А вот и нет, тотчас заявляли немногочисленные всезнайки, тяжелые орудия предназначены для Ленинграда. Они нужны для того, чтобы обрушить на город шквал огня — точно так же как и на Севастополь. Ленинград, который находился от них примерно на таком же расстоянии к северу, как и Севастополь к югу (так у автора. — Прим. пер.).

Но тогда с чего это вдруг понадобилось перебрасывать на их участок фронта такое количество ветеранов Крымской кампании? А как же фон Манштейн? Фон Манштейн находится на пути к Ленинграду. Нет, настаивали другие, Манштейн устроил себе ставку в Витебске, за компанию с Шевалери. В общем, разговоры велись самые разные, и, по крайней мере, одна вещь соответствовала действительности — на их участок фронта было переброшено огромное количество людей и бронетехники, и это могло означать лишь одно — наступление. А уж кто возглавит его — Манштейн или кто–то другой, роли не играет. Дивизионную линию фронта укоротили, и Шерер получил возможность передать такие удаленные точки, как Велиж, другой дивизии, а полки своей собственной 83–й пехотной дивизии сосредоточить вокруг Великих Лук. Солдаты оставили насиженные окопы и изолированные огневые точки солдатам других полков, а сами перебрались ближе к городу, а некоторые даже и в сам город. Казалось, что на древних белых башнях у них над головами невидимой рукой уже начертаны имена обреченных на смерть.

Весь сентябрь и начало октября они ждали наступления. Но его так и не было. А все потому, что соответствующий момент еще не наступил, и они продолжали ждать. В октябре пошли проливные дожди, а с ними появилась и непролазная грязь, как и в августе, — только еще хуже, потому что стало холоднее. Это время года, казалось, тянулось бесконечно, и солдаты постепенно пришли к выводу, что наступление начнется, как только закончатся дожди. Те, кого перебросили в Великие Луки, могли хотя бы спрятаться от дождя под крышей сухих зданий, пусть даже на несколько часов, так как остальное время они продолжали жить под открытым небом, обороняя границы города. Русские по–прежнему были близко. Кордтс время от времени поглядывал на речку Ловать, качал головой и тихо вздыхал. От осенних дождей река поднялась и теперь мощно катила мутные воды. Как это было непохоже на тот пересохший от жары ручеек, который запомнился ему при Холме. И все же это была та самая Ловать.

Наступления на Ленинград также не последовало, чего они, впрочем, даже не заметили, потому что к ним это не имело отношения. Вместо этого поползли разговоры про Сталинград, Чего стоило одно только это географическое название! Постепенно в их душах затеплилась надежда, что, может, там, в двух тысячах километров южнее, наконец будет одержана победа, и тогда им больше не придется идти ни в какое наступление, а лишь дальше оставаться там, где они стояли — вокруг старинного белого города. И даже сила этих белых каменных башен казалась какой–то мрачной и бессмысленной под бесконечными осенними дождями.

Некоторые из укрепленных точек Великих Лук были устроены внутри самых заметных зданий и назывались по их именам: Войлочная фабрика, Вечерняя школа, Красный дом.

Но все остальные укрепленные точки были названы в честь немецких городов: «Бреслау», «Байрейт», «Берлин», «Гамбург», «Бремен», «Бромберг», «Штеттин», «Кольберг», «Вена–1», «Вена–2», «Вена–3», «Регенсбург», «Ульм», «Мюнхен», «Нюрнберг», «Инсбрук», «Аугсбург» и ряд других.

Каждую такую точку обороняла рота — либо изнутри самого здания, либо из окопов в непосредственной близости от него. Резервы находились рядом, расквартированные в крепких старых домах с глубокими погребами, выкопанными еще прежними и укрепленными их нынешними обитателями.

На верхних этажах зданий рядом с укрепленными точками были устроены наблюдательные пункты. Как правило, они располагались в менее заметных постройках — таких, по которым вряд ли будет в первую очередь открыт огонь. И мощные бинокли тех, кто дежурил здесь, были не менее важны, нежели тяжелые орудия, чей прицельный огонь они направляли.

Укрепленные точки располагались в более низких зданиях. Иногда вторые их этажи приходилось сносить — исключение составляли лишь по–настоящему крепкие строения типа войлочной фабрики. К тому же огневые точки, устроенные в зданиях, были крепче самих зданий. Стены становились чем–то вроде защитных коконов, хотя, возможно, они были крепки изначально. Тем не менее их дополнительно укрепляли, а надо сказать, солдаты проделывали эту работу с великим тщанием — слой за слоем они насыпали землю, складывали мешки с песком, бревна, каменные блоки. Врага неизменно поражало, как искусно возводились эти временные укрепления, словно те, кто их возводил, были одержимы неким бесом мастерства и изобретательности. Здесь можно было даже заметить элементы домашнего уюта — например, в блиндажах на окнах нередко висели шторы, стояла кое–какая мебель, а на полках и стенах порой можно было даже увидеть безделушки, словно действующую армию в этой военной кампании сопровождала еще одна, состоящая из любящих бабушек. У русских такие потуги к созданию видимости уюта неизменно вызывали смех, не говоря уже об известной доле зависти и растерянности. А также алчности, потому что дурацкие эти безделушки наводили на мысль, что где–то рядом зарыты настоящие сокровища — сыр, тушенка, шоколад, бутылки шнапса, один бог ведает, что еще. Впрочем, порой так оно и бывало на самом деле.

Правда, такое счастье на долю противника выпадало нечасто — лишь после удачной атаки, вынуждавшей бойцов отступить, а значит, оставить врагу все то добро, что у них было. Русские не любили, когда их противник оказывался загнанным в угол, однако в течение долгих месяцев продолжал оказывать упорное сопротивление. Причина же заключалась в том, что за это время солдаты успевали прикончить запасы всех этих лакомств. И тогда начиналось полуголодное существование, точно такое же, что и у русских, и на сколоченных на скорую руку столах подчас оставались лишь корки хлеба. Особенно раздражало врага то, что после нескольких недель, а то и месяцев осады, в течение которых русские несли огромные потери, оказывалось, что никаких лакомств уже нет и в помине, так что поживиться было просто нечем.

Но такова война. Великие Луки умирали медленной, затяжной смертью.

Кстати, об огневых точках. Чего в них не было, так ощущения недолговечности — у расквартированных здесь полков было около года, чтобы обустроить их по всем правилам. Им полагалось быть крепкими, особенно если принять во внимание относительно небольшое количество тяжелой техники, не говоря уже о танках — беда, которая была хороша знакома практически каждой немецкой пехотной дивизии. В Великих Луках были установлены противотанковые орудия — просто удивительно, как они смогли так долго продержаться при Холме при полном отсутствии таковых. Имелись здесь также и более новьїе модели калибра 5 и 7.5 см, которые постепенно начинали вытеснять практически бесполезные и всеми презираемые 3.7 см. Правда, новых пока не хватало, и приходилось довольствоваться тем, что было.

Одного взгляда на план города было достаточно, чтобы доставить удовольствие любому штабному офицеру, который занимался разработкой боевых операций. А может, удовольствие получили те, кто занимался планировкой самого города. Потому что каждая огневая точка, названная в честь того или иного немецкого города, была расположена примерно там же, что и город с тем же названием располагался на карте Германии. Например, «Гамбург» прикрывал подходы к Великим Лукам с севера и находился на восточном берегу реки Ловать. «Бранденбург» и «Штеттин» располагались соответственно еще дальше к востоку, а самой крайней точкой восточного направления был «Бромберг», названный так в честь прусского города на границе с Польшей.

Таким же самым образом по южному периметру оборонительных сооружений располагались баварские и австрийские города: «Ульм», «Регенсбург», «Инсбрук» и несколько «Вен». И так далее.

Вагнеровский Байрейт располагался чуть южнее, за городской чертой, рядом с войлочной фабрикой. Ему же светила участь пасть самым первым.