На щеках появился застенчивый румянец, а губы чуть-чуть сжались.
О… проклятие, бешено подумал Стефан.
– После всего, что ты пережила, – начал он и допустил первую ошибку. Он взял ее за руки. И тогда какая-то синергия, возникшая между его и ее Силой начала медленно кружить их по спирали, поднимая вверх.
Он чувствовал исходящее от нее тепло. Сладкую мягкость ее тела. Закрыв глаза, она продолжала ждать поцелуя.
Мы можем начать все сначала, приободрила она его.
Это была правда. Он хотел вернуть ей те чувства, которые она дала ему в его комнате. Он хотел сжать ее в объятиях; он хотел целовать ее, пока ее тело не затрепещет. Он хотел, чтобы она растаяла, потеряла сознание от его поцелуев.
И он мог это сделать. Не только потому, что, став вампиром, он кое-что узнал о женщинах, но и потому, что он знал Елену. Они действительно были одним сердцем, одной душой.
Пожалуйста, – зазвенел голос Елены.
Но сейчас она была такой юной, такой беззащитной в своей белой ночной рубашке, со своей белой кожей, чуть порозовевшей от предвкушения. Использовать такое существо в своих интересах – нет, нельзя.
Елена открыла сиренево-синие глаза, посеребренные лунным светом, и в упор посмотрела на него.
Ты хочешь… ее голос звучал серьезно, но в глазах заиграли озорные искорки… проверить, сколько раз ты заставишь меня сказать «пожалуйста»?
Господи, конечно нет. Однако это прозвучало так по-взрослому, что Стефан беспомощно обнял ее. Он поцеловал шелковую макушку ее головы. Оттуда он направился вниз, избегая только маленького бутона ее губ, по-прежнему сжатых в одинокой молитве. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Он понял, что вот-вот сломает ей ребра, и попытался отпустить ее, но Елена изо всех сил прильнула к нему, прижав его руки к себе.
А хочешь… звенящий голос был все таким же – невинным и озорным одновременно… проверить, сколько раз я заставлю тебя сказать «пожалуйста»?
Секунду Стефан смотрел на нее. А потом, словно обезумев, он набросился на маленький бутон и целовал, пока у нее не перехватило дыхание, целовал, пока у него самого не закружилась голова так, что ему пришлось чуть отстраниться – всего сантиметра на три.
Потом он снова заглянул ей в глаза. В таких глазах можно было утонуть, можно было навсегда раствориться в их сиреневых искрящихся глубинах. Он хотел этого. Но еще больше он хотел другого.
– Я хочу целовать тебя, – прошептал он прямо в ее правое ухо и ухватил его губами.
Да. В ее голосе не было ни тени сомнения.
– Пока ты не потеряешь сознания в моих объятиях.
Он почувствовал, что по ее телу пробежала волна дрожи. Он увидел, как сиреневые глаза затуманились и полузакрылись. Но, к его удивлению, она немедленно, хотя и почти без воздуха, ответила: «Да». Она сказала это вслух.
Так он и сделал. Она едва не лишилась чувств, по ее телу пробегали судороги дрожи, она слабо вскрикивала, а он пытался заглушить эти вскрики своими губами, и он целовал ее. А потом, потому что настало Время, и потому что содрогания стали болезненными для обоих, и потому что Елена вдохнула так быстро и резко, когда он дал ей вдохнуть, и он испугался, что она в самом деле лишится чувств, он торжественно собственным ногтем вскрыл для нее вену на своей шее.
А Елена, которая когда-то была всего лишь человеком и с ужасом отнеслась бы к идее выпить у другого кровь, вцепилась в него с коротким сдавленным звуком удовольствия. Он почувствовал тепло ее губ на своей шее, он почувствовал ее сильные содрогания, он почувствовал опьяняющее чувство, возникающее, когда твою кровь забирает тот, кого ты любишь. Ему захотелось выплеснуть перед Еленой всего себя, отдать ей все, чем он был или когда-нибудь будет. И он знал, что то же самое почувствовала и она, когда дала ему выпить своей крови. Это были священные узы, которые их соединили.
Из-за этого у него возникло чувство, что они были любовниками с начала Вселенной, с тех времен, когда в темноте впервые засияла самая первая звезда. В этом чувстве было что-то первобытное, оно коренилось в нем очень глубоко. Когда Стефан почувствовал, как в ее уста льется первый поток его крови, ему пришлось подавить крик, едва не вырвавшийся изо рта, прижатого к ее волосам. А потом он шептал ей что-то безумное, неосмысленное о том, как он ее любит, о том, что их невозможно разлучить, и признания, и глупости, изливавшиеся из него на дюжине разных языков. А потом слов больше не осталось – были только чувства.
Они медленно кружились в лунном свете, поднимаясь ввысь. Ее белая ночная рубашка то и дело обвивалась вокруг его ног, облаченных в черное, пока они не долетели до макушек деревьев – живых и продолжающих стоять, но мертвых.
Это была священная и очень интимная церемония, которая касалась только их, и они слишком сильно были охвачены наслаждением, чтобы сохранять бдительность. Впрочем, Стефан все проверил вначале и знал, что Елена тоже проверила. Никакой опасности не было, были только они вдвоем, они плыли по воздуху вместе с луной, которая светила на них, словно благословляя.
Одной из самых полезных вещей, которые Дамон освоил за последнее время – даже полезнее, чем умение летать, хотя и им он наслаждался, – было умение полностью маскировать свое присутствие.
Естественно, ему пришлось выставить заслоны, которые можно было обнаружить даже при легком сканировании. Но это не имело никакого значения: если его никто не видит, никто его и не найдет. Значит, он в безопасности. Что и требовалось доказать.
Однако этим вечером, выйдя из общежития, он отправился в Старый лес, чтобы найти подходящее дерево, сесть на него и похандрить.
Причина была не в том, что думали о нем человеческие существа, эти насекомые, сказал он себе язвительно. Это примерно как озаботиться тем, что о тебе думает цыпленок, которому ты сейчас свернешь шею. А из всех вещей, на которые он хотел плевать, почетное первое место занимало мнение о нем его брата.
Но там была Елена. И пусть она все поняла – и попыталась сделать так, чтобы другие тоже поняли, – все равно быть вышвырнутым из дома у нее на глазах оказалось слишком унизительно.
Пришлось убираться, подумал он с горечью, в единственное место, которое он мог назвать своим домом. Пускай это немного смешно, поскольку он мог провести ночь в лучшей (а также единственной) гостинице города Феллс-Черч или с любым количеством милых молоденьких девушек, которые могли пригласить утомленного путника к себе домой выпить… воды. Посылается пучок Силы, чтобы усыпить родителей, – и вот у него до утра есть крыша над головой, а заодно и закуска – теплая и сама прыгает в рот.
Но он был зол и хотел побыть в одиночестве. Он немного побаивался охотиться. В его нынешнем настроении он просто не справился бы с собой, загнав напуганное животное. Он мог думать только об одном – рвать, терзать и делать кого-нибудь очень, очень несчастным.
Впрочем, животные возвращаются, заметил он, старательно обходясь только обычными органами чувств и не пуская в ход ничего такого, что могло бы выдать его присутствие. Ночь ужасов для них закончилась, а память у зверей обычно чрезвычайно коротка.
И тут, как раз в тот момент, когда он откинулся на ветку и стал мечтать о том, чтобы по крайней мере Мудду стало очень больно и плохо, появились они. Возникли словно ниоткуда. Стефан и Елена, держась за руки, закружились в воздухе, как счастливые крылатые любовники из Шекспира, будто лес был их домом.
Первое время он не мог поверить своим глазам.
Потом, как раз тогда, когда он собрался обрушить на них гром пополам с сарказмом, они стали разыгрывать свою любовную сцену.
Прямо у него перед глазами.
Словно специально, чтобы поиздеваться, они взлетели на ту же высоту, где был он. Они начали целоваться, ласкаться и… делать кое-что еще.
Из-за них он стал невольным вуайеристом; впрочем, «невольным» его можно было назвать только поначалу. Чем более страстными становились их ласки, тем внимательнее смотрел Дамон и тем сильнее он злился. Когда Стефан предложил Елене свою кровь, Дамон заскрежетал зубами. Ему захотелось заорать, что был момент, когда эта девушка принадлежала ему, когда он мог выпить ее досуха, и она счастливо умерла бы в его объятиях, когда она инстинктивно повиновалась звукам его голоса, а вкус его крови заставлял ее взлетать к небесам, когда он держал ее в руках.
