Отойдя от дверей, они влились в людской поток и обогнули храм сзади по натоптанной паломниками тропинке через Баркор [10]. Здания по обе стороны стояли высокие, ограничивая узкие улочки стенами из толстенных блоков древнего камня, по тибетской традиции побеленного. Каждый дюйм занимали уличные торговцы — яблоку негде было упасть. Продавалось все: от армейских мундиров до молитвенных барабанов из костей яка, от старинных тибетских свитков до пластмассовых столовых ножей.

Продавцы стояли за крохотными лотками, прихлебывали чай на масле и молоке тибетских коров и время от времени окликали кого-нибудь из ревнителей веры. В окрестностях храма буквально не иссякал поток паломников. У всех в руках были молитвенные барабаны самых разных размеров. Верхняя половина барабана крепилась к тяжелой бусине, которая вращалась, раз за разом показывая написанные на ней священные слова. Некоторые из барабанов имели высоту около метра, и их приходилось подвешивать к поясу и постоянно подкручивать размашистыми круговыми движениями, чтобы не останавливались.

Билл и Лука проходили мимо первых лотков, когда к ним подбежало трое грязных детишек. К их ладоням все еще были привязаны картонки. Заливаясь смехом и болтая о чем-то между собой, они подошли к Луке, и один из них дернул его за руку. Лука нагнулся, улыбаясь.

— Привет, ребятки.

Один из них прошептал что-то другому, тот помедлил секунду, а потом подался вперед и легонько ущипнул светлые волосы на предплечье Луки. Он с удивлением обнаружил, что они действительно растут из кожи.

— Конечно же… у тибетцев нет волос на теле, — сказал Лука, бросая взгляд на Билла и снова поворачиваясь к стайке детишек. — Если вы, ребята, думаете, что это плохо, то посмотрите-ка сюда. — И, наклонившись, он раздвинул ворот футболки, демонстрируя поросль на груди.

Дети заверещали от ужаса и отступили, толкая друг друга. Мальчик, который первым сделал открытие, вышел вперед и показал на Луку.

— По, — сказал он и побежал к дверям храма, а следом за ним — его друзья, визжа и смеясь.

Лука и Билл недоуменно переглянулись.

— Есть предположения?

— Ни малейших, — ответил Билл, и они двинулись дальше мимо лотков.

Из-за каждого лотка им кричали: «Дешёв! Дешёв!» — и протягивали домино из костей яка, ожерелья из нефрита, церемониальные ножи.

— Так что будем делать с визами? — спросил Билл, когда они наугад подошли к одному из лотков. — Я думал, вопрос решен.

— Решен вопрос с пересечением границы, — поправил Лука, — но нам нужно еще получить разрешение на въезд в восточные районы.

— Ты же знаешь китайцев, Лука. Как только они вводят ограничения, черта с два их убедишь поменять решение. А если мы все же попытаемся попасть туда, они прикомандируют к нам какого-нибудь идиота переводчика, который будет днем и ночью шпионить за нами.

— Ничего, придумаем что-нибудь, — рассеянно ответил Лука и тряхнул головой, увидев, что лоточница сует ему под нос нечто вроде человеческого черепа, украшенного серебряной свастикой.

Он покрутил череп в руках, постучал пальцем по темечку.

— Слушай, Лука, я серьезно, — сказал Билл, беря приятеля за руку. — Я не собираюсь убивать три недели, шатаясь по Лхасе в ожидании клочка бумаги. У меня нет времени.

— У меня тоже. Но я уже обо всем дого…

Он не успел закончить, как продавщица вышла из-за лотка, сияя заученной улыбкой. Она с воодушевлением стала называть цены, на пальцах правой руки показывая, сколько готова скинуть. Она все понижала и понижала, уходя от немыслимой начальной суммы, а Билл и Лука даже не сказали ни слова. Наконец Лука выдавил что-то из своего жалкого словарного запаса, и женщина, помрачнев, медленно отступила за лоток.

Они двинулись дальше, вливаясь в толпу.

— Я пытался сказать, что уже договорился о встрече с Рене, — объяснил Лука. — Он что-нибудь придумает. Он всегда что-нибудь придумывает.

Билл остановился как вкопанный.

— Рене? Ты серьезно?

— А почему нет?

— Потому что он только и ждет, чтобы случилась какая-нибудь катастрофа. Я думаю, мы не должны связываться с ним. Как его до сих пор не выкинули из Лхасы — один бог знает.

— Да, но если есть человек, способный пробить визу и разбираться с долбаными китайскими чиновниками, то это он.

Свернув на боковую улочку, Лука двинулся прочь от храма и тибетского квартала.

— Идем, — позвал он, ускоряя шаг. — Иначе нам не достанется столик.

Пройдя несколько сотен ярдов, они оказались на главной улице Лхасы. Широкая, с современными магазинами, неоновой рекламой и электрическим освещением, она обозначала переход от тибетского квартала к остальной части города, где хозяйничали китайцы.

Повсюду над недостроенными зданиями возвышались строительные краны, а в конце улицы виднелась золоченая крыша бывшей резиденции далай-ламы — Поталы.

На холме, высеченный прямо в породе и равнодушный к растущему внизу городу, расположился этот дворец тысячи комнат. Стены, при взгляде на которые захватывало дух, защищали его от суеты вокруг. Но очевидно, что «мирное освобождение», осуществляемое китайцами, затронуло не только внешний облик Лхасы и ее храмов: за стенами медленно умирал дух дворца далай-ламы.

Китайцы запретили монахам молиться в храме. Теперь его покинутые комнаты и пустые коридоры лишились тепла. Почти никто не ходил по каменным ступеням, за многие столетия протертым посередине. Глядя на заброшенную скорлупу здания, трудно было представить, что когда-то внутри кипела жизнь, что комнаты, фрески и тысячи статуй Будды, казалось, и вправду дышали. Теперь Потала стояла в конце главной улицы и представляла собой пустую оболочку — аттракцион для туристов, ничуть не привлекавший тибетцев.

В конце улицы Билл и Лука миновали несколько витрин, наверху которых висели свежие плакаты, изображавшие бледного китайца лет двадцати с бритой головой.

Он смотрел бесстрастным взглядом, выражение его лица не казалось ни враждебным, ни дружеским. Ниже жирным шрифтом был напечатан текст. Только по количеству плакатов становилось ясно, что они сообщают о чем-то важном.

Лука пригляделся к одному из недавно наклеенных плакатов. Внизу была короткая расшифровка на английском: ИНАУГУРАЦИЯ ЕГО СВЯТЕЙШЕСТВА ОДИННАДЦАТОГО ПАНЧЕН-ЛАМЫ, 1 ИЮНЯ 2005 ГОДА.

— Кажется, мы пропустим важное событие, — сказал Лука, показывая на дату.

— Что-то он не очень похож на тибетца, — заметил, чуть нахмурившись, Билл.

— Ну, кем бы он ни был, в отсутствие далай-ламы он станет тут главным. — Лука отвел взгляд от постера.

В двадцати ярдах впереди он увидел поворот, который искал.

— Ага, пришли, — сказал он, хлопнув Билла по плечу.

Отойдя от плаката, они двинулись дальше по улице, и через несколько шагов сверкающие витрины и мощеный тротуар кончились, уступив место трущобам и грязной дороге. Они прошли по лабиринту узеньких улочек и, миновав несколько тупиков, оказались у деревянной веранды знакомого ресторана. Билл посмотрел на Луку, и тревога снова вернулась к нему.

— Давай только побыстрее: вошли и ушли.

— Расслабься, Билл, — попытался успокоить его Лука. — Это всего лишь Рене. Положись на меня в этом деле.

Билл поморщился и, качая головой, последовал за другом внутрь.

«Положиться на Луку» — именно от этого предостерегала его жена.

Ресторан был ярко освещен и набит туристами. Официанты в традиционных тибетских одеяниях скользили между столиками, подавая момо [11]и бургеры из мяса яка. Мало того что ресторан дико смотрелся на пыльной улочке Лхасы, он, усугубляя сюрреализм ситуации, словно завис между двумя цивилизациями.

Как только Лука и Билл вошли в зал, они тут же услышали Рене. Голос у него был низкий и громкий, а речь пересыпана словами-паразитами. Туроператор, проработавший в Лхасе почти восемь лет, Рене, с его небритым красным лицом, пивным животом и мятой одеждой, всем своим видом демонстрировал равнодушие (или слепоту) к культуре Востока.