Вампира звали Джон Уилкс Бут.
Глава 13
Так всегда будет с тиранами
Я оставляю вас, зная: огонь свободы будет пылать в ваших сердцах, пока не исчезнет всякое сомнение в том, что все люди созданы свободными и равными.
Линкольн, речь в Чикаго, штат Иллинойс
10 июля 1858 г.
I
Двенадцатого апреля 1865 года через лужайку возле Белого дома двигался незнакомец — прямо к колоннам Южного портика, где в ясные весенние дни на балконе третьего этажа частенько появлялся сам президент. Мужчина шел быстро, в руках он нес небольшой кожаный портфель. Закон об учреждении Секретной службы лежал в ту среду на столе у Линкольна. Там он останется до самой его смерти.
Без трех минут четыре незнакомец вошел в Белый дом и представился одному из дворецких:
— Меня зовут Джошуа Спид. Я хотел бы видеть президента.
Жизнь, проведенная в боях, не пощадила Эйба. После смерти Уилли Линкольн все больше слабел. Он сделался мрачным, потерял уверенность. Морщины на лице казались все глубже, а под глазами набрякли мешки, из-за чего президент всегда выглядел изможденным. Мэри пребывала в депрессии, а в редкие периоды оживления употребляла свою нервную энергию на перестановку мебели или сеансы «связи» с любимыми сыновьями, Эдди и Уилли. Эйб ограничил общение с женой обменом дежурными любезностями. Между 3 и 5 апреля, по пути в павшую столицу Конфедерации, Ричмонд, президент записал на полях в дневнике такое стихотворение:
Мне опять,
как встарь, близка
подруга давняя,
тоска.
Авраам хотел развеяться, с кем-нибудь поговорить, а потому пригласил старого друга и бывшего охотника на вампиров провести вечер в Белом доме. Когда доложили о приезде Спида, президент прервал совещание и поспешно прошел в гостиную. После гибели Линкольна Джошуа вспоминал о той встрече в письме к соратнику, Уильяму Сьюарду:
Президент положил правую руку мне на плечо, я обернулся, и мы замерли. Полагаю, на моем лице он прочел удивление и скорбь. Я смотрел на него и видел слабость, которой прежде за ним не водилось. Плечистого великана, способного разрубить вампира пополам, больше не было. Я не видел радости в его глазах, не видел уверенности. Передо мной стоял согбенный, сухопарый, болезненно бледный джентльмен. Линкольн выглядел лет на двадцать старше, чем ему полагалось.
«Дорогой мой Спид!» — воскликнул он и заключил меня в объятия.
Охотники отужинали вдвоем. Мэри пожаловалась на головную боль и легла в постель. После трапезы они ушли в кабинет Эйба, где просидели до утра, посмеиваясь и вспоминая былые дни так запросто, будто снова оказались в спрингфилдской комнатушке над магазином. Друзья говорили об охоте, о войне, о вампирах, улепетывающих из страны. Кроме того, они беседовали о повседневных мелочах: о семье, о работе, о чуде фотографии.
Все было так, как я мечтал. Мои беды остались где-то далеко, сердце успокоилось, и я вновь ощутил себя самим собой, пусть даже всего на несколько часов.
В какой-то момент, уже за полночь, Эйб, рассмешив Спида бесчисленными шутками, рассказал ему про сон. Про кошмар, который возвращался уже несколько ночей подряд. Авраам даже записал его в дневнике, чтобы не забыть:
Вокруг стояла мертвая тишина. Потом я услышал сдавленные всхлипы, как будто плакала целая толпа. Я встал с постели и направился вниз. Там раздавались те же всхлипы, но скорбящих не было видно. Я блуждал из комнаты в комнату: вокруг не было ни души, но повсюду меня встречал безутешный плач. Я растерялся и встревожился. Что это означает? Я шел все дальше, пока наконец не добрался до Восточного зала. Там меня поджидало нечто чудовищное и неожиданное. Передо мной возвышался катафалк, на котором покоилось тело в погребальных одеждах. Вокруг стояли часовые. В зале собралась целая толпа: одни со скорбью смотрели на покойника (лицо у него было закрыто), другие рыдали.
«Кто скончался в Белом доме?» — спросил я у одного из солдат.
«Президент, — ответил он. — Его убили».
Толпа горестно взвыла. Я проснулся.
Больше той ночью уснуть мне не удалось.
II
Джон Уилкс Бут ненавидел солнце. Свет раздражал его кожу, слепил глаза. На солнце круглые, розовощекие лица хвастливых северян делались невыносимыми. Солдаты проходили по улице, болтали о победах Союза, праздновали окончание «мятежа». Вы понятия не имеете, за что шла война.Двадцатишестилетний молодой человек всегда любил тьму, даже до того, как сделался ее слугой. Театр с самого начала был его домом. Плетеная тесьма, бархатные занавеси. Мягкий свет газовых ламп. Театр стал центром его жизни, и именно в театр Бут зашел перед полуднем, чтобы забрать свою корреспонденцию. Он ждал восхищенных писем от поклонников, быть может, от тех, кому посчастливилось увидеть, как он блистал в Нью-Йорке в роли Марка Антония или как на этих самых подмостках играл свою недавнюю роль — Пескару в «Отступнике».
Дверь за кулисами, как и все двери в зрительный зал, была распахнута, и в помещение проникал дневной свет, но в театре Форда все равно стоял полумрак. Балконы первого и второго яруса утопали во тьме. Бут шел по сцене, и эхо его шагов отдавалось в гулкой пустоте. Для него не существовало более родного и привычного места. Бут нередко проводил дневные часы в полутемном театре: дремал на рабочих мостках, читал при свечах на верхнем ярусе или репетировал перед безлюдным залом. Пустой театр похож на обещание.Кажется, так говорят? Пустой театр похож на невыполненное обещание.Пройдет несколько часов, и зал наполнится светом и шумом. Смехом и аплодисментами. Разодетой публикой в цветастых нарядах. Сегодня обещание исполнится. А потом, когда опустят занавес и погасят огни, снова наступит тьма. В этом и заключалась красота. В этом был театр.
Бут заметил, как двое рабочих что-то делают справа от сцены, футах в десяти над его головой. Они снимали перегородку между двумя маленькими ложами, чтобы из них получилась одна большая, наверняка для какой-нибудь важной особы. Одного из рабочих Бут узнал: это был Эдмунд Спенглер, краснолицый мужчина с мозолистыми руками. В театре частенько нанимали его.
— Кто же твои почетные гости, Спенглер? — поинтересовался актер.
— Президент, первая леди и генерал Грант с супругой.
Не говоря ни слова, Бут спешно покинул театр. Корреспонденцию он так и не забрал.
* * *
Необходимо было связаться с друзьями, продумать план, подготовить оружие… Как мало времени. Как мало времени, какая потрясающая возможность!Бут направился прямиком к пансиону Мэри Суррат.
Мэри, простоватая, полная темноволосая вдова, приходилась Буту бывшей любовницей (к тому же она была ярой сторонницей южан). Они познакомились много лет назад, когда актеру случилось зайти в таверну в Мэриленде, которую держала семья Суррат. Мэри была на четырнадцать лет старше, но влюбилась в юношу без памяти. У них завязался роман. После смерти мужа Мэри продала таверну, переехала в Вашингтон и открыла небольшой пансион на Эйч-стрит. Бут нередко ее навещал, впрочем, в последние годы он несколько охладел к плотским радостям. Мэри все еще любила его, так что когда любовник попросил Суррат съездить в ее бывшую таверну и передать нынешнему владельцу, Джону Ллойду, «чтоб готовил оружие», она ни минуты не колебалась. За несколько недель до описываемых событий Бут припрятал у Ллойда целый огнестрельный арсенал: он хотел похитить Линкольна и обменять его на пленных конфедератов. Теперь Бут собирался задействовать свой оружейный склад в плане попроще.
