В некотором смысле он уже жил в прошлом — там, где мертвые были уж мертвы. Правда, теперь уже неважно, как они расстались с жизнью — в бессмысленном проявлении боевого духа или же каким–то иным образом. Он едва ли не кожей ощущал их кровь, как, впрочем, ощущал и гордость, странное чувство, которое для такого чувствительного человека, как он, было сродни укорам совести. Шерер всегда принимал такие вещи гораздо ближе к сердцу, нежели остальные, хотя и не подавал вида. В любом случае операцию полным провалом не назовешь. Русские пришли в такую ярость, что бросили сюда почти все силы, оголив тем самым другие участки фронта. В результате штурмовые отряды других полков в двух местах сумели передвинуть позиции примерно на целый километр за шоссе. Самое главное теперь — их удержать.

Кленнер был старше других бойцов — чудаковатый парень, преисполненный только ему понятного воодушевления. Когда–то он умудрился получить звание обер–ефрейтора, хотя ни разу даже не пробовал употребить власть даже по отношению к зеленым рекрутам. Скорее проявлял отеческую заботу. Большинство солдат находили Кленнера странным, хотя его неукротимая энергия импонировала многим из них. Обычно ему приходилось работать со снабженцами–тыловиками, однако нередко он бывал и на передовой, причем по своей собственной инициативе, например, привозил свежие овощи, которые раздавал первому встречному, будь то офицер или рядовой. Он просто обожал копаться в земле и нередко просил выделить ему пехотинцев, чтобы те помогали ему в огородах, которые он разбил на зеленых окраинах Великих Лук.

Той весной и летом выращенные им овощи неизменно удостаивались похвалы хотя бы потому, что кормежка в целом была скудной и однообразной. Кленнер обихаживал свои владения на городских окраинах. Впрочем, человеку со стороны этот клочок земли вполне мог показаться приличных размеров, особенно если знать, что за ним ухаживает всего один человек, начиная от вскапывания земли, кончая поливкой и прополкой. Были в распоряжении Кленнера и несколько лошадей, однако чаще он сам впрягался в небольшую тележку, нагруженную навозом, который лично доставлял из конюшен на свои делянки. От ежедневных трудов он был поджарым и жилистым, а кожу покрывал коричневый загар, куда более темный, нежели у тех, кто проводил большую часть времени, зарывшись в окопах и землянках на передовой. Разумеется, были у него и помощники из тыловых батальонов и продовольственных колонн, однако большую часть работы делал все–таки он сам и ни разу не произнес и слова недовольства в адрес тех, кто не поспевал за ним.

Так что на самом деле в помощниках с передовой он не нуждался, однако продолжал приходить в окопы и приглашать желающих к себе, словно в том была некая житейская мудрость, которую он пытался вложить им в головы. Как ни странно, находилось немало таких, кто следовал за ним в его владения, чтобы погреться на солнышке, прополоть или взрыхлить грядку–другую. Какой мирной представлялась там жизнь! Если не считать операцию по взятию высоты «Хорек», то на всем фронте в летние месяцы установилось относительное затишье.

Фрайтаг провел на одном из передовых постов около десяти часов. Караульная служба на этих постах была нелегким делом, хотя, как правило, нудным и однообразным. Но тот, кто нес там вахту, ни на минуту не мог позволить себе расслабиться и поэтому, даже когда его сменяли, еще долго испытывал огромную усталость. В какой–то момент Фрайтаг даже подумал, а не остаться ли ему здесь, вместо того чтобы вернуться в окопы, где в принципе можно отоспаться. С другой стороны, можно и здесь удобно расположиться в теньке — поболтать с товарищами, покурить, сыграть в карты. Чем он обычно и занимался в минуты уныния или когда его клонило в сон. Сегодня же он прошел назад лишнюю милю — туда, где в поте лица трудился Кленнер.

Там уже было несколько других солдат — они неспешно, в своем собственном темпе, копались в земле, не обращая внимания на то, что Кленнер — а его, как обычно, переполняла энергия — ушел довольно далеко вперед. Фрайтаг работал не спеша, болтая с теми, кто двигался параллельно ему между рядами огурцов и свеклы, мимо навозных куч и горок компоста. Какое умиротворение царило вокруг, как широк был горизонт! Иногда они устраивали перерыв, облокотившись на черенки лопат и мотыг, но не потому, что устали, а чтобы просто постоять в тишине и впитать в себя эту картину — зеленые побеги возле их ног, покурить, окинуть взглядом землю, не опасаясь, что вам на голову обрушится небесный огонь. Кленнер, несмотря на свою бурную деятельность, время от времени тоже присоединялся к ним и пускался в рассуждения на темы огородничества. Другие слушали его с интересом, однако чаще всего он говорил и говорил, и тогда другие начинали слушать его вполуха, а взор скользил от одного края горизонта до другого.

Над зеленым пространством справа высился город — белый каменный город, словно подернутый туманной дымкой на фоне летнего неба. Рядом с окраиной располагалось кладбище — поросшее белоствольными русскими березами кладбище одного из полков, ближе к берегу речки Ловати. Дальше тянулись болота, среди которых то там, то здесь виднелись купы чахлых берез. Правда, этим летом благодаря обильным дождям все вокруг поражало буйной зеленью. Часть горизонта была словно прикована к железнодорожной насыпи, что тянулась до Ново–Сокольников.

Облака были там же, где и всегда, — разбросанные высоко над головой по всему небу, и под этим сине–белым куполом даже горизонт казался шире, а окружающая местность приобретала совсем иные масштабы, куда более впечатляющие, чем в обычный солнечный день. И через болота, пронзая топи подвижными стрелами, неспешно скользили солнечные лучи.

Рядом с соседним леском, слева от железнодорожной насыпи, появился человек. Это был Кордтс. Кленнер поднял глаза и увидел, что Фрайтаг внимательно смотрит в его сторону, и, что–то бормоча себе под нос, тоже повернулся, чтобы посмотреть.

— Там у леса надо быть поосторожнее, — заметил Кленнер. — Он кто, садовник?

— Все может быть.

Удаляться, да еще и в одиночку на такое расстояние противоречило установленным правилам, пусть даже за их выполнением никто строго не следил. Большинство солдат инстинктивно держались ближе к своим, однако были и такие, кто не мог усидеть на месте и при первой же возможности старался прогуляться как можно дальше от опостылевших окопов. К числу таких смельчаков принадлежал и Кордтс — любую свободную минуту он пытался использовать для прогулок по здешним лесам. Пару раз он спрашивал Фрайтага, не хочет ли тот составить ему компанию — размяться, подышать свежим воздухом или что еще там ему приходило на ум, когда он предлагал совместную прогулку, однако правила, а также партизаны, из–за которых эти приказы, собственно, и появились, отбивали у Фрайтага всякое желание. Хотя ни о каких засадах или убийствах в окрестностях города не было слышно, но кто знает? Зачем лишний раз искушать судьбу? Болота тянулись на громадные расстояния, леса, что росли среди болот, были глухие, подчас непроходимые.

Сказать по правде, Фрайтаг тоже был не прочь разок–другой прогуляться по прилегающей местности. В тесной компании он был неплохой собеседник, однако не имел ничего против часок–другой побыть одному. Так что прояви Кордтс настойчивость, и Фрайтаг, возможно, уступил бы его просьбам. Увы, Кордтс считал своим долгом лишь предложить, решать же должен был сам Фрайтаг. А бродить по лесам одному или с кем–то за компанию — в этом большой разницы он не видел.

— И тебе не страшно бродить там одному? — поинтересовался однажды Фрайтаг.

— Ну, может, чуть–чуть страшно, — ответил Кордтс. — Но в последнее время здесь стало заметно спокойнее. Так что грех не воспользоваться такой возможностью. Кто знает, сколько это продлится.

Сколько это продлится. Не иначе это значит, решил про себя Фрайтаг, сколько еще выдержат нервы. А то, что в один прекрасный день они не выдержат и дадут о себе знать, в этом он не сомневался, и тогда ни о каких прогулках под облаками не может быть и речи. Впрочем, это было не больше чем предположение. А может, он имел в виду не Кордтса, а себя самого. Еще в поезде их всех охватило уныние, которое тем сильнее давало о себе знать, чем ближе они подъезжали к фронту. Впрочем, что еще было ожидать? И лишь Кордтс по–прежнему сохранял бодрость духа даже после того, как они прибыли на передовую.