Вчера днем, когда Джон и Наоми гуляли по палубе, они видели вертолет. Он приземлился на специальной площадке, постоял там совсем недолго, а потом снова улетел. Поднявшись в воздух, вертолет на некоторое время завис над кораблем, и за затемненным иллюминатором Джон сумел разглядеть женское лицо. Наверное, какая-нибудь пара передумала и отправилась домой, решили они.

– Ты пойдешь на ланч? – спросила Наоми.

Джон покачал головой. Есть ему не хотелось, но не из-за морской болезни, а скорее от нервов. Он постоянно переживал, напряженно обдумывал каждый их шаг, и это совершенно отбивало аппетит.

– Я тоже не хочу есть. Может, посидим немного на палубе? Сегодня тепло, можно позагорать, – предложила Наоми. – И поплавать тоже. И обсудим как следует наши мысли насчет сострадания.

– Давай.

Через несколько минут, завернувшись в белые махровые халаты и намазавшись солнцезащитным кремом, Джон и Наоми снова вышли на палубу и направились на корму. Наоми взялась за перила и стала спускаться к бассейну, но вдруг остановилась и резко обернулась к Джону.

На шезлонгах возле бассейна лежали Джордж и Анджелина. Оба загорелые, подтянутые, в дорогих солнечных очках, она в крошечном бикини, он в крутых плавках. Оба читали книжки в бумажных обложках.

Наоми услышала тихий щелчок и снова посмотрела на Джона. Он незаметно засовывал что-то в карман халата.

– Ты что, сфотографировал их?

Он подмигнул.

– Но ведь нельзя! Не стоило этого делать. Нас могут попросить отсюда, если ты…

– Я осторожно, снизу. Никто не заметил.

– Больше так не делай, пожалуйста.

Они подошли к ближайшим шезлонгам.

– Привет! – жизнерадостно воскликнул Джон. – Добрый день.

Никакой реакции не последовало. Через несколько долгих секунд мужчина, которого они про себя называли Джорджем, медленно опустил свою книгу на пару дюймов и так же медленно чуть повернул голову, как будто хотел удостовериться, что источник шума находится именно в той стороне. Выражение его лица при этом абсолютно не изменилось. Как ни в чем не бывало мужчина вернулся к своей книге. Женщина даже не шевельнулась.

Наоми взглянула на Джона и пожала плечами. Он открыл рот, собираясь сказать еще что-то, но передумал, молча снял халат и подошел к краю бассейна.

Наоми присоединилась к мужу.

– Очень дружелюбно, ничего не скажешь, – прошептала она.

– Может, они глухие.

Наоми хихикнула. Джон залез в бассейн и сделал круг.

– Как вода?

– Просто сауна.

Она осторожно попробовала воду ногой. Джон вырос в Швеции и привык к местным ледяным озерам. Любая вода, поверхность которой не была затянута льдом, казалась ему теплой.

Когда через десять минут они вылезли из бассейна, шезлонги были пусты. Джордж и Анджелина ушли.

Наоми легла на свой шезлонг, откинула волосы назад и, не вытираясь, слегка стряхнула с себя воду. Солнце грело вовсю, и тело высыхало мгновенно.

– Я считаю, они вели себя крайне грубо, – сказала она.

Джон промокнул волосы полотенцем.

– Может быть, Детторе стоит вложить в их ребенка ген вежливости. – Он присел на край шезлонга Наоми. – Ну ладно, нам нужно обсудить сострадание. Мы должны принять решение к трем, а значит, у нас есть еще полтора часа. – Он погладил ее ногу, потом вдруг наклонил голову и поцеловал голень. – Ты уже сто лет не целовала мои ноги. Помнишь, раньше ты частенько это делала.

Она улыбнулась:

– Раньше ты мои тоже целовал.

– Мы с тобой стареем.

Наоми бросила на него кокетливый взгляд:

– Я тебе все еще нравлюсь? Нравлюсь, как раньше?

Джон очертил ее пупок кончиком пальца.

– Больше. Правда. Мне нравится, как ты выглядишь, нравится, как ты пахнешь. Нравится обнимать тебя и чувствовать твое тело. Когда мы не рядом, стоит мне только подумать о тебе – и я уже хочу тебя.

Она взяла его руку и нежно, один за другим, поцеловала все пальцы.

– Знаешь, я чувствую то же самое. С годами мне с тобой все лучше и лучше.

– Давай сосредоточимся. Итак, сострадание.

– И чувствительность тоже, – вставила Наоми. – Слушай, пока я плавала, то подумала…

– Ну?

Сегодня утром Детторе рассказал им, что может повлиять на группы генов, отвечающие за сострадание и чувствительность. Джону эта проблема представлялась в виде математического уравнения. Сострадание и жалость являются неотъемлемой частью человеческой природы, но в определенных случаях избыток этих качеств может помешать человеку выжить. Необходимо найти баланс, нащупать эту тонкую грань. Джон сказал Детторе, что вмешиваться в эту область, по его мнению, опасно, но у ученого была прямо противоположная точка зрения.

– Если бы ты и другой солдат, скажем, пробирались сквозь джунгли, – Наоми тщательно подбирала слова, – и вас бы преследовал враг, и твоего товарища бы ранило, тяжело ранило, так, что он не мог бы больше идти, что бы ты сделал?

– Я бы понес его на себе.

– Так. Хорошо. Но ты бы не смог унести его далеко. Как бы ты поступил тогда? Если ты оставишь его, враги схватят его и убьют. Если ты останешься с ним, враги убьют вас обоих.

Джону вдруг страшно захотелось затянуться. Он бросил курить несколько лет назад, вместе с Наоми – она тогда забеременела, потом, после смерти Галлея, снова взялся за сигареты, но ненадолго. Прошло уже восемнадцать месяцев с тех пор, как он курил последний раз, но, когда Джон нервничал, его нестерпимо тянуло к пачке.

– Если следовать дарвиновскому подходу, то я должен был бы бросить товарища и постараться выжить сам.

– По большому счету, разве не за этим мы здесь? Мы не хотим, чтобы наш ребенок стал заложником случая, мы делаем все, чтобы уменьшить риск. И если бы мы, боже упаси, согласились на эти игры с интеллектом, которые предлагает доктор Детторе, если бы нам действительно удалось создать человека более умного, чем обычные люди, может быть, он лучше нас умел бы решать такие дилеммы? Может, он знал бы ответ на этот вопрос?

– Мы просто хотим родить здорового ребенка и дать ему еще пару хороших качеств. Это все, что в наших силах. Мы не можем построить более совершенный мир.

– А если бы мы все же решили вмешаться и внести изменения в гены, отвечающие за мозг, ты бы поставил галочку напротив этого пункта? Чтобы новый, улучшенный человек смог бросить своего товарища и двигаться дальше?

– Если бы мы хотели сделать из него суперуспешного бизнесмена или политика, то… он должен уметь принимать такие вот жесткие решения и жить с ними.

Наоми прикоснулась к его руке и заглянула в лицо:

– Мне кажется, это ужас.

– Тогда что ты предлагаешь?

– В случае, если бы мы действительно согласились вмешаться в его сознание, я бы хотела, чтобы у нашего сына была совсем иная система ценностей, гораздо более гуманная, может быть, даже недоступная пониманию современных людей. Только тогда его можно было бы назвать новым человеком.

Джон задумчиво посмотрел на пустые шезлонги, на перила бассейна, на бескрайнюю водную гладь, расстилавшуюся впереди.

– И как бы поступил этот новый человек?

– Он остался бы со своим товарищем без всяких мучительных размышлений на эту тему. Потому что он знал бы, что с другим решением он жить просто не сможет.

– Твой ход мыслей мне нравится. Но у ребенка, который мыслит только так, нет будущего в современном мире.

– Именно поэтому я считаю, что мы с тобой правы. Что не стоит трогать гены, отвечающие за сострадание и чувствительность. Пусть Люк унаследует от нас то, что и должен унаследовать. Мы оба достаточно отзывчивые люди, так что ничего плохого в этом отношении он от нас не получит, верно?

Мимо прошел палубный матрос с ящиком инструментов. Его белый спортивный комбинезон был запачкан машинным маслом. Новое классовое деление. Джон будто услышал голос Детторе. Низшая каста. У Хаксли в романе «О дивный новый мир» для черной работы выращивали специальных людей. Вот на что обречены дети будущего, родители которых недостаточно дальновидны и не хотят улучшить их на генетическом уровне.