Пишу проект письма Горькому, который он просил меня составить, дабы ему выступить в защиту русских художественных дел перед советскими властями во время своей поездки в Москву. В конце концов я составил эту записку, которой он едва ли воспользуется, поэтому снабдил его еще коротким меморандумом в защиту экспонатов Эрмитажа, застрявших в Москве.

«Многоуважаемый и дорогой Алексей Максимович!

Мне уже давно хотелось прибегнуть к Вашей помощи и подвигнуть Вас на выступление в защиту все более разрушающихся наших художественных дел, но всевозможные недоразумения заставляли меня откладывать это намерение, причем я рассчитывал малодушно на тот авось, что все образуется и пойдет более жизненная деятельность.

Увы, до сих пор эта надежда, да и обстоятельства, приносят грубый, более безотрадный оборот дела. Эта надежда не оставляет меня в покое, и я решаюсь, наконец, утруждать Вас «упомянутым решением» на то, что Вы пожелаете активно выступить в защиту культуры, за что именно такие люди, как Вы, будете отвечать перед последующими поколениями.

Впрочем, обо всех художественных делах в целом я сейчас не стану говорить. Я лично очень приветствовал бы полное отделение искусства от государства и лишь могу сожалеть о том плане художественного устройства, которое сейчас на личной почве невозможно, и, наоборот, по всему видно, что в советском социализме государство совершенно заполонило художественную жизнь. Если это так, то всякому живому творчеству конец. Все, что есть творчество, должно преследоваться как нечто бунтарское и нежелание подчиняться тем представлениям, которые будут выдаваться за «волю народную». Тут, несомненно, Брики и Пунины постараются наплодить образцов нового искусства.

Ну, словом, положение здесь, с моей точки зрения, обстоит так безнадежно по самому существу, что и говорить об этом не стоит, и опять же хочется думать — авось жизнь подскажет более мудрые решения, авось она спасет от порабощения строительством, благо мы имели дело все же не столько с готовым и существующим, сколько с созидающим фактором. Ведь нельзя же возлагать на одну группировку главную надежду на будущее, но и Вам известно, кто рассчитывает на какое-то оздоровление, кто непременно имеет благие намерения, имея в виду то, что называется «просвещением».

Не так обстоит дело с искусством, уже созданным и существующим, с тем, что называется «искусством прошлого». Как будто вообще для подлинного искусства может подходить термин, означающий его принадлежность к какому-то отрезку протекающего времени. Дело здесь обстоит иначе уже потому, что искусство прошлого не есть нечто гадательное, а вполне реальный факт, вполне реальная ценность, и вот за сохранность этой ценности отвечаем все мы, и как раз наиболее сознательные среди нас. Меня, впрочем, смущает, к чему я Вам это говорю, когда Вы лучше меня все это знаете. Так вот дело охраны и сбережения искусства прошлого обстоит совсем не так благополучно; причем, разумеется, надо спасать не какое-либоискусство — буржуазное или не буржуазное, а просто-напросто искусство без всяких ограничений и нелепых ярлыков. А это требование приводит в первую голову к необходимости совершенно отказаться в данной сфере от условного политического требования, отмежеваться от всякой прочей партийной и деятельно красивой суеты… Только тогда искусство и служит своей миссии, когда оно является примиряющим по существу, когда оно пребывает в состоянии известного «парения над торжеством». Особенно это касается искусства созидательного, которое тем ярче преображает, чем ближе оно к торжеству «искусства прошлого»…

Опять Вы спросите, зачем я пускаюсь в эти общие рассуждения, а не держусь более конкретной темы. Но, однако, разве полагаемая тема может нас куда-либо привести, если мы не условимся заранее в главном: с чем, например.

Вы не согласны со мной в этом пункте, что касается «искусства прошлого»? Должно быть аполитичным безусловно и до конца аполитичным, так лучше тогда и не читайте дальше, ибо этоесть главная и основная моя предпосылка. Если же Вы со мной согласны, то давайте изыскивать, как это дело поставить на здоровую почву…

Еще возникла мысль, совершенно безразличная к вопросу о том, кто останется у власти через десять или сто лет, важно, чтобы через все испытания истории памятники искусства, ценные безотносительно к тому, что они выражают, для кого созданы и даже во имя чего созданы, были бы сохранены… Разрушаются дворцы как таковые, но зачем бездумно разрушать то, что может пригодиться всем и каждому, зачем уничтожать сами условия, которые созданы трудом, делают прошлое достойным сохранения? Бегемот забрался в посудную лавку, при одном только его посещении сказался весь кошмар разрушенного, бессмысленно разбитого того, что нужно каждому. Надо создать такие меры, чтобы подобный бегемот не смог забраться в другую посудную лавку, и ее надо держать подальше от бегемота. Или это не так, как положено, что бегемотов даже зовут во все посудные лавки, чтобы все их расколотить без остатка. Кому же мы сделаем пользу, если не призывать в конце концов к ответу таких нерадивых смотрителей за дворцами, выпустивших зверя гулять, где ему захочется.

Впрочем, прежде чем изыскивать способы спасения, я в двух словах посмею изложить осуждение создавшегося и существующего в настоящее время порядка. Создатель этого порядка — все тот же роковой и чудовищный в своей глупости саботаж, приведший все дело русской культуры в жуткий тупик. В известный момент и в расчете на то, что новая власть не продержится и месяца, никто не пожелал идти активно работать даже в этой сфере охранения. Аполитичность ее, очевидно, вовсе не представляется столь опасной даже для наиболее дорожащих ею людей, чтобы рискнуть хотя бы на этой почве войти в необходимый контакт с «захватчиками». Захватчикам и не оставалось ничего сделать иного, как то, что они и сделали — они водворили своих людей, оказавшихся совершенно случайными, до фанатичности невежественными. Эти люди постарались собрать кое-кого из тех, кто по своей безграничной любви к вещам остались на местах (активных элементов среди этих оставшихся не оказалось, и в этом главный грех). И постепенно, таким образом, сложился новый аппарат, ведающий художественными памятниками, отличающийся, с одной стороны, случайностью и невежеством, с другой — слабостью и неприспособленностью к делу. К тому же еще надо заметить, что на психологию оставшихся умело влияла довольно открытая окружающая их среда. К сожалению, за дальнейшие месяцы аппарат этот не только не получал направление, но постепенно пришел в полное запустение.

Вы меня попросили указать современное состояние музеев. Достаточно будет сказать, что главный музей Российского государства — Эрмитаж — до сих пор пребывает в состоянии изгнания, заколоченный в ящики, подвергаясь ежечасно угрозе разгрома, расхищения (совершенно необходимо действовать, спасая Эрмитаж), что Зимний дворец, оставшийся после первой революции в нетронутом виде и лишь пострадавший после штурма 25 октября, после уже превращен в какой-то грязный вертеп, в официальный кинематограф и в ночлежный приют, что жизнь музеев-дворцов, охрана которых была так прекрасно налажена тем совещанием, во главе которого стояли Вы, с тех пор парализована и не объединена с центром.

Еще хуже обстоит дело с частными дворцами, национализированными, так что везде отсутствует всякая руководящая мысль во всем том, что творится в данной области, и, наконец, просто самый помянутый аппарат ныне превратился в одну огромную несуразную канцелярию, в которой единолично властвует, командует и распоряжается самое бестолковое и безалаберное существо, то самое существо, которое было в свое время посажено в качестве «советского полицмейстера» и которое ныне благодаря нелепому стечению обстоятельств, благодаря преступному равнодушию людей более культурных, благодаря общей слабости и забитости, оказался повелителем, наделенным большой полнотой власти, нежели во времена царского произвола была наделена вся официальная минц-коллегия велением князя, все главуправления вместе взятые. Достаточно сказать, что Г.С.Ятманов, которого никто в художественном мире до ноября 1917 года не знал, ныне правит всеми музейными делами России, всей художественной наукой единолично, ибо для кого же тайна, что коллегия из трех лиц — Луначарского, Киммеля и Ятманова — функционирует только на бумаге, а что свой совещательный голос Ятманов превратил в Комиссию по делам музеев и охраны, то и собираются лишь тогда, когда ему вздумается. Да и то лишь для отвода глаз. Весь грех именно в этом. Я не хочу сказать, что Г.Ятманов совершенно бездарен, и хочу сказать, что он в начале октябрьской революции принес какую-то пользу делу, которое он по-своему любит. Но одно дело любить, а другое — понимать в нем, только хозяйничать на самый рассейский безалаберный лад, а другое — строить так, чтобы постройка выходила и прочной, и внушительной, и прекрасной. Лично я ничего не имею против Г.Ятманова и первый стоял за то, чтобы за ним сохранить какие-то функции внешней охраны, наведения порядка в той старой огромной сфере исполнителей… И даже в некотором отношении он мне представляется почти незаменимым. Но от этого до того, чтобы играть ту роль, которую играли в дни Великой французской революции образованные и талантливые люди, как Денон и Ленуар, чтобы играть ее бесконтрольно и безапелляционно, разумеется, огромная разница, и если это расстояние продолжить, Г.Ятманов доконает Зимний дворец вместе с непоправимой разрухой и деморализацией в таком превосходном организме, как два наших главных музея, Эрмитаж и Русский музей, которые окончательно утратят способность привития разнообразия…