— Что ж, во всяком случае, они устроят из этого неплохое шоу.

Я уставился ей в затылок, не уверенный, что правильно понял ее.

— Они обратятся ко всем важным особам, кого только знают, — продолжала Кейт, — и будут требовать информации, и ответов, и усиленных поисков.

— Ничего себе, — сказал я.

— М-м-м-м-м.

— У вас есть братья или сестры, которых больше любят? — спросил я. — Или вы одна у них на шее?

— Думаю, мои родители способны были вытерпеть только одного ребенка.

— Ну, вы довольно своенравная, — сказал я.

Она резко повернулась и уставилась на меня этими своими глазищами. Потом лицо ее смягчилось.

— Да, думаю, что так и есть. И тем не менее мне нравится, как это звучит. Правда, интригующе и захватывающе? Своенравная Кейт де Ври!

— Я начинаю сочувствовать вашим родителям, — заметил я.

— Не стоит, — отозвалась она. — Им не приходится особо терпеть мое своенравие. Есть мисс Симпкинс, а до нее было множество разных нянюшек. Как я теперь понимаю, ни одна долго не задерживалась. Моя мать ужасно занята, порхает в высшем свете, а отец руководит.

— Чем руководит?

— В основном деньгами других. Это поглощает большую часть его времени и энергии.

— А…

— О, с ними все в порядке, — продолжала она. — Они, полагаю, совершенно нормальные. Убийственно нормальные. Они не могли бы отпустить меня с дедушкой в путешествие на аэростате.

— А он действительно хотел взять вас с собой? — изумленно спросил я.

— Да нет, не хотел. Но даже если бы захотел, родители не позволили бы. Они, конечно, не желают, чтобы я училась в университете. Единственное, чего они от меня хотят, — чтобы я умела наряжаться, вести себя соответственно и не мешала им. А мои интересы, похоже, им мешают. И разговоры тоже. Мне всегда заявляют, что мои слова или ерунда, или не вовремя, или слишком дерзкие. «Кейт, ты дерзишь», — всегда говорит мама. Она ненавидит быть в неловком положении. Она скорее согласилась бы заболеть чумой, чем оконфузиться в высшем обществе. Ну там закашляться, брызнуть слюной и так далее.

— Я вот думаю, не ваши ли родители наняли пиратов потопить наш корабль.

К ее чести, она рассмеялась:

— Прошу прощения. Я слишком много болтаю, все это говорят. А ваши родители? Наверно, они скучают по вас, раз вы так часто уезжаете.

— Ну, мама, я думаю, скучает. А отец тоже служил на воздушных кораблях. Он погиб три года назад.

— Ох, как жаль. — Она казалась потрясенной. — Бедная ваша матушка. Она должна просто приходить в неистовство, слыша об «Авроре».

— Знаю, — ответил я удрученно. — Она вообще беспокойная. Она никогда не хотела, чтобы я занял это место.

— Вы ведь были совсем молоды, не так ли?

— Двенадцать — не так уж мало для юнги. Это была хорошая работа. И нам нужны были деньги.

— Так вы начали работать сразу после смерти отца?

Я кивнул:

— «Аврора» была и кораблем моего папы тоже. Капитан Уолкен, думаю, просто пожалел нас, но я не уверен, что мать когда-нибудь простит его за предложение взять меня.

— Но вы этого хотели, правда?

— Да. Я никогда не мог объяснить маме, как здорово работать на папином корабле. Все знали об отце и были очень добры ко мне, особенно капитан Уолкен. Баз сразу же взял меня под свое крыло — старший брат, которого у меня никогда не было. У меня словно вдруг появилась другая семья, небесная. И еще я часто чувствовал рядом отца, он навещал меня во сне. Но я обо всем этом помалкивал, потому что не мог показаться предателем маме, Изабель и Сильвии.

— Вы часто бываете дома?

— У нас регулярно бывают увольнения на берег. У меня две сестренки, почти такие же безобразницы, как вы. Мне следовало бы бывать дома побольше, — виновато добавил я. — Но теперь, когда не стало папы, это сложно.

— Он был великий рассказчик.

Я кивнул, пораженный, что она запомнила.

— Мысленно вы побывали с ним везде. Как я с моим дедушкой, — сказала она. — О, взгляните, я собиралась показать вам.

Она отодвинулась и полезла вниз, на землю. Из бокового кармана чехла для камеры она извлекла старую фотографию и, забравшись обратно на дерево, показала ее мне. Это был снимок класса мальчишек на крыльце школы. Все они были в форме — рубашка, блейзер и шорты.

— Можете сказать, где он? — спросила Кейт.

— Ваш дедушка?

— Вы с ним встречались.

— К тому времени он стал немножко постарше!

— Ну же, взгляните. Это же так очевидно!

Я припомнил облик старого человека на госпитальной койке, пытаясь представить себе его в детстве.

— Не знаю, — признался я.

— Ну в самом деле. — Она указала на одного из мальчишек. — Он так похож на меня.

— Правда?

— А вы не видите?

— Ах, ну да, эти длинные каштановые волосы, плиссированная юбка…

— Вы не шутите… И все-таки, разве он не прелесть? Посмотрите на его уши, как они торчат. А заметили, он выглядит самым помятым? Все остальные такие наглаженные, а его форма в полном беспорядке, будто он только что скатился с горы.

— Уже пережил какие-то приключения.

Она взглянула на фото.

— Да, — печально согласилась она.

— У него ваши глаза, вы правы, — сказал я.

Она, сияя, смотрела на меня.

— Это должно доказать, что он был прав, — кивнула она на скелет. — Никто после этого не станет считать его сумасшедшим, даже мама. — Она бросила взгляд на наручные часы. — Нам надо еще многое сделать. Уже больше десяти.

— Через полчаса мы должны выходить обратно. Я должен заступить на вахту в полдень.

Мы продолжили работу, разбирая скелет кость за костью. Должен признаться, у меня было при этом странное чувство, будто я вор. Саквояж казался неподходящим местом для останков этого существа. Вот и последний хвостовой позвонок. Я закрыл саквояж и поднял его. Он едва ли стал тяжелее, чем был, когда я тащил его пустой. Я взглянул на осиротевшую ветку. Мы закончили.

— Я очень надеюсь, что мы сможем собрать его, — сказала Кейт.

То, как она сказала «мы», заставило меня улыбнуться, потому что меня-то там не будет, и я только собирался напомнить ей об этом, как ужасный придушенный вопль всколыхнул лес пугающе близко от нас.

Птицы прекратили петь, насекомые — гудеть. Даже ветер затаил дыхание. Все и вся в лесу прислушивалось. Мы с Кейт смотрели друг на друга.

Я услышал тихий шорох чего-то, задевающего листву. Это было на соседнем с нами дереве. И сразу же увидел это, потому что оно было такое яркое: крыло попугая, но без самого попугая при нем, плавно опускалось меж веток. Оно исчезло в папоротниках внизу, и было все еще видно, как сквозь зелень светятся его яркие краски.

Мгновение я таращился на него, и шестеренки в моем мозгу крутились на полных оборотах.

Кто-то только что съел этого попугая.

Кто-то проглотил его целиком и выплюнул крылья.

Там, в траве — крыло.

Звуки возвращались ко мне. Я медленно поднял глаза, обшаривая взглядом дерево напротив. На вершине его что-то проворно двигалось. Будто тонкая струйка тумана, оно просочилось меж ветвей и исчезло среди лиан и листьев. Сердце мое грохотало.

— Я вижу его, — прошептала Кейт.

Оно прыгнуло.

Оно было таким стремительным, что трудно было даже сфокусировать на нем взгляд. Длинное и худое, с гладким мехом цвета облака, и, когда оно взмыло в воздух между деревьев, крылья его на мгновение развернулись и оно вдруг стало огромным, совершенно другим. И так же быстро крылья вновь сложились, и опять это было облачко тумана, исчезнувшее в ветвях.

Я слышал собственное хриплое дыхание. Когда я заговорил, голос звучал полузадушенно, словно кто-то сдавил мне горло.

— Оно на нашем дереве.

Мы запрокинули головы и прикрыли глаза ладонями, но солнце было слишком яркое. Я вынужден был моргать и отворачиваться. Все, что мне удалось рассмотреть, — это исчезающие среди зелени туманные очертания существа. Все тело мое будто налилось расплавленным свинцом.

Потом в вышине я увидел краешек облачно-белого меха на фоне толстого темного ствола и понял, что оно держится с другой стороны его, почти целиком спрятавшись за ним. Потом оно показалось. Гибкое, как змея, оно коварно подкрадывалось все ближе, распластавшись по стволу.