Выписку из истории болезни судьи Харботтла, сделанную миссис Триммер в Танбридж-Уэллсе, по мнению доктора Гесселиуса, из двух лучшую, я не смог обнаружить среди бумаг последнего. В секретере я нашел записку, из которой следовало, что «Отчет об истории болезни судьи Харботтла», написанный миссис Триммер, отдан доктору Ф. Гейне. Я, соответственно, обратился к этому ученому и компетентному джентльмену, который вместе с ответным письмом, полным смятения и сожалений по поводу возможной пропажи «бесценной рукописи», переслал мне записку в несколько строчек, написанную много позже доктором Гесселиусом и полностью оправдывавшую доктора Гейне, поскольку она подтверждала благополучное возвращение бумаг. Таким образом, в сборник вошло одно лишь повествование мистера Хармэна. Позже доктор Гесселиус в другом месте своих записок, на которые я уже ссылался, говорит: «Что касается фактической (немедицинской) стороны дела, рассказ мистера Хармэна точно соответствует тому, что предоставлено миссис Триммер». Строго научный взгляд на произошедшее вряд ли заинтересует широкого читателя. Исходя из этого, мне, вероятно, следовало, будь у меня даже оба документа на выбор, предпочесть бумаги мистера Хармэна — которые полностью приводятся на последующих страницах.

Тридцать лет назад один старик, которому я поквартально платил небольшую ренту за кое-какую собственность, пришел за ней в очередной раз. Этот сухощавый, грустный, тихий человек знавал лучшие дни и был безукоризненно честен. Нельзя вообразить более добросовестного рассказчика историй о привидениях.

Одну из них, хотя с явной неохотой, он и поведал мне. Разговорился он, пытаясь объяснить то, чего сам я не заметил бы: он посетил меня за два дня до окончания недели, следующей за точным днем уплаты, чего обычно не делал. Свой поступок он объяснил внезапным решением съехать с квартиры, из-за чего возникла необходимость уплатить за нее чуть раньше оговоренного срока.

Квартировал он на одной из темных улиц Вестминстера, в просторном старом доме, очень теплом, обшитом сверху донизу панелями, со множеством окон, что было отнюдь не лишним, учитывая их толстые переплеты и малюсенькие стекла.

Этот дом, судя по карточкам в его окнах, предлагался к продаже или в аренду. Но никто, по-видимому, не обращал на него внимания.

Хозяйкой там была худая вдова в черных, выцветших шелках, весьма неразговорчивая, с большими, неподвижно-настороженными глазами, которые, казалось, глядя вам в лицо, читают все, что вы могли бы увидеть в темных комнатах и коридорах, по которым прошли. В своем распоряжении она имела одну-единственную служанку, выполнявшую все необходимые работы. Мой бедный друг снял комнаты в этом доме по причине их крайней дешевизны. Он прожил там почти год, не испытывая никаких неудобств, и был единственным квартиросъемщиком, платившим за свое жилье. Обитал он в двух комнатах: в гостиной и в спальне, из которой была дверь в чулан, где хранились под замком его книги и бумаги.

В одну из последних ночей ему не спалось, и он, проворочавшись в постели, зажег свечу и стал читать, перед этим, как обычно, заперши входную дверь. Почитав какое-то время, он отложил книгу в сторону. Старые часы на верхней площадке лестницы пробили один раз, и тут он увидел, к своему ужасу, что дверь чулана, которую он считал запертой, бесшумно отворилась и худощавый смуглый мужчина, лет пятидесяти, зловещею облика, одетый в траурное платье весьма старомодного покроя, вроде тех костюмов, что мы видим у Хогарта {128}, вошел на цыпочках в комнату. За ним проследовал мужчина постарше, тучный, в цинготных пятнах. Его черты, застывшие как у трупа, несли в себе жуткий отпечаток похотливости и злодейства.

На этом старике был цветастый шелковый халат с оборками, на пальце — золотое кольцо, а на голове — бархатный берет наподобие тех, что во времена пудреных париков обычно носили богачи. В руке с кольцом, обхваченной гофрированной манжетой, ужасный старик держал веревочную петлю.

Две эти фигуры пересекли комнату по диагонали, пройдя от чуланной двери в дальнем конце комнаты, слева от окна, мимо изножья кровати к ведущей в коридор двери, справа, недалеко от изголовья.

Мой собеседник не стал описывать, что он почувствовал, когда эти фигуры прошли так близко от него, отметив лишь, что не только не станет больше спать в этой комнате, но что никакие сокровища мира не заставят его снова войти в эту комнату в одиночку, даже при свете дня. Утром он обнаружил, что обе двери — и та, что ведет в чулан, и другая, ведущая в коридор, — крепко заперты, какими он и оставил их перед тем, как лечь спать.

Отвечая на мой вопрос, он заявил, что якобы ни один из них не ощутил его присутствия. Они отнюдь не скользили, а ходили, как это делают живые люди, хотя совершенно бесшумно, и он почувствовал, как задрожал пол, когда они прошли по комнате. Я не стал больше задавать вопросов, поскольку мой собеседник явно страдал, говоря о своих видениях.

Однако в его описании были некоторые странные и настолько удивительные совпадения, что они побудили меня в тот же день отправить одному старинному приятелю, жившему тогда в отдаленном уголке Англии, письменный запрос о сведениях, которые, как я знал, он мог мне предоставить. Сам он не раз обращал мое внимание на тот старый дом и рассказывал мне, хотя и очень коротко, странную историю, которую я просил его теперь изложить более подробно.

Ответ приятеля удовлетворил меня, и следующие страницы передают его содержание.

В твоем послании (писал он) высказано желание узнать некоторые подробно ста о последних годах жизни мистера Харботтла, одного из судей гражданского суда {129}. Ты, конечно, имеешь в виду те необычные происшествия, которые надолго сделали этот период его жизни темой для «зимних сказок» {130}и метафизических спекуляций. Что касается этих загадочных подробностей, то мне довелось узнать о них, быть может, больше, чем кому бы то ни было из живущих ныне.

В последний раз я осмотрел старый фамильный особняк больше тридцати лет назад, когда вновь посетил Лондон. За годы, которые прошли с тех пор, перестройка, с ее предварительными разрушениями, как я слышал, чудесным образом изменила район Вестминстера, в котором он находился. Будь я вполне уверен, что этот дом снесен, я легко назвал бы улицу, на которой он стоял. Однако то, что я должен сказать, похоже, не повысит его доходности, и, поскольку я боюсь навлечь на себя неприятности, предпочитаю хранить молчание по этому поводу.

Я не могу сказать, сколько лет было дому. Люди говорили, что он построен Роджером Харботтлом, турецким купцом, в правление короля Якова I {131}. Я не слишком разбираюсь в таких вопросах, но поскольку я побывал в доме, пусть заброшенном и безлюдном, то могу в общих чертах рассказать, как он выглядел. Сложенный из темно-красного кирпича, с дверью и окнами, облицованными пожелтевшим от времени камнем, он отступал на несколько футов вглубь от линии, образованной другими домами улицы. Затейливо-вычурные чугунные перила вдоль широкого крыльца приглашали вас подняться к входной двери, где под цепочкой ламп, среди завитков и переплетенных листьев, были прилажены два огромных огнетушителя, похожих на конические колпаки фей, в которые лакеи в старые времена втыкали свои факелы, высаживая важных людей из портшезов или карет в прихожую или на ступени портала — кого как. В этой прихожей, до потолка облицованной панелями, есть большой камин. Две или три двери с каждой стороны прихожей открываются в комнаты, отделанные в старинном, пышном стиле. Окна в них высокие, с множеством мелких стекол. Пройдя под аркой в глубине прихожей, вы ступаете на широкую массивную лестницу-«колодец». Есть там и черный ход. Здание внушительное и недостаточно освещенное, во всяком случае для своих масштабов, по сравнению с современными домами. Задолго до того дня, когда я его осматривал, оно считалось непригодным для жилья и, кроме того, имело мрачную репутацию дома с привидениями. Нити паутины вились от потолка и заполоняли углы карнизов. Повсюду лежал толстый слой пыли.