Вообще же все наше сегодняшнее совещание носило очень напряженный характер. Я был в ударе и отлично формулировал все, что было нужно. Раздразнил меня В.К.Макаров, почему-то считавший нужным быть ужасно обиженным на статью (на финал ее) Жарновского в «Среди коллекционеров» и положивший обсуждение этой статьи в основу нашей беседы, и особенно меня раздражал К. Романов, подсевший на низком кресле мне под локоть и поминутно вылезавший со своими замечаниями, поправками, протестом, все из-за Павловских статуй, все это в своей елейной, задушевной, нудной манере загладить один из своих «перегибов» в прошлом и подготовить ему один из своих будущих «перегибов». Я, наконец, напомнил ему, что он вовсе в это совещание не приглашен. Напуганный всем Яковлев только путал и мямлил. Мне пришлось снова, почти от азов, выложить все ту же жвачку о необходимости для центральных музеев получить «мировые» ценности из дворцов и т. д… Ятманов был, несомненно, на моей стороне, все время, кажется, опирается на мой личный и на эрмитажный авторитет, словом, видимо, он переживает какой-то период полного нашего признания и убеждается, что без нас ему ничего не сделать. Жаль только, что поздно спохватился. Зимний дворец все же он успел разорить и погубить. Очень странно себя держал «мой друг» Макаров.

Обедаю у Монахова. Его именины, но именинный вид после московской поездки у всех. Больше всего имел успех спектакль «Грелка». Вообще же по общему их свидетельству — это был «триумф Бенуа», Н.Ф. произнес на эту тему очень трогательный спич, после которого Музалевский предложил мою здравицу. Я сидел рядом с Монаховым и Софроновым. Тот же Музалевский очень поражен «Землей дыбом» и «Рогоносцем» — главным образом игрой актеров (ах, вот как!). Поразительно эффектно выходит конец. По партеру на сцену въезжает с грохотом и в облаках пара автомобиль с красным гробом погибшего революционера. Очень хвалит актера Ильинского, ныне ушедшего от Мейерхольда в 1-ю или 2-ю «студию».

После обеда всей компанией идем в «Сплендид» на «Длинноногого дядюшку». Трогательная лента с очаровательной Мери Пикфорд в главной роли — приютской девочки. Монахов в сцене, когда у нее на руках умирает больной ребеночек, чуть всхлипнул.

Дома застаю Катю Грибанову. Надо будет дать им места на «Мещанина» хотя бы за свой счет. Чиню свой желудок винными ягодами, которых Акица купила специально мне, любителю, во вновь открывшейся, но в виде мелкой лавочки Прохорова, целых 3 фунта по 30 лимонов. Нерадовский получил письмо от Аргутинского. Ему не дают в АРА назначенный ему мной (паек). По этому поводу сегодня приходила какая-то театральная дама с просьбой использовать этот паек для подношения в день юбилея Мичуриной. Я ничего не могу иметь против, но разве это зависит от меня?

Прочел «Дон Жуана». Хорошая, большого драматического направления пьеса. Но где нам найти такого пылкого, бурного, истинного героического любовника. И уже слишком наивны фокусы, долженствующие характеризовать гениальную политичность Карла V.

Солнце, потом холод и дождь.

С Акицей иду в АРА получить ее паек. Делаем визит Реншау. Революционная картина вследствие отсутствия средств на проведение над фасадом Зимнего и Эрмитажа настоящего ремонта. Фасады эти самым простодушным образом выстукиваются, и все, что при этом откалывается, летит вниз. Образовались большие плеши, но зато спасены прохожие. Производилась эта операция нашими же служащими и при помощи достигавшей третьего этажа пожарной лестницы. Карнизы таким же образом отбивались с крыш.

В Эрмитаже беседовал с Тройницким о конференции. Вчера вечером он уже (не дожидаясь моего заявления) провел в комиссии гуманитарной секции, чтобы его и мой доклады читались в последний день и чтобы я не выступал в качестве содокладчика Ятманова (а я и не знал, что мне грозила такая честь!).

Работы по переноске картин в третий этаж идут полным ходом, и уже сейчас видно, что нам всего запаса и там не разместить. Придется захватывать и продольный фрейлинский коридор. Крокодил выволочен на хоры Александровского зала, где он очень жутко скалит зубы. Портрет Александра I снят и оцарапан; его заменяют паноптиклеей.

Покупаю для обеда с Добычиной черный хлеб и бутылку Муската Монеля за 75 руб. (в лавке насупротив Александровского рынка). Дома томился, ничего, кроме чтения, не могу делать. Как-то внутренне расстроен, а из-за чего, сам не знаю. И Акица тоже не в духе.

Заходила художница Антонова от К.Сомова, ходатайствующая о том, чтобы я через АРА помог ей. Видная, рослая, молодая, совершенно обнищавшая. Постараюсь. Но мне ужасно не нравится, что я делаюсь каким-то «представителем АРА». Как раз за ней Шушенька Альбрехт за тем же моим «решением» — передать паек Нерадовского Мичуриной. Но я разве имею право распоряжаться? Впрочем, ей было достаточно и того, что я «ничего не имею против». Тут же рисунок Бенуа, сидящего на стуле, и его по голове гладит женщина: «Не надо сердится, устрой, приятель, иначе грустное безнадежье».

К обеду Добычина с двумя мужами и Стип. Вкусный паштет, компот, халва. Беседа мирная и тихая, без Чеки.

Лишь к концу завязался громкий спор между Н.Е.Добычиной и Кокой о религиозности русского народа. Оба пороли ужасную ерунду. Добычин, всегда молчащий, здесь вдруг в самом конце и когда уже все встали, чтобы разойтись, выступил с необычайным апломбом и темпераментом, как ощетинившийся котенок. Я всех примирил, сказавши из опыта французской революции. Кстати, а ведь митрополит Антоний действительно наш старый знакомый по религиозно-философским собраниям. Я в этом убедился, увидав его страстную поседевшую физиономию среди фотографий, выставленных в Публичной библиотеке.

Забыл приглашение на крестины сына Алеши Павлова, которому я выразил свое недоумение по поводу поведения Изюмова в начале его визита. Наводил его на то: а не имеет ли его барин намеренье у меня что-либо приобрести, но хитрющая образина разыграла недоумение и ничего не ответила. Ох, и этот меценат «надул». Правда, Добычина сосватала мои тринадцать «Версалей» какому-то новому жиду, фамилию которого она не вздумала вспомнить, но, очевидно, это совсем уже блеф.

Мотя в видимой тревоге из-за присылки Кати Грибановой — кухарки, крошечной женщины, очень ею рекомендуемой. (Наша поденщица Таня уж больно неважный человек, теперь вот уже четвертый день, как она без объяснения причин не приходит.) Как это они вдвоем уместятся в маленькой комнатушке? Новое унижение. Однако Акица утверждает, что она сама ее умоляет взять себе на подмогу человека, ибо ей не под силу работа. Как бы не стала эта вторая прислуга поводом к устойчивой сплетне среди домашнего пролетариата о нашей зажиточности и буржуазности. Как бы не посыпались доносы, хотя бы на то, что мы взяли человека не через биржу труда (откуда никто не берет — слишком опасно), что Мотя не занесена в Союзе (чего она ни за что не хочет) и т. д.

Холод, дождь.

Пишу доклад о дворцах-музеях.

По дороге в Эрмитаж констатирую (как-то до сих пор не обращал внимания), что половина наоткрывавшихся лавок снова (и в самой категорической форме) закрыта.

Убили налоги. Сережа Эрнст провожает меня до Александринки, беседует на тему, почему мне при всех моих удачах и моей обеспеченной жизни (в сравнении с его подлинной и совершенно беспросветной нищетой), почему мне может быть так нудно на душе? Я объясняю ему свою точку зрения на Запад — я не желаю являться туда туристом, гостем. Вот если бы позвали! Вот если бы я ощутил, что во мне там нуждаются… И тесно мне здесь. Моим корням здесь нет пищи, хотя я и признаю, что вообще почва здесь насыщена соками, да соки-то не те, что мне нужны.

Беру четыре места за креслами для Кати Грибановой. Как-то мимоходом, но все же более активно, чем обыкновенно, затрагиваю с Юрьевым вопрос о будущем репертуаре (вечером должно быть заседание нового художественного совета, но я не могу быть на нем, так как дал давно слово Павлову, что буду на крестинах). Но, кажется, решено: «Царь Эдип» (Хохлов, Головин), «Вне закона» Лунца (Анненков), «Бальзаминов» и «Сон на Волге», какая-то пьеса Кайзера. Два «места» оставлены за комедиями, без определения, каких. Он сам мечтает играть Ричарда II.