— Ну вот мы и пришли на «Улицу роз», — сказала Анна.
— Такая есть в каждом городе, — заметил я.
В Бейлстере улица красных фонарей располагалась недалеко от «Посоха епископа», и я, конечно, всегда усердно избегав ее. Услышав стук, я обернулся. Анна барабанила в соседнюю дверь.
— Что ты делаешь? — прошипел я.
— Думаю, эта нам подойдет, — ответила она и снова принялась стучать. Я попытался оттащить ее и отчаянно воскликнул:
— Да погоди же!
— Хватит трусить, — пропела она. — У тебя душа ушла в пятки? Так давай я тебе их согрею, эти пятки, в доброй теплой постели. Кстати, сколько лет покаяния полагается за такое?
Тут дверь приоткрылась, образовав узкую щель, и оттуда высунулся нос картошкой. За ним последовало мужское лицо, все изукрашенное фиолетовыми прожилками лопнувших сосудов. Он смерил нас с головы до ног взглядом слезящихся глаз.
— Что угодно, благородные господа?
— Я… — начал было я.
— Мы ищем развлечений, добрый хозяин, — вклинилась Анна. Слезящиеся глазки еще больше сузились. Анна похлопала по кошелю, висевшему у нее на поясе. Кошель звякнул солидным перезвоном золота.
— Ах развлечений?! Это у нас есть, дорогие господа, это у нас имеется! — вскричал хозяин с разом повеселевшим лицом. Я даже испугался, что у него сейчас все сосуды на морде полопаются. Он распахнул дверь и впустил нас внутрь.
В огромном камине пылал огонь, вокруг стояли столы, за которыми сидели несколько мужчин с бокалами в руках. Вокруг сновали женщины, разнося блюда и напитки. Это могла быть обыкновенная таверна, если бы женщины не были голыми, не считая изукрашенных шапочек на головах некоторых из них, отчего они выглядели еще более неодетыми. Одни были молоды, другие не очень. Я застыл, словно обратившись в камень. Сплошные обнаженные груди вокруг, сплошные голые попки! И эти кустики волос внизу живота — густые и редкие, черные и светлые…
— В чем дело, братец? Никогда прежде не видел голых баб? — скривилась Анна.
— Никогда! — прошипел я в ответ. Истинная правда. А тут… сколько их тут? Десять? Дюжина? Я чуть не начал креститься, в такое впал возбуждение.
Две голые девицы подошли к нам и взяли за руки, всячески превознося нашу молодость и прекрасные одежды, да так, словно нас тут и не было. Усевшись за стол, Анна заказала вина и достала из своего кошеля два безанта.
— Это вашей хозяйке, — заявила она. — Скажите, что мы желаем с ней поговорить.
Мы сели за стол и попробовали вино. От камина шло тепло, отблески пламени танцевали на обнаженных женских телах. Мы с Анной тихонько переговаривались, просто так, ни о чем особенном, вспоминая всякие незначительные события на борту «Кормарана». Правда, то и дело сбивались на то, чтобы восхититься обслуживающим персоналом, причем я обнаружил, что меня здорово возбуждает, как Анна наблюдает за реакцией на этих голых девиц. Я вспомнил, какую кару предусматривали правила отца Бурхарда за мастурбацию с использованием доски с дырой. Двадцать дней на хлебе и воде. Тут мне пришло в голову, что отец Бурхард, вне всяких сомнений, имел явное пристрастие к дереву, причем самого похабного свойства. Для него даже плотницкая мастерская являлась борделем. Я расхохотался — с явным облегчением: смех зарождался глубоко внутри меня и наполнял всю мою душу, пока она не взорвалась, освобождаясь от стягивавших ее грубых швов, вшитых туда отцом Бурхардом и его убогой и мрачной братией. Я откинул назад голову и гикнул.
— Что случилось, любовь моя? — спросила Анна, и на ее лице мелькнуло беспокойство.
— Ничего. Ничего особенного, любовь моя.
Когда прибыла мадам, крупная, полностью одетая личность с толстыми, как большие яблоки, щеками и маленькими блестящими глазками менялы, похожая на жену зажиточного крестьянина, Анна сразу взяла быка за рога.
— Мы с другом явились сюда под фальшивым предлогом, добрая женщина, — заявила она. — Я сказал твоему привратнику, что мы ищем развлечений. Мы и в самом деле имеем такую цель, только у нас своя игра, и как бы ни были хороши и привлекательны ваши девицы, у нас другие планы.
— Игра? — удивленно переспросила мадам, скрестив руки на груди и надувая губы. Потом до нее дошло. — A-а! Парочка Ганимедов [50]! Ах, мальчики, мальчики! Да зачем же вы сюда-то пришли? Рядом полно бань, возле собора. Только деньги тут зря потратите, да и время тоже.
— Отнюдь не зря, — возразила Анна, нагибаясь к ней. — Мы как раз хотим тратить деньги. А город полон воинов и солдат, которые вполне могут счесть веселой забавой охоту за парочкой Ганимедов вроде нас. У вас же, наверное, можно получить кровать и дверь, запирающуюся на замок, а мы готовы заплатить за все странности и неудобства. И потом, кто знает? Может, нам придет в голову обратиться, так сказать, в истинную веру и попросить парочку ваших лучших девочек.
Мадам подумала и улыбнулась почти тепло:
— Ну ладно… Да и почему нет? У меня всегда была слабость к таким, как вы. Наверху уже есть пара девиц. Так что если вы туда подниметесь, никто и ухом не поведет.
Она сунула руку глубоко за корсаж и опустила в мою ладонь теплый ключ.
— Два лестничных пролета наверх, четвертая дверь, — громко прошептала она и подмигнула. — Ох уж эти мне испорченные молодые люди! И такие красивенькие! Какая жалость, а? Я сама принесу вам вина. Ну все, ступайте наверх.
Мы прихватили свои бокалы и флягу с вином и направились к лестнице, лавируя между шлюхами. Анна шла первой. Пока мы поднимались, я задрал ей подол котты. Ее попка покачивалась у меня перед глазами, туго обтянутая белыми штанами. Она поднялась наверх и распустила волосы, упавшие ей на плечи, как тяжелая грозовая туча.
В коридоре было полутемно. Из-за первой двери доносились ритмичное кряхтенье и вскрики. За второй пела женщина, низким, мягким голосом; слов было не разобрать. За третьей царила тишина. Наша была четвертой. Я поспешно повернул ручку. Внутри горела единственная свеча. Я пнул дверь каблуком, и та захлопнулась. Звук удара привел меня в чувство: вот наконец мы и пришли. Добрались — после многих недель страстного желания и целой жизни невыразимо путаных и преступных мыслей. Я стоял, чувствуя себя каменным истуканом, а Анна скользнула к огромной кровати, украшенной грубой резьбой, на ходу расстегивая пояс. Меч с грохотом упал на пол.
— Иди ко мне, любовь моя, — хрипло произнесла она, нащупывая пальцами шнурок котты. Потом одним движением стянула ее с себя, и та медленно сползла на пыльный пол.
Анна села на постель. Ее кожа казалась очень белой, оттененная чернотой волос и зеленью чулок. Грудь все еще стягивала полоса льняной ткани. Она склонила голову на плечо, изучающе глядя на меня. Лицо ее вдруг сделалось каким-то чужим, на щеках от возбуждения пылал румянец. Я почувствовал, что мое лицо тоже вспыхнуло, и отступил к двери.
— Что с тобой, Петрок? — напряженно спросила она.
У меня в животе все сжалось. Кожа горела и шла мурашками, я так покраснел, что от лица исходил жар. Желание, кажется, превратилось в обычный страх. Руки вдруг сами собой взлетели к груди, и ладони соединились — совершенно рефлекторным жестом, позабытым за долгие месяцы. Совершенно сбитый с толку и смущенный, я прижал их к груди и почувствовал, как колотится о ребра сердце.
— Не знаю, что делать дальше, — наконец признался я.
Наши взгляды встретились. Так мы и смотрели друг на друга, не отрываясь, и сердце все отсчитывало секунды моего бесконечного постыдного бездействия. Потом лицо Анны разгладилось, она улыбнулась и протянула ко мне руки.
— Все, что надо сделать, — это подойти ко мне, любимый.
Так я и поступил, чуть не запутавшись в складках котты Анны. И сел на кровать рядом с ней. Я весь дрожал как в лихорадке, а она притянула меня к себе, прижимаясь все сильнее и сильнее. Потом отпустила, молча расстегнула мой пояс и, словно раздевая ребенка, потащила мою котту вверх, стягивая с меня.
— Ну давай, — прошептала она, заводя мои руки себе за спину, где льняная полоса была завязана узлом. Я подергал его и распустил. Анна подняла руки, и я медленно размотал длинную полосу, пока она не упала на пол. И мы обнялись, наконец прижав одно теплое тело к другому. А потом я очнулся, и наши руки заплясали, заскользили, развязывая шнурки, тесемки и подвязки и отыскивая тайные места, спрятанные под ними, и это уже не казалось ни странным, ни запретным. Мы упали на старую раздолбанную кровать, и весь мой мир стал Анной: ее волосы, ее запах, ее веснушки, то появлявшиеся, то пропадавшие в мигающем свете свечи, все ее тело, ее плоть, что с чудесной готовностью трепетала под моими прикосновениями. Так мы и плыли в забытьи, пока не поняли, где и как пылающий огонь наших тел и душ, огонь жизни и любви может соединиться и вспыхнуть еще сильнее.
