Лекция закончилась, раздалось «вежливое постукивание тростей по перилам», студенты направились к выходу — все, кроме двоих. Доктор торопливо собрал свои бумаги, инструменты, «быстро нырнул в небольшую дверку в задней части „сцены“ и исчез». Армстронг и Спид последовали за ним.
В кромешной тьме мы спускались по узкой каменной лестнице, ощупывая шероховатые влажные стены, пока наконец не наткнулись на какую-то гладкую поверхность. Я чиркнул спичкой о каблук, и огонь высветил черную дверь с золоченой надписью: «Дж. Н. Макдауэлл, доктор медицинских наук, частное владение». Я вытащил пистолет, Армстронг — арбалет. Спичка погасла. Мое сердце усердно выполняло свое «единственное, прекрасное предназначение» — ведь мы знали, что по ту сторону тьмы нас поджидает вампир.
Спид взялся за дверную ручку и тихонько приоткрыл дверь…
Свет.
Нашим глазам предстала длинная комната с высоким потолком и гладкими стенами. Где-то над головой тянулся ряд небольших окошек, через которые проникал мягкий вечерний свет и виднелись ноги прохожих. Справа на столе стояли клетки с крысами, стеклянные сосуды и серебристые инструменты. Впереди на каменной плите лежало, кажется, тело, прикрытое белой простыней. А слева, Эйб, слева… По всей длине комнаты на узких полках, расположенных друг над другом на расстоянии семи-восьми футов, покоились обнаженные трупы.
Мы попали в морг.
Я думал, что доктор будет нас поджидать, что он сразу кинется на нас… Но его и след простыл. Мы с Армстронгом медленно приблизились к плите, держа оружие наготове. Только теперь я заметил темные стеклянные трубки у нас над головой: они тянулись от тел слева направо, к сосудам. Только теперь понял, что по трубкам течет кровь, которую снизу подогревает ряд небольших газовых плиток.
Только теперь увидел, что грудь у «трупов» вздымается с каждым вдохом.
Тогда-то, Эйб, я осознал весь ужас происходящего. Нас окружали живые люди, сложенные на полки, будто книги в библиотеке. У них едва хватало места, чтобы вздохнуть. Их кормили прямо через отверстия в желудках… И высасывали их кровь. Эти люди не могли умереть, но они были не в силах пошевелиться. Их захватило в плен создание, которое теперь насвистывало в соседней комнате.
Вампир насвистывал… Мыл руки. Готовился, без сомнения, прикончить какого-то несчастного, который все еще дышал под белой простыней.
Тут-то нам в голову и пришла одна мысль.
Макдауэлл вернулся: он надел фартук и принес на подносе хирургические инструменты. Посвистывая, он разложил свои принадлежности и откинул простыню. Это не тот человек.
Армстронг резко сел и разрядил арбалет мерзавцу в сердце — в сердце, Эйб! Стоит ли говорить, что стрела со звоном отскочила — тупоголовый бык забыл про нагрудник!
Ошибка дорого нам обошлась, Эйб. Макдауэлл отбросил притворство и обнажил клыки. Джек услышал, как что-то упало на каменный пол. Он посмотрел туда, где только что находился его арбалет, но не увидел ни оружия, ни своей руки. Он побледнел: из запястья хлестала кровь, а оторванная кисть валялась на полу.
От воплей Джека могли бы проснуться даже полумертвые жертвы на полках.
Мне пришлось выскочить из укрытия и выстрелить вампиру в голову. Но не стоило полагаться на дрожащие руки. Пуля прошла мимо кровопийцы и попала в его драгоценные стеклянные сосуды! Эйб, вообрази, какой раздался грохот! На каменный пол хлынули потоки крови. Я чуть не утонул. Система оказалась настолько хрупкой, что от одного выстрела разлетелись все трубки под потолком, и мне на голову пролился кровавый дождь.
«Нет! — закричал Макдауэлл. — Ты все погубил!»
Не помню, как он кинулся на меня. Знаю только, что вампир отшвырнул меня на полки с телами так сильно, что я сломал правую ногу. Страшнее боли мне испытывать не доводилось — даже тогда, когда вампир избивал меня в Фармингтоне. Мне было холодно. Помню, что Макдауэлл (точнее, целых два Макдауэлла, поскольку от удара у меня двоилось в глазах) приблизился ко мне. Я беспомощно лежал и не мог подняться. Пол весь покрылся кровью. Помню, что мне в голову пришла странная, забавная даже мысль, что покойницкая — вполне подходящее место для гибели, не хуже любого другого… Сверху лилась теплая жидкость… Я чувствовал ее вкус… И тут Макдауэлл неожиданно схватился за лицо.
Наконечник стрелы вышел у него под правым глазом! Древко торчало из затылка. За спиной вампира стоял тупоголовый бык и сжимал арбалет в трясущейся здоровой руке.
Лицо вампира было залито противоестественным количеством крови (что удачно дополняло и без того чудовищную сцену). Макдауэлл испугался и сбежал. [30]
Слава богу, мы находились всего в двух шагах от лучшей больницы в Сент-Луисе. Мы с Армстронгом помогли друг другу вскарабкаться по ступенькам (я опирался на здоровую ногу и нес его отрезанную руку). Оба мы с головы до ног перепачкались в крови двух десятков людей.
Хирурги сумели спасти Джеку жизнь, Эйб, но он навсегда лишился руки. Смерть подошла к нему близко, ближе, чем он согласится признать. Его выручила сила. Сила да еще молитвы, которые ты, без сомнения, обращал к Богу. Я останусь с Армстронгом, пока он не поправится (хоть он и отказывается со мной разговаривать). Мне сказали, что нога восстановится и даже если я и буду хромать, то совсем немного. Друг, не печалься из-за верного Спида — он почитает себя самым везучим дураком на земле.
II
Третьего августа 1846 года Эйба избрали в палату представителей Соединенных Штатов. В декабре 1847-го, спустя почти полтора года после выборов, Авраам с семьей прибыл в Вашингтон, чтобы приступить к исполнению своих обязанностей. Линкольны заняли комнатку в пансионе миссис Спригг. [31]Теснота усугублялась наличием четвертого члена семьи.
Благословение вновь осенило нас: 10 марта [1846 г. ] у нас родился мальчик, Эдвард Бейкер, такой же смешливый негодник, как и Боб (хотя характер у него, кажется, мягче). Хоть Эдди и родился вторым, люблю я его ничуть не меньше. Его улыбка совершенно покоряет меня. Я щекочу ему пальчики на ногах, чтобы рассмешить… Нюхаю его волосы, когда он спит… Прижимаю сонного малыша к своей груди. Эти мальчишки вертят отцом как хотят!
На этот раз Эйб не боялся, что сын заболеет или умрет. Он не торговался с Богом (по крайней мере, в дневнике об этом ничего не сказано). Быть может, он уверился в собственных силах. А может, попросту был слишком занят, чтобы переживать. Авраам продолжал следить за процветающей адвокатской практикой в Спрингфилде, приспосабливался к жизни в новом городе и к участившемуся ритму политической активности. Он занимался чем угодно, кроме охоты на вампиров.
Письма [от Генри] приходят каждый месяц. Он просит меня хорошенько подумать. Убеждает снова взяться за его поручения. Каждый раз я отвечаю одной и той же простой истиной: я не хочу оставить жену без мужа, а детей — без отца. Если я и впрямь призван освободить людей от тирании, объясняю я, то должен сделать это в духе старинной пословицы про перо и топор. Мой топор сделал свою работу. В дальнейшем я собираюсь полагаться на перо.
Вашингтон во всех смыслах разочаровал Эйба. Он ожидал увидеть сверкающую столицу, населенную «лучшими умами на службе у избирателей». Однако его встретили «несколько светил в тумане посредственностей». Что же до мечты о жизни в большом городе… Вашингтон, в отличие от Нью-Йорка или Бостона, оказался больше похож на Луисвилль и Лексингтон, хотя и здесь встречались порой чудеса архитектуры. «Пара дворцов посреди прерии», — говаривал Эйб. Строительство монумента Вашингтона еще не началось. Впрочем, ни его, ни Капитолий, не успеют завершить при жизни Линкольна.
