не нужны были его признания, она не хотела его связывать. Короче говоря, она не хотела его. И он знал почему. Просто она была слишком добра, чтобы отказать ему, больному и слепому, сейчас.

Вначале герцог думал, что она сможет вновь обрести свой прежний бойцовский дух, подавить страхи и открыться для новой любви и брака. Не приходилось сомневаться, что он ошибся. Она никогда не сможет довериться другому мужчине. Да и как он, слепой, обладатель бешеного темперамента, может надеяться подарить долгое счастье женщине? Он даже не сумел дать своей любимой матери то единственное, о чем она его всего один раз в жизни попросила. А слово, данное у постели больной бабушки? Разве можно о нем забыть?

На него нельзя рассчитывать. Никому.

Розамунда прижала Люка к себе, и он почувствовал момент, когда она открылась для него. Это будет в последний раз. Последний раз он позволит себе помечтать о счастливом будущем с ней.

Он поцеловал ее в лоб и медленно вошел в нее, используя весь свой опыт, чтобы продлить наслаждение. Он знал, как подвести ее к пику страсти. С мрачным сарказмом Люк подумал, что мог бы довести ее до вершины и держать там, пока она не выслушает все его клятвы и не пообещает остаться с ним.

Он ошибался, когда думал, что ненавидит себя. Ох как сильно он ошибался! Оказывается, можно ненавидеть гораздо больше.

В сумерках, которых он не видел, Люк почти поддался своему греховному желанию. Он снова и снова возносил их обоих на высоты желания и страсти, когда разум замолкает, уступая место первобытным инстинктам.

– Розамунда, я… – выдохнул он, готовый излить свое семя и высказать ей все, что накопилось в душе, и почувствовал горячую слезинку, покатившуюся по ее щеке.

Эта крошечная капелька влаги прожгла все его существо. В конце концов, он не может заставить женщину любить дьявола с черным сердцем. Ее слезы были доказательством грусти и сожалений. В мучительной агонии он излил свое семя и мечты в ее бесплодное тело. Он скрепил сердце, стиснул зубы, открыл глаза и увидел… ускользающую тень.

Люк продрал глаза и выяснил, что спит в своей берлоге, уронив голову на стол. Первое, что он почувствовал, – запах бумаги и индийских чернил. Он потер руками заросшее лицо и потянулся. Ощущения были отвратительными. И это было прекрасно. Нет ничего лучше, чем сделать что-то – что угодно – после вынужденного бездействия. Да и работа всегда была лучшим бальзамом для израненного сердца.

Соблазн вернуться к письму и книгам стал почти невыносимым еще накануне, после того как Розамунда поспешно покинула его спальню, убежав искать доктора. Даже зная, что она ушла именно за доктором, Люк думал, что она покинула его. Боль была адской.

Доктор повторил советы брата Розамунды, которые тот изложил в отправленной им поздним вечером записке. Зрение мисс Тэнди восстановилось через три дня после начала болезни. Все доктора наперебой советовали постельный режим. Они, надо полагать, просто не подозревали, что он осыпал бы их золотом, услышав вердикт: «Да, ваша милость, работайте, утомляйтесь как можно сильнее. Это вам поможет».

Он всегда поправлялся намного быстрее, чем рассчитывали врачи, и никто не мог удержать его от работы, особенно теперь, когда к нему вернулись силы и, по крайней мере, частично, зрение. Тем более что это давало ему шанс уложиться в сроки, установленные мистером Мюрреем. Это было вполне возможно. С каждым часом темнота рассеивалась, Люк мог лучше фокусировать взгляд, хотя его почерк, по правде говоря, всегда далекий от идеального, стал еще хуже. Даже интересно, сможет ли кто-нибудь прочитать его каракули.

Он уже покончил с первыми семнадцатью главами и теперь приближался к кульминационной точке повествования – когда смертельно раненный Нельсон произносит знаменитые слова, известные каждому юнге: «Слава Богу, я исполнил свой долг».

Герцог взглянул на исписанный листок бумаги – да, написано как курица лапой. Черт, микстура, которую он вчера принял из рук бабушки и выпил, чтобы только Ата прекратила над ним кудахтать, затуманила мозг. Он закрыл глаза и опять потер руками лицо.

Снова подняв голову, он увидел прислужницу дьявола лично. Ата без стука открыла дверь и вошла в комнату. За ней следовала смущенная и обеспокоенная Розамунда с подносом в руках. И он почувствовал радость и желание, как накануне вечером, когда она была первой, кого он увидел после периода полной слепоты. Он почти забыл красоту ее загадочных глаз и молочную белизну кожи, оттененную черными как ночь волосами. Она была сущим ангелом во плоти.

Люк стиснул зубы, надеясь, что сумеет не выглядеть полным идиотом, как любой влюбленный, и взглянул на бабушку.

– Если ты снова осмелилась принести мне того адского зелья, которым потчевала вчера вечером, я урежу твой тайный запас арманьяка. Не понимаю, не уже ли ты рассчитывала, что я ничего не замечу?

– Надо же! – воскликнула Ата и возмущенно оглянулась на Розамунду. – Так он благодарит нас за то, что мы принесли ему чай.

Он тотчас понял, что попал в яблочко, когда увидел, что Ата демонстративно его не замечает.

– Ата…

Она обращалась только к Розамунде:

– Полагаю, он даже не хочет узнать об ужасном визите этого противного… ну, вашего кузена мистера Берда.

– Ата, позволь мне…

– И о том, что я сказала этой жабе. И о том, что я приказала слугам готовиться к переезду в Лондон. И о том, что доктор из Лондона винит в болезни гостей соленую рыбу или ветчину.

Он прекратил вслушиваться в ее слова, как только Ата подошла ближе. Возможно, все дело было в ярком утреннем свете, или его зрение окончательно восстановилось. Что бы это ни было, у него закружилась голова при виде лица бабушки.

Как сильно она постарела!

Люку, как обычно, не повезло. Зрение вернулось к нему для того, чтобы убедиться: самый дорогой для него человек подошел еще ближе к могиле.

– Извини, Ата, – мрачно буркнул он. – Ты чувствуешь себя лучше?

Она осеклась на полуслове.

– Прежде всего, я хотела бы знать, что происходит, – заявила она после короткой паузы. – Ты никогда не извинялся. Я считала, что ты уже давно забыл, как это делается. И теперь, если не возражаешь, я желала бы знать, в чем причина такой резкой перемены. И если возражаешь – тоже.