Макс навел свое ружье на толпу. Все невольно попятились. Он выпалил холостыми над головами и с удовлетворением расхохотался, когда толпа бросилась врассыпную.

Николь не могла уснуть. Вновь и вновь мысленно переживала одну и ту же сцену: как спускалась в толпу и давала пощечину рыжеволосому парню. «Итак, я ничем не лучше его», — думала она.

— Ты еще не спишь, не так ли? — спросил Ричард.

— Хм!

— С тобой все в порядке?

Последовало недолгое молчание. Николь ответила:

— Нет, Ричард… Я очень расстроилась, потому что ударила этого парня.

— Вот уж не надо. Ты-то в чем виновата… Он сам нарвался на это… худшего оскорбления не придумаешь… Подобные ему люди не понимают ничего, кроме грубой силы. — Нагнувшись, Ричард начал растирать спину Николь. — Боже мой! — проговорил он. — Я еще не видел тебя такой напряженной… вся спина словно в узлах… сверху донизу.

— Я очень встревожена, — сказала Николь. — У меня жуткое предчувствие, что скоро вся ткань нашей жизни здесь в Новом Эдеме будет разорвана… И я занята абсолютно бесполезным делом.

— Ты сделала все возможное, моя дорогая… я должен признаться, что изрядно удивлен таким усердием. — Ричард продолжал нежно растирать спину Николь. — Но вспомни — ты имеешь дело с людьми… их можно перевезти в новый мир… поселить в раю, но и туда они прихватят с собой свои страхи, тревоги и культурные предрассудки. Новый мир получится действительно новым, если заселить его людьми с чистым разумом, подобно новым компьютерам без программ и операционных систем, а только с чистой памятью и способностями.

Николь умудрилась выдавить улыбку.

— Не слышу оптимизма в твоих словах, дорогой.

— Почему? Все увиденное мной в Новом Эдеме или на Земле подтверждает — человечество не способно жить в мире с себе подобными, что же тогда говорить о прочих живых существах. Правда, попадается иногда личность или даже целая группа людей, способная встать над основными генетическими или общественными недостатками вида… но любой из них — это чудо и никак уж не норма.

— Я не разделяю твоей точки зрения, — тихо ответила Николь. — Ты видишь все в мрачном свете. По-моему, люди в основном отчаянно стремятся добиться согласия. Мы просто не умеем достичь его. Вот почему нам так необходимы образование и хороший пример.

— Даже этому рыжему? Неужели ты полагаешь, что образование сделает его более терпимым?

— Я вынуждена так думать, дорогой. В противном случае, увы, мне придется сдаться.

Ричард не то кашлянул, не то рассмеялся.

— Ты что? — спросила Николь.

— Просто подумал, — проговорил Ричард, — не случалось ли Сизифу уговаривать себя… дескать, уж в этот раз камень с горы не покатится.

Николь улыбнулась.

— Наверное, надеялся, что сумеет оставить свой камень на вершине, иначе незачем было так усердствовать… во всяком случае, с моей точки зрения.

Кэндзи Ватанабэ вышел из поезда в Хаконе, невольно вспоминая свою давнишнюю встречу с Тосио Накамурой на планете, находившейся теперь в миллиарде километров отсюда. «В тот раз он тоже позвонил мне, — подумал Кэндзи, — и потребовал, чтобы мы переговорили о Кейко».

Кэндзи остановился перед окном магазина и поправил галстук. Разглядывая свое искаженное отражение, он легко мог представить себя в Киото — школьника-идеалиста, собиравшегося на встречу с соперником. «Но это было давно, — сказал самому себе Кэндзи, — и тогда дело было лишь в нашем самолюбии. А сейчас судьба всего нашего крошечного мира…»

Наи, не желая встречи своего мужа с Накамурой, настояла, чтобы тот позвонил Николь и посоветовался. Николь также не рекомендовала губернатору встречаться с Тосио Накамурой.

— Он бесчестный, свихнувшийся на властолюбии мегаломан, — проговорила Николь. — Ваша встреча ни к чему хорошему не приведет. Тосио просто пытается нащупать твои слабые места.

— Но он сказал, что может ослабить напряженность в колонии.

— Какой ценой, Кэндзи? Внимательнее отнесись к условиям. Этот человек никогда не предложит что-либо за так.

«Зачем же ты пошел?» — спрашивал его внутренний голос, когда Кэндзи увидел огромный дворец, в котором ныне обитал приятель его детства. «Не знаю, — отозвался другой голос внутри. — Быть может, ради собственной чести, самоуважения, чего-то глубоко укоренившегося в твоей сути».

Дворец Накамуры и окружающие его дома были выстроены в классическом стиле Киото; голубые черепичные крыши, аккуратно ухоженные сады, тенистые деревья, невероятно чистые дорожки… даже запах цветов — все напоминало Кэндзи о родном городе, оставшемся на далекой планете.

У дверей его встретила очаровательная молодая девушка в сандалиях и кимоно, она поклонилась и в самой вежливой японской манере сказала: «Охаири кудасаи»[44]. Кэндзи оставил свои туфли на стеллаже и надел сандалии. Обратив глаза к полу, девушка проводила его через несколько комнат, обставленных в западном стиле, в царство татами; поговаривали, что там Накамура проводит большую часть своего свободного времени, забавляясь с наложницами.

Девушка вскоре остановилась и отодвинула бумажный экран, украшенный летящими журавлями. «Додзо»[45], — произнесла она, пригласив его внутрь. Кэндзи вошел в комнату с шестью татами и, скрестив ноги, уселся на двух подушках перед блестящим столом, покрытым черным лаком. «Тосио опоздает, — подумал он. — Так задумано заранее».

Другая молодая девица, столь же хорошенькая, в восхитительном нежных тонов кимоно, старавшаяся держаться незаметно, бесшумно вошла в комнату, неся воду и японский чай. Кэндзи медленно потягивал чай, окидывая взглядом комнату. В одном углу находилась деревянная ширма с четырьмя панелями. Кэндзи за несколько метров видел чудесную резьбу. Он встал с подушки, чтобы поглядеть получше.

Обращенная к нему сторона изображала красоты Японии во все четыре времени года. Зиму символизировал лыжный курорт в японских Альпах, покрытых метровым слоем снега. Весну изображала сакура в цвету над рекой Кама в Киото. Потом шел летний ослепительный день, увенчанная снегом вершина Фудзиямы возвышалась над сочной зеленью. Осень бушевала красками в деревьях вокруг фамильной усыпальницы Токугава и мавзолея в Никко.

«Удивительная красота, — подумал Кэндзи, вдруг ощутив тоску по дому. — Тосио попытался воспроизвести мир, который мы оставили позади. Но зачем? Почему он тратит свои мерзкие деньги на такое великолепное искусство? Странный, непонятный человек».

Четыре панели на обратной стороне ширмы живописали другую Японию. Яркими красками была изображена битва при замке Осака, происшедшая в начале XVII века; после нее Иэясу Токугава сделался сегуном Японии. Ширму покрывали человеческие фигурки: сражающиеся самураи, придворные — мужчины и женщины, — наблюдавшие за ходом сражения; был изображен даже сам господин Токугава — будучи выше всех прочих, он с явным чувством удовлетворения радовался победе. Не без интереса Кэндзи отметил, что резной фигуре сегуна были приданы черты Накамуры.

Кэндзи уже собирался усесться на подушки, когда ширма раздвинулась и появился его соперник.

— Оматидо сама дэсита[46], — проговорил Накамура, слегка кланяясь в его сторону.

Кэндзи ответил неловким поклоном, потому что не хотел встречаться взглядом со своим соотечественником. Тосио Накамура был одет в форму самурая со всеми атрибутами, включая меч и кинжал! «Все это часть психологической обработки, — сказал себе Кэндзи. — Он хочет испугать меня или смутить».

— Ано, хадземемасека[47], — сказал Накамура, усаживаясь на подушку перед Кэндзи. — Котя га, оисии дэсу, нэ?[48]