— Из-за чего они могли поссориться?

— Понятия не имею.

— Они говорили что-то о Рубенсе. У вас есть предположения, почему?

— О ком?! — воскликнул Грибов и скептически скривился. — Уж не думаете ли вы, что тут еще и Рубенс замешан! Нет, картины здесь ни при чем. — И вдруг его глаза изменились: Ивакину показалось, что Грибов понял, о чем спорили две погибшие девушки. И эта догадка не испугала, не удивила его. От своей догадки Грибову стало… смешно.

— Значит, не знаете, при чем тут Рубенс? — без особой надежды спросил Ивакин еще раз.

— Думаю, что он здесь совсем ни при чем! — ответил Грибов, и глаза его почти смеялись.

— Ну, что ж, Виктор Сергеевич, — сказал Ивакин. — Честно говоря, я потрясен. Не каждый человек, занимающий такой пост, будет настолько вежлив. Ведь даже ни одного звонка за время нашего разговора!

— Я предупредил секретаршу. — Грибов сделал довольную гримасу. — Не люблю, когда отвлекают.

— У меня последний вопрос. — Ивакин встал. — Как вы думаете, когда Марина писала статью об убийстве Лапчинской? Если статья вышла в субботу, а убийство произошло в четверг, то в какой день недели она писала статью?

Грибов смотрел на Ивакина не мигая. Его глаза вдруг стали желтыми, но на самом их донышке темнела тоска.

— Странный вопрос, — произнес он.

— Ну, технически как это происходит? — беззаботно спросил Ивакин, вглядываясь в эту темную тоску в глазах сидевшего напротив человека.

— Технически… — отсутствующе повторил Грибов, — технически она ее писала в пятницу.

— А тот, кто прислал ей материалы, — ей ведь кто-то прислал материалы? — он это когда сделал?

— Мог уже в пятницу утром.

— Вы думаете, так и было?

— Я думаю, так и было, — безучастно сказал редактор.

— Ну, что ж. Огромное вам спасибо!

Грибов тоже встал, подошел к Ивакину. Рукопожатие его маленькой руки оказалось довольно вялым. Ивакин ожидал другого: редактор производил впечатление твердого и решительного человека. Он продержал руку следователя немного дольше, чем положено. Он явно колебался. Но не решился — и вот руки опущены, зазвонил телефон (как секретарша узнала, что уже можно?), Грибов взял трубку, и его прозрачные глаза заинтересованно округлились: собеседник рассказывает что-то приятное, что-то об охоте. Грибов, плечом прижимая трубку к уху, улыбчиво кивнул выходившему Ивакину.

Секретарша, как две капли воды похожая на Чистякову, с бешеной скоростью печатала на компьютере. Она скосила глаза на Ивакина и осуждающе покачала головой.

«Какие разные глаза у человека! — удивлялся Ивакин, идя по бесшумным коридорам редакции. — Тысяча выражений за полчаса! Плюс один несерьезный обман, и три — серьезных.

Несерьезный — это про Петрова. В игры свои газета, конечно, играет. Петров понял какой-то намек, потому и сбежал. Но меня эта история, слава богу, не касается, она и Марины коснулась лишь краем.

А вот серьезные обманы — это очень интересно. Во-первых, Грибов звонил Мише, и не раз. Три дня назад были проверены и другие Мишины счета за мобильный. Выяснилось, что редактор газеты „Без цензуры“ набирал его номер с рабочего телефона. Грибов не захотел сообщить об этом следователю. Он, правда, быстро спохватился и переадресовал возможную неувязку своей секретарше. Мол, могла звонить она — по поводу возможной вакансии. Вот только Миша говорит о том, что беседовал именно с Грибовым и совсем по другому поводу. Ну, это отдельный разговор.

Во-вторых, Грибов явно понял, о каком Рубенсе спорили две погибшие женщины.

И в-третьих, согласно показаниям Чистяковой, Грибов тоже знал, что убийство Лапчинской было предсказано. Но он тоже это скрывает!»

— Ведь она парализованная, я слышал?..

Лена Ивакина нажала на кнопку электрического чайника и осталась стоять возле него, дожидаясь, когда вода вскипит. Так она и стояла, опершись плечом о холодильник, прижимая к уху диктофон с переставленной пленкой. Чтобы перевернуть ее, отцу тоже понадобилось время, и следующая часть разговора была записана не с начала.

— За ней ухаживает подруга, — неохотно ответил тот, кого отец называл «Миша».

— Это, наверное, обременительно? Даже чисто физически.

— Физически не обременительно. Это очень тяжело психологически. Мать больше придуривается. Ее главный диагноз — зоб.

— То есть она не парализованная?

— Строго говоря, нет. Она может двигаться, правда, с трудом, но это из-за запущенного гормонального заболевания.

— Почему запущенного?

— У них в роду почти у всех женщин проблемы со щитовидной железой — тиреотоксикоз. Это не такая уж серьезная болезнь. Обычным людям хватает месячного курса копеечного лекарства… На мать почему-то эти лекарства почти не действуют. У нее к тому же аллергия на мерказолил. Сказали, нужна операция…

— И что?

— Во-первых, денег все время не хватало… Я, честно говоря, по этой причине и работу поменял. Во-вторых, мать упирается. — Миша тяжело вздохнул.

Отец, видимо, встал и открыл окно: снова стало шумно.

— Болезнь омерзительная! — с силой произнес Миша. — Мать совершенно неадекватна! Постоянные депрессии, обиды, бессонница, ужасная подозрительность. Это настоящий ад — жить с таким человеком. Вначале она была жутко возбужденной, истеричной, потом от непрекращающейся тахикардии перестала ходить на улицу, потом врачи стали говорить об адинамии: она по комнате шагу не хочет пройти… Я недавно читал про Николая Второго, у его жены были очень похожие симптомы. Могу понять его состояние — сам под пули большевиков полезешь с огромным удовольствием.

— Ясно, — немного растерянно сказал отец.

— И, знаете, человек становится настолько невыносимым! Уже невозможно себя убедить, что надо быть терпимым, что это болезнь! — впервые за время разговора неведомый Миша перестал ломаться.

— Ладно, Миша, — сказал отец. — Будем закругляться. Следствие проверило все ваши счета за мобильный, начиная с Марининого отъезда в Лазурное. По моей просьбе проверка была немного расширена и захватила также несколько дней до ее отъезда. Было обнаружено, что на ваш мобильный со своего телефона дважды звонил Грибов. Вы будете продолжать утверждать, что никаких отношений между вами быть не может? Или он тоже ошибся номером, как и Олейников?

(«Ничего себе „будем закругляться“! — восторженно подумала Лена Ивакина, наливая чай. — Молодец папашка, так ему, под дых!»)

— Я уже говорил тысячу раз: никакого Олейникова я не знаю! Мне часто звонят по ошибке. У вас есть мобильный телефон?

— Нет.

— Если бы был, вы бы знали: люди ошибаются каждый день!

— Но тот звонок вы запомнили? Я имею в виду звонок неизвестного вам, но хорошо известного нам Олейникова?

— Не знаю, его это был звонок или нет, но я запомнил, что как раз после того, как Марина позвонила из Лазурного, у меня зазвонил мобильный. Человек словно бы дурачился. Вначале мне показалось, что он ошибся номером, но потом я подумал: может, разыгрывает кто?

— Вам не кажется странным этот звонок?

— Не кажется. Повторяю: люди часто ошибаются номерами.

— Но ведь этот человек уже через двенадцать часов прилетел в Лазурное, а потом наблюдал за домом, который снимала ваша сестра! И он был в светлом костюме, и он поехал в парк, где ее убили! Ведь это все могло быть подстроено именно под вас. Такая мысль не приходила вам в голову?

— Не приходила.

— Почему же?!

— Честно?

— Уж будьте добры.

— А я вам не верю! Вы запросто объявили меня убийцей моей сестры…

— Я?!

— Я имею в виду милицию. А я не убивал! Мне твердят: доказательства неопровержимые! А какие же они неопровержимые? Ну да, я прилетел в Лазурное, но Марины дома не было. Я непрерывно звонил, хозяйка это подтверждает. Потом я уехал в аэропорт. С моей точки зрения, против меня не так уж много доказательств. Теперь этот Олейников. Вроде бы в вашем изложении звучит странно — но я вам не верю. И звонок мог быть не от Олейникова, и вовсе не тот Олейников мог прилететь в Лазурное…