Алексис замерла с занесенным ножом. Он наблюдал, приподняв бровь. Мгновение спустя она занялась нарезанием сыра. Предложила ему бутерброд и баночку оливок. Он взял и то и другое как величайшее лакомство.

Наконец она решилась осторожно заметить:

— В детстве я нагляделась на обратную сторону романтики.

Майкл оперся спиной о скалу и смотрел на девушку, аккуратно держа еду в руке.

— Что ты имеешь в виду? Алексис отвернулась.

— Моя мать была очень романтичной леди, — обронила она. — Это… не принесло ей счастья. И моему отцу тоже. И отчиму.

— А-а. — Он не начинал есть, пока она не уселась и не сделала бутерброд себе. — Я ожидал чего-нибудь подобного, — сказал он с тенью удовлетворения.

Алексис сочла за лучшее воспринять это спокойно.

— Догадаться не трудно, — согласилась она. Он внимательно рассматривал сыр.

— Здорово, — одобрил он, расправившись со своим куском. — Так что же приключилось? Одна роковая связь или много мелких?

— Много роковых связей, — сказала Алексис. Он заинтересованно молчал. Девушка вздохнула.

— Мать была примадонной — у нее и впрямь был изумительный голос. Люди влюблялись в голос, не успевая узнать ее саму. И внешность под стать: смуглая, с пышными формами и огромными глазами.

Он склонил голову на плечо, разглядывая ее мальчишескую фигурку.

— Нет, я на нее совсем не похожа, — согласилась она с невысказанным замечанием. — Я пошла в отца. Тоже был ощипанный воробушек.

Майкл хмыкнул.

— Кто же он? Один из ее фанов?

— Нет. Он органист. В своей области не менее знаменит, чем мать — в своей. Но в нем не хватает шику. А мать обожала шик, — сказала Алексис, не осознавая, какая тоска звучит в ее голосе. — Ты бы ей точно понравился.

— Спасибо, — иронически отозвался Майкл. — Передай оливки, пожалуйста.

Она подала, и Майкл набрал себе полную пригоршню.

Сунув одну в рот, он задумчиво проговорил:

— Значит, неказистого отца сменил шикарный отчим. Что ж, в романтическом воображении ему не откажешь. Во всяком случае, если судить по интерьерам.

Алексис вспомнила, что он видел херувимов на потолке над Фредовой кроватью. Неожиданно для себя самой рассмеявшись, она вдруг почувствовала облегчение.

— Фред гораздо старше ее и немыслимо изыскан, — сказала Алексис. — Мать была просто потрясена. На некоторое время. — Она замолчала.

— А потом? — спросил Майкл.

Алексис передернула плечами, взяла листик салата и принялась внимательно его разглядывать.

— А потом ей захотелось того, что ты называешь шалостями, — ровным голосом сказала она. — Ей хотелось забыть, что она — звезда, имеющая массу обязательств. Ей хотелось на танцы…

— О-о, — тихонько протянул Майкл.

— Ей хотелось молодых поклонников у ног. Хотелось забыть, что у самой уже дочь-подросток.

— Знакомо, — сказал он. — И что же с ней стало? Сбежала?

Улыбка вышла у Алексис кривой.

— Сбегала она несколько раз.

— Тебя это мучило? Алексис снова отвернулась.

— По правде говоря, нет. Это всем нам приносило чуть ли не облегчение — мы наконец начинали понимать, что к чему. Я не держала на нее зла. Она умерла от гриппа. Не уберегла себя: не послушалась тогдашнего своего мальчика, который хотел вызвать врача… — Голос ее прервался.

Майкл потянулся, будто хотел накрыть ее ладонь своей. Но остановился. Густые брови сошлись. Он смотрел на свою руку как на чужую.

Он что- то пробормотал, Алексис не расслышала, но вид у него был рассерженный. Девушка громко высморкалась в бумажную салфетку.

— Расскажи о своем отце, — попросил он. Вид при этом такой, будто просматривает газету за разговором, подумала она. — Он тоже за танцами забывал о дочери? — Вопрос прозвучал довольно рассеянно.

Алексис была поражена.

— Что ты! Нет. Женщины никогда не заслоняли ему музыку. Точнее, я вообще не уверена, всегда ли он замечал их присутствие. Наверное, — сухо уточнила она, — вспоминал о них, только когда они съезжали, оставив его с проблемой чистых рубашек.

Майкл покачал головой.

— Какой же у тебя обманчивый вид! Я-то принял тебя за избалованную принцессу. А ты росла среди монстров.

Алексис пожала плечами.

— Нет. Среди гениев, это нечто другое. Талантливым людям многое прощается. Они так выкладываются, что часто чувствуют себя опустошенными.

Майкл посмотрел ей в глаза.

— Ты шутишь… — Он вздохнул. — А я уже готов был тебе поверить.

— Я была воспитана в этих постулатах, — просто сказала она.

В нем не осталось и следа рассеянности. Глаза сузились.

— Но сама ты в это не веришь. Алексис отвела взгляд.

— Не хочу верить. Я не хочу быть рабыней какого-нибудь самовлюбленного сладкопевца. И сама не хочу мучить кого-то на правах своего таланта. — Она старалась говорить спокойно, но не смогла скрыть волнения. Это ее удивило и даже слегка встревожило.

— Вот оно что, — сказал Майкл. — Еще одна загадка объяснена.

И без того потрясенная собственной исповедью, Алексис не желала быть препарированной Майклом. Она фыркнула:

— Какая еще загадка?

Протяжная ленца его голоса прикрывала острую сталь.

— Почему ты так боишься признать талант за собой?

Алексис сидела очень тихо. Она была потрясена до глубины души.

— Никто еще не говорил мне такого, — наконец произнесла она.

Казалось, Майкл не замечал силы ее потрясения.

— Даже гуру?

На мгновение она смешалась.

— Кто? А, мой учитель? — Она вспомнила последние замечания Патрика и поморщилась. — Нет, конечно. — Помолчав, она осторожно добавила: — Он вполне искренне полагает, что, каков бы ни был потолок моего таланта, он уже достигнут. Теперь остается только деградировать.

— Вот как? — Он взял ломоть хлеба и аккуратно уложил сверху кусок чесночной колбасы. Голос был почти скучающим, но карие глаза смотрели проницательно. — А как считаешь ты?

Алексис прикусила губу.

— Трудно судить о собственных способностях, разве нет? Всегда надеешься, что… — Она замолчала. Сказанное прозвучало как оправдание, и она поняла это.

— Значит, ты о себе лучшего мнения, чем он, — заметил Майкл.

Алексис дернулась.

— Я этого не говорила. Он медленно улыбнулся.

— Конечно, не говорила. Ты боишься признаться в этом даже самой себе. Но если бы ты была согласна с доктором Монтегю, то не размышляла бы о невозможности оценить собственную работу. Я не прав?

Алексис не нашлась с ответом. Она нервно запустила руку в волосы. Шелковистые пряди были чуть влажными от брызг водопада. Он проследил за жестом, и было в этом взгляде что-то невысказанное, похожее на угрозу. Алексис почувствовала неловкость. Руки бессильно упали на колени.

Но заговорил он вполне спокойным голосом:

— А что другие? Нейтральные наблюдатели? Она вздохнула.

— Какие нейтральные наблюдатели? Все они друзья семьи или друзья друзей. Отчим состоит в со-вете колледжа. Профессор композиции, учась в Кембридже, жил в одной комнате с отцом. Главный музыкальный критик «Ньюс» был любовником моей матери. Нет никого… кроме доктора Монтегю, кто мог бы сказать мне правду.

Наступила долгая тишина.

Потом Майкл произнес:

— А-а-а… Она опешила: — Что?

— Так теперь же все понятно, — протянул он.

— Что тебе понятно?

— Все хорошее, что говорится о тебе, в расчет не принимается. Стало быть, прав только тот, кто говорит, что ты ничтожество.

— Вовсе нет… — горячо начала она.

— Именно так, — перебил Майкл. — Ты мне только что сказала сама.

— Ты перевернул мои слова. Не хочешь понять. — (Одна бровь поползла вверх.) — Нет, — страстно убеждала Алексис. — У меня были лучшие учителя, изумительные возможности… все, что твои коллеги могли бы пожелать для первого фильма. Только они воспользовались возможностями и пошли дальше. А я просидела на месте, глядя, как они уплывают.

— Это твоя версия? — поинтересовался Майкл и прилег на локоть. — Или доктора Монтегю?