29 июля. Это завтра, подумал Джон. Или, скорее, уже сегодня.

Он кинулся обратно в спальню:

– Доктор Детторе был в отъезде, милая! Пришло письмо. Он возвращается завтра.

Наоми ничего не сказала, даже не пошевелилась. На ее щеках все еще блестели слезы. После долгой паузы она наконец нарушила молчание:

– Хорошо трахаться с Салли Кимберли?

Джон приехал на работу в начале десятого. Он страшно замерз, и его била дрожь. Мысли в голове путались. Поставив на стол чашку черного кофе и стакан холодной воды, он сел, выщелкнул из упаковки две таблетки аспирина и проглотил их.

Дождь стучал в окна. Дул сильный ветер. Пиджак Джона промок, брюки тоже вымокли и неприятно липли к ногам. Вдобавок он наступил в глубокую лужу, и в ботинках теперь хлюпало.

В одиннадцать часов у него была лекция. Перед тридцатью студентами. На тему негативного влияния современной медицины на процесс эволюции. За последние несколько тысяч лет наука и медицина сделали огромный скачок – от самого простейшего лечения зубов и изобретения очков до трансплантации органов и умения контролировать хронические болезни, ранее считавшиеся смертельными, такие как диабет. Это привело к тому, что выживали отнюдь не самые сильные или здоровые особи.

Когда-то род людей, имевших наследственно плохие зубы, был обречен на вымирание – они просто не смогли бы жевать. Точно так же и люди с плохим зрением – они становились более легкой добычей для хищников или врага и постепенно вымерли бы. Но теперь это больше не имело значения. Люди спокойно жили со своими недостатками, размножались и передавали их потомкам. То же самое происходило с врожденными дефектами органов или хроническими заболеваниями. С каждым годом на свет появлялось не меньше, а больше нездоровых людей. Наука медленно, но верно брала верх над дарвиновскими принципами естественного отбора.

Вместе со своими студентами Джон проводил опыты, создавая различные модели эволюционного процесса, в том числе и такого, каким он мог бы быть без вмешательства медицины. Выходило, что в этом случае человеческие особи стали бы намного крепче, чем сейчас. Он говорил студентам, что в следующий эксперимент они добавят новую вводную: генную инженерию. Это был единственный способ нейтрализовать постепенное разрушение человеческого рода, спровоцированное медициной. Без генной инженерии через несколько сотен тысяч лет – всего через три сотни поколений – люди, принадлежащие к развитому обществу, ослабеют донельзя. Такие результаты показал компьютер.

Еще несколько дней назад Джон с удовольствием предвкушал эту лекцию, но теперь, после всего, что произошло за последние сутки, он был совершенно выпотрошен. Единственное, чего он хотел, – это разобраться со своими проблемами.

Обвинение Наоми сильно обидело его. Джон уткнул лицо в ладони. Конечно, жена сказала это на нервах; она успокоится и придет в норму. Он не сделал ничего предосудительного, они с журналисткой просто беседовали. Это Джон помнил точно. Но что же он все-таки сказал ей, черт возьми?

Журналистка солгала, что они с Наоми практически подруги. Зачем? Чтобы разговорить его?

Не для записи. Это же было не для записи. Ведь так?

Он набрал номер доктора Розенгартена и, пока ожидал соединения, открыл свою почту. Ответила секретарша. Она сообщила, что доктор все утро будет в операционной, записала номер Джона и пообещала перезвонить, когда доктор окажется на месте.

Джон взглянул на длинный список сообщений, полученных за сегодня. Он разослал несколько предложений по университетам и научно-исследовательским институтам, но ответа пока не было. Через год истекал срок его контракта с Университетом Южной Калифорнии, и, если его не зачислят в штат, возникала реальная перспектива оказаться без работы. Почти все его сбережения ушли на ребенка, которого вынашивала сейчас Наоми, и Джон уже начинал понемногу паниковать. Книгу он мог закончить не раньше чем еще через год, да и по правде говоря, на гонорар от нее они проживут вряд ли. Существовала вероятность, что Джону придется сменить область деятельности, оставить науку и поступить на службу в какую-нибудь компанию из Кремниевой долины, занимающуюся компьютерными разработками. Это ему совсем не улыбалось.

Двадцать минут десятого в Лос-Анджелесе. На Восточном побережье на три часа больше – двадцать минут первого. Возможно, Детторе уже вернулся. Джон набрал его номер.

Четыре гудка – и снова включился автоответчик:

«Здравствуйте, вы позвонили в клинику Детторе. Пожалуйста, оставьте свое имя и номер – не забудьте код страны, – и вам обязательно перезвонят».

Он оставил очередное сообщение и положил трубку. Вошла секретарша с почтой, и Джон попросил ее принести ему еще стакан воды. Потом нашел в бумажнике визитную карточку Салли Кимберли и набрал ее прямой номер.

Здесь даже не было гудков – сразу включился автоответчик:

«Привет, это Салли Кимберли. Меня сейчас нет, но оставьте сообщение или позвоните мне на мобильный».

Джон наговорил на автоответчик сообщение с просьбой срочно перезвонить и попробовал дозвониться до журналистки на мобильный, но и там сразу же попал на автоответчик. Он оставил такое же сообщение.

Дав отбой, Джон вдруг понял, почему вчера вечером ему все время казалось, будто в кабинете что-то не так. Не хватало фотографии Наоми. Она всегда стояла у него на столе. Один из самых любимых его снимков, сделанный в Турции пару лет назад. Наоми, сильно загорелая, с волосами почти белыми от солнца и морской воды, в солнечных очках, сдвинутых на лоб, раскинув руки, стояла на носу старого гулета. Она изображала Кейт Уинслет на «Титанике».

Джон встал и огляделся. Должно быть, фотограф его куда-нибудь переставил. Он вообще перевернул вверх дном весь кабинет. Но куда, черт побери?

Вошла секретарша. Джон спросил про фотографию, но она заверила, что не трогала снимок. Джон опустился в кресло и отпил воды из стакана, постаравшись переключить мысли на доктора Розенгартена.

Так, прежде всего нужно разобраться в следующем. Если Розенгартен действительно прав и у них будет девочка, насколько высока вероятность такой ошибки для генетика? Запрограммировать нужный пол – это легче или труднее, чем повлиять на другие гены? Может быть, это единственный недочет? Или в случае с их ребенком Детторе перепутал вообще все?

Джон открыл свой список контактов, ввел во внутреннюю поисковую систему ключевое слово и через долю секунды получил искомое имя и телефонный номер. Доктор Мария Аннанд. Специалист по бесплодию в Седарс-Синай. Они с Наоми посещали ее шесть месяцев назад, по просьбе доктора Детторе, до того как он согласился заняться их случаем. Он хотел предварительно убедиться в том, что Наоми способна к зачатию, чтобы они не напрасно потратили деньги.

Он набрал номер. По счастливой случайности доктор Аннанд была на месте, но как раз собиралась уходить.

– Послушайте, доктор Аннанд, у меня к вам короткий вопрос. Не могли бы вы ответить мне: если врач программирует пол эмбриона, каков процент возможной ошибки в данном случае?

– Вы имеете в виду, можно ли ошибиться и сделать мальчика вместо девочки, например?

– Именно.

– Вообще-то такие операции проделываются регулярно. С пациентами – носителями сцепленных с полом заболеваний. Обычно это делают до того, как эмбрион переносят в полость матки. На стадии развития восьми клеток из блатоцисты удаляется одна-единственная клетка, и все – пол определен. Эмбрион этого даже не замечает.

– Какова вероятность ошибки?

– Я вас не совсем понимаю.

– Например, пара хочет мальчика. Эмбрион подвергается той операции, о которой вы говорите. Но позже они обнаруживают, что у них будет не мальчик, а девочка. Насколько вероятно, что это произойдет?

– Это невозможно, – уверенно возразила доктор Аннанд. – Нельзя сделать ошибку при программировании пола эмбриона. Это основа основ. Элементарно.

– Но все же – вероятность существует? Хоть какая-то?