— Потанцуем? К чему это, я думала, что…
— Да–да, здесь еще и танцуют, хотя официально танцы в рейхе запрещены. Так вы согласны?
— Нет, думаю, что лучше не надо.
— За ваше здоровье! Возможно, вы еще перемените мнение…
Рядовой Гуго Зимсбург был доставлен в полевой госпиталь в Оршу. Он оказался первым раненым из 999–го штрафбата. Непроникающее пулевое ранение плечевого сустава с раздроблением левой лопаточной кости. Зимсбургу на всю жизнь грозило остаться косоплечим, что, в свою очередь, не позволяло ему носить ранец…
— Что ж, удружили вам русские — теперь вас ждет отправка домой, — так комментировал обер–фельдфебель Крюль, когда Зимсбург доложил ему о предстоящей отправке в госпиталь. — Надо же — едва высунул нос на мороз, а тут бац! И вот — снова домой!
— В следующий раз обязательно прихватим тебя с собой, — язвительно пообещал унтер–офицер Хефе. — Что–что, но такое ранение я тебе гарантирую.
Даже недолгие дни, проведенные в России, явно ослабили царившую до этого в батальоне зверскую муштру. Но это было обычным для Восточного фронта явлением, и 999–й штрафбат не был в этом смысле исключением из остальных частей и подразделений германского вермахта, сражавшихся на необъятных просторах России. Нередко дисциплина уступала место глубокому и сильному чувству товарищества, что случается только в условиях постоянной смертельной опасности, но часто случалось и так, что верх брали вульгарное упрямство и эгоизм, когда каждый думал только о себе и о том, как бы пережить жуткие времена.
Впервые в ту ночь медицинской сумке Дойчмана нашлось применение. Крюль с явным недоверием взирал, как Дойчман, сняв наскоро наложенную на поле боя повязку, тщательно и умело обрабатывал раны Гуго. Покончив с этим, он профессионально перебинтовал плечо Зимсбурга, пропустив бинт под мышкой и закрепив его специальной защелкой. Крюль невольно скривился — ведь теперь на первом плане красовался этот докторишка Дойчман, а он, обер–фельдфебель, вынужден был отступить в тень.
— Целых четыре повязки! А не пахнет ли это перерасходом материала?
— Если выйдет так, что перебинтовывать придется вас, я непременно учту ваши пожелания и ограничусь двумя, герр обер–фельдфебель, — холодно ответил Дойчман, делая Гуго противостолбнячный укол.
Недовольно ворча, Крюль отчалил. Жизненный уклад во 2–й роте в эти первые два дня в ближнем тылу представлял собой чистейшую импровизацию. Подразделение расположилось в снежной пустыне на подступах к Горкам, понятия не имея о поставленной ему задаче. Непосредственно фронт проходил в семи километрах отсюда, восточнее леса. Но и там в тот период наблюдалось затишье, будто даже войну и ту сковали морозы. Время от времени проезжали санные поезда, доставлявшие боеприпасы. Ненадолго появился командир расположенного на соседнем участке пехотного батальона засвидетельствовать почтение Обермайеру. Но едва узнав, что, оказывается, поблизости от них обосновался штрафбат, поспешил откланяться.
— Можно подумать, мы зачумленные! — в сердцах бросил Кентроп.
Похоже, о том, что неподалеку находится штрафной батальон, стали распространяться слухи. Сначала изредка, а потом все чаще и чаще в 999–й стали наведываться офицеры, счетоводы, фельдфебели, а однажды пожаловал даже полковник — командующий 26–й пехотной дивизией — проездом в Оршу, решив, так сказать, своими глазами взглянуть на «кучку смертников». Поначалу все были разочарованы. В здешней роте, как и в роте, дислоцированной в Бабиничах, где сидел и кис обер–лейтенант Вернер, которому не давали покоя воспоминания о еще недавних визитах в имение вдовушки под Познанью, шла обычная служба, поначалу сводившаяся к поддержанию в чистоте и порядке мест расквартирования, очистке от снега подъездных путей и умеренному безделью. Батальон ждал приказов. Ведь и дураку ясно, что их пригнали к Днепру не для того, чтобы бездельничать. Шванеке чуял неладное.
— Знаешь, это спокойствие, — признался он как–то Дойчману, — большое дрянцо. Что–то серьезное заваривается, поверь мне. И если здесь начнется, мы окажемся по уши в дерьме, вот что я тебе скажу. Придет время, и мы тут кое–что предпримем…
Рядового Зимсбурга вместе с санным поездом отправили в Оршу. Сопровождал его Дойчман, кроме того, ему, помощнику санитара, поручили забрать у гауптмана Барта кое–какие документы.
Строго говоря, этим следовало бы заниматься Петеру Хефе, но, поскольку Дойчман все равно ехал в Оршу, гауптман Барт высказался по телефону так.
— Почему бы роль курьера не взять на себя санитару?
Крюль на прощание заявил ему следующее:
— В общем, отваливайте, рядовой! Если по пути вас обстреляют, вы уж постарайтесь пониже пригнуть башку. Так будет лучше и для вас, и для меня!
Поездка в Оршу прошла без происшествий. По пути часто попадались оборванные, укутанные в тряпье русские крестьяне.
— Бедняги, — сказал при виде их унтер–офицер, ехавший на санях, — пытаются спасти свои хаты, если, конечно, есть что спасать. Их всех так подчистили в свое время, что они безмерно рады, что сейчас нет колхозов. Многие добровольно помогают нам осуществлять войсковой подвоз. Партизаны, те выглядят по–другому!
Когда они проезжали Бабиничи, стоя у дороги, какой–то оборванец стал махать им.
— Доброе утро, папаша! — крикнул ему унтер–офицер.
В ответ старший лейтенант Сергей Петрович Деньков широко улыбнулся.
— Доброе утро, братишка, — ответил по–немецки с ужасающим русским акцентом «папаша» и помахал рукой на прощание. И побрел дальше через Бабиничи, мимо дома, где разместился обер–лейтенант Вернер, направляясь к темневшему на горизонте лесу…
В Орше гауптман Барт вручил Дойчману толстенный конверт.
— Это приказы о выступлении. Так что смотрите не потеряйте! — сказал он в напутствие.
Отдав честь, Дойчман отбыл. Он шел по запущенным улицам разбросанного городка, бывшего советского райцентра. До вечера у него было свободное время. На командном пункте батальона он узнал, что следующий санный поезд будет только к вечеру. И решил сходить в госпиталь, разместившийся в одном из немногих кирпичных домов городка, здании бывшей школы. Надо было справиться, как там дела у графа Зимсбурга. Гуго тем временем сделали перевязку и первым поездом собирались отправить в Борисов — в Орше отсутствовал рентгеновский аппарат, а ему необходимо было сделать снимки.
— Если повезет, мою лопатку склеят, — грустно улыбнулся Гуго фон Зимсбург. — Многое ведь зависит от хирурга. Здесь поговаривают, что врач из Соколова творит чудеса. Это бывший главный врач институтской клиники. Но к нему меня, как бойца 999–го штрафбата, явно не направят…
— Даже если вы — граф? — попытался пошутить Дойчман.
Зимсбург широко зевнул. Ему сделали успокаивающий укол, боль утихла, и его стало клонить в сон.
— Даже если я граф. Время графов миновало, — пробормотал он. — Но ты мне вот что скажи, поскольку сам врач, — можно ли в принципе меня как полагается подштопать?
— Я мало смыслю в хирургии, но, насколько мне известно, при желании можно сделать так, что ты потом вообще позабудешь, что когда–то был ранен.
— Хотелось бы надеяться, — ответил Зимсбург, — хотелось бы. Ты что, уже собрался идти? Может, еще придется свидеться когда–нибудь?
Дойчман бродил по обледенелым и занесенным снегом, почти непроходимым улицам. Спустившись к Днепру, он остановился поблизости от деревянного моста, где позже предстояло дождаться унтер–офицера на санях. По темной воде бежали волны, разбиваясь о железные шипы, которыми саперы защитили мост. Неподалеку он заметил девушку с корзиной дров. Время от времени она останавливалась, ставила корзину на снег и, передохнув, продолжала путь к небольшому, полузанесенному снегом домишке на самом берегу Днепра.
Дойчман, какое–то время понаблюдав за девушкой, неторопливо спустился по отлогому берегу, собравшись помочь ей донести дрова. Ее волосы черным лаком блестели на солнце. Она не слышала, как подошел Дойчман. Она уже собралась поднять корзину, как вдруг на плечо ей легла чья–то рука. Резко выпрямившись, она с испугом посмотрела, кто бы это мог быть. Увидев Дойчмана, девушка покраснела и, прижав руки к груди, уставилась на него. В ее темных глазах застыл страх.
