— Ничего, мэм. Пусть все идет своим чередом. Простите, если для вас это прозвучит жестоко, сэр, но он сам попал в неприятное положение и сам должен из него выпутаться. Что бы вы ни делали, из камеры Саймона вам сегодня не вытащить.

Сколько лжи наговорил он тогда в пабе! О себе. О службе. Он ведь мог бы остаться в армии. Не в парашютно-десантном полку, но в тыловых службах, в связи или разведке. Его такой вариант не устроил. Дальше начиналась легенда. Он обратился в охранную фирму — бывших десантников там принимали с распростертыми объятиями. Подготовленная в 10-м директорате легенда вполне могла бы выдержать проверку: он мог назвать адрес конторы в Лидсе, где всем заправляли парень и две девушки и где могли подтвердить легенды не менее полудюжины работающих под прикрытием агентов. Ложь лилась до тех пор, пока Саймона Роулингса не позвали в игру.

Иосиф Гольдман резко повернулся.

— Чем это грозит Саймону?

Кэррик видел — Босс обеспокоен и раздражен. Согласно легенде, он окончил курсы телохранителей (это можно было проверить) и выполнял задания по сопровождению старлеток и миллионеров (это тоже можно было проверить). На самом же деле Джонни Кэррик ушел из армии по медицинским показаниям. На собеседовании в полиции Эйвона ему посчастливилось попасть к бывшему морскому офицеру, который заметил, что Джонни Кэррик и после ранения находится в лучшей форме, чем другие соискатели. Потом был испытательный срок длиной в полгода, после чего его перевели в Брайдуэлл, где он оказался самым старшим из новичков и где понял, что ему жутко недостает риска и ощущения опасности.

Все произошло случайно. Службе безопасности коронного суда потребовалось срочное усиление для охраны агента под прикрытием, показания которого могли утопить целый наркосиндикат. Полицейские расположились по всему зданию суда, на каждой площадке, в каждой кабине лифта, у каждой двери. Кэррик слышал кое-какие разговоры: агент с риском для жизни проник в банду, вышел на весьма серьезных людей и добыл ценнейшую информацию, но теперь охотились уже на него. Кэррик обратился к офицеру, поддержавшему его кандидатуру на собеседовании. Тот отговаривать не стал: «А почему бы и нет? Терять тебе нечего — в худшем случае откажут. Мой совет — попробуй». Суд еще продолжался, а Джонни уже подал заявление в отдел по тяжким преступлениям.

— Рискну предположить, сэр, хотя я с полицией и судом дел и не имел, что Саймона отпустят, а потом вызовут в суд. Скорее всего его признают виновным и отнимут водительские права на год-полтора.

— Точно? — спросила жена Босса.

— Да, мэм. В самом крайнем случае, при исключительных обстоятельствах, могут оправдать или ограничиться штрафом без лишения прав.

— Ты мне нравишься, Джонни.

— Спасибо, сэр.

— Ты хорошо справляешься с работой и детям тоже нравишься.

— Спасибо, мэм.

Иосиф Гольдман бросил взгляд на жену, и та едва заметно кивнула в ответ. Босс поднял голову и посмотрел мимо Джонни, на стоявшего у него за спиной Виктора. Легкая заминка… неуверенность… В эту долю секунды Кэррик успел подумать о Саймоне Роулингсе, человеке, который спас ему жизнь и, возможно, ногу, который никогда не брал в рот спиртного и которого он, Кэррик, только что предал. Гольдман снова перевел глаза на него.

— Ты займешь его место, Джонни.

— Вы очень добры, сэр. Спасибо. Только вот в чем дело, сэр. Завтра вечером мне нужно быть в одном месте. Семейная проблема, сэр, и очень важная для меня. Буду признателен, если позволите. Я договаривался с Саймоном. Еще раз спасибо, сэр. И вам спасибо, мэм. Спокойной ночи.

Он повернулся к двери. Виктор не спускал с него глаз, но Кэррик даже не посмотрел на него. Одна дверь захлопнулась, но зато теперь перед ним открылась другая, та, на которую он и не рассчитывал. Вот только подниматься по лестнице — дело трудное. Нужно заботиться о сохранении легенды и всегда быть готовым к новой проверке.

Он наклонился и аккуратно стер грязь с ботинок. Потом взял старую газету и старательно протер кожу. Будь рядом речка или озерцо, он бы вымыл обувь, но воды не было. Он не боялся испачкать салон машины, но не хотел выслушивать укоризненные слова бабушки, которая не дала бы спуску, если бы внук притащил грязь домой. Лишь убедившись, что ботинки вытерты начисто и грязи не оставят, Ройвен Вайсберг выбросил бумажку, обулся, завязал свободно шнурки и открыл дверцу.

Он никогда не садился сзади, если машину вел Михаил и с ними никого больше не было. В зависимости от настроения ехали либо молча, либо с разговорами. Иногда Ройвен рассказывал Михаилу о своих планах и предлагал дать им оценку, иногда совершенно его игнорировал. Бывший комитетчик не смел и рта открыть без разрешения, не говоря уж о том, чтобы как-то комментировать решения и действия Босса. Между ними были две разницы. Ройвену Вайсбергу не платил никто — он платил Михаилу. Ройвен Вайсберг был евреем — Михаил евреем не был. И все же самым близким человеком — за исключением бабушки, — Вайсберг считал своего телохранителя. Ему шел сороковой год, и он мог предоставить «крышу» кому угодно: бизнесмену, политику, нефтяному магнату, но и сам при этом нуждался в надежном прикрытии. Михаил постоянно носил на поясе пистолет «Макаров» и ППК в «бардачке». Его верность хозяину подверглась испытанию и с честью это испытание выдержала.

На дорогу уходило около шести часов. Ройвен Вайсберг знал, что в город они вернутся на рассвете, когда солнце еще не поднимется над горизонтом, а вот бабушка уже поднимется и будет его ждать.

Маршрут уводил их сначала на юг, к Хелму, затем к Люблину и дальше, уже по автостраде, к Варшаве и Познани. От Познани самая лучшая в Польше дорога идет к германской границе. Ранним утром таможенники и пограничники еще дремлют в своих будках, так что проблем не возникнет. А там еще час пути, и он уже дома, где его встретит бабушка.

Ройвен Вайсберг платил многим — курьерам, водителям, киллерам, — но никого не подпускал к себе так же близко, как Михаила, который спал в соседней комнате, всегда имел при себе оружие и мог распознать опасность. Эта способность подвела его только один раз, а спасала в десятках случаев. Михаилу даже дозволялась минимальная фамильярность, которую Вайсберг не позволил бы и Иосифу Гольдбергу, талант которого заключался в умении манипулировать деньгами.

Машина выехала с пустой парковки. Свет фар скользнул по деревьям, за которыми скрывался ветхий деревянный домик с запертым в нем голодным псом. Хозяин же дома остался незамеченным.

— Не веришь, что я отыщу могилу?

Михаил добавил газу. Спорить на требовавшей внимания лесной дороге ему, похоже, не хотелось.

— Если хочешь найти, то рано или поздно найдешь. Я тебя понимаю.

Пролетавшая низко над дорогой сова попала в лучи фар и метнулась в лес. Он обещал бабушке, что найдет могилу, а ее срок на земле истекал.

— Когда вернемся… Сколько у нас дней?

— Пять.

— Тогда поищу еще. — Он легонько потрепал Михаила по руке. — Мне это нужно.

Ройвен Вайсберг закрыл глаза, чтобы не видеть пролетавшие за стеклом ели и березы. В голове у него снова зазвучал глухой голос, рассказывавший о том, что случилось с евреями в этом лесу.

Теперь я знаю все. Мне повезло пребывать в невинности целую неделю.

Я в лагере № 1. Сплю на верхнем из трех ярусов в женском бараке. Я там младшая, уже не девочка, но еще не женщина. Первые ночи я все время плакала, и другие женщины ругались, говорили, что я мешаю им спать. Мне так хотелось быть с папой и мамой, со всеми нашими. Когда меня спрашивали, почему я плачу, я отвечала, что хочу быть со своей семьей, что боюсь, как бы их не отправили на восток, на новое поселение. Одни женщины ругались, другие посмеивались надо мной, но только через неделю кто-то рассказал мне правду.

В первую неделю я не выходила из лагеря № 1 и из всего мира видела только небо над головой. Видела облака и тучи, видела дождь, а потом два дня лишь солнце. В лагере № 1 находились и мужчины, но нам запрещалось разговаривать с ними, а по дорожке между мужской и женской зоной прохаживались патрули из украинцев под командованием немецкого офицера. На третий день немецкий офицер застрелил кого-то из мужчин. Это случилось рано утром, когда заключенных построили на перекличку. Тот мужчина болел. Его пытались поддержать, но он не устоял на ногах, упал на землю прямо перед офицером, и его вырвало прямо на сапоги. Офицер убрал ногу из-под головы несчастного, достал из кобуры пистолет, взвел курок, прицелился и выстрелил. Пуля попала в голову, и к рвоте на сапоге добавилась кровь. Убитый так и пролежал всю перекличку, и только когда все отправились на работу, тело унесли. Я не верила глазам, но к лагерным воротам его тащили те же люди, что пытались помочь несчастному. Они взяли его за ноги и тащили так же, как какой-нибудь мешок с мусором.