Обычные люди живо реагируют на ритм и темп жизни. Удивительно, но эта реакция практически не привлекает внимания ни психологов, ни социологов. Это зияющий провал и неадекватность наук о поведении, поскольку темп жизни оказывает мощное влияние на поведение, вызывая у разных людей сильные и часто противоречивые реакции.

Не будет преувеличением сказать, что темп жизни делит человечество разграничительной линией, которая порождает непонимание между родителями и детьми, между Мэдисон-авеню и Мэйн-стрит, между мужчинами и женщинами, между американцами и европейцами, между Востоком и Западом.

Обитатели планеты Земля делятся не только по расам, нациям, религиям и идеологиям, но также по положению во времени. Исследуя современное население Земли, мы обнаруживаем крошечную группу людей, которые до сих пор живут охотой и собирательством, как их предки миллионы лет назад. Другие, и они составляют подавляющее большинство человечества, зависят не от охоты на медведей и сбора ягод, а от сельского хозяйства. Они живут во многих отношениях как их предки сотни лет назад. Вместе эти две группы составляют, вероятно, 70 процентов всех живущих ныне человеческих существ. Это люди прошлого.

Наоборот, немногим больше 2,5 процента населения Земли волей судьбы оказались в индустриальных обществах. Они ведут современный образ жизни. Они являются продуктами первой половины XX века, сформированные механизацией и массовым образованием, но воспитанные в запоздалых воспоминаниях о сельском прошлом их страны. По сути, это люди настоящего, люди современности.

Оставшиеся два-три процента населения планеты, однако, не являются больше людьми ни прошлого, ни настоящего. Дело в том, что в главных центрах технологических и культурных изменений – в Санта-Монике, штат Калифорния, и Кембридже, штат Массачусетс, в Нью-Йорке, Лондоне и Токио – находятся миллионы людей, о которых можно сказать, что они уже живут жизнью будущего. Задающие тренды – часто даже не осознавая этого,– эти люди живут сегодня так, как многие миллионы людей будут жить завтра. Хотя сейчас их всего несколько процентов от населения мира, они уже формируют среди нас международную нацию будущего. Они – полномочные провозвестники будущего человека, первые граждане всемирного, рождающегося в муках супериндустриального общества.

Чем эти люди отличаются от остальных? Определенно, они богаче, лучше образованны и более мобильны, чем большинство представителей рода человеческого. Да и живут они дольше. Но что особенно выделяет людей будущего, так это факт, что они уже захвачены новым, ускоренным темпом и ритмом жизни. Они «живут быстрее», чем окружающие.

Некоторые люди испытывают сильную тягу к этому чрезвычайно ускоренному ритму жизни – они выходят далеко за пределы обычного образа жизни и испытывают тревогу, напряжение и дискомфорт, когда ритм замедляется. Они отчаянно стремятся туда, «где развертываются активные действия». (На самом деле многим из них безразлично, в чем заключаются эти действия, – лишь бы все происходило так же стремительно, как раскручивается сжатая пружина.) Джеймс Уилсон установил, например, что тяга к быстрому ритму жизни является одной из скрытых движущих сил явления, известного под названием «утечки мозгов» – массовой миграции европейских ученых в Соединенные Штаты и Канаду. Изучив поведение пятисот семнадцати эмигрировавших английских ученых и инженеров, Уилсон пришел к выводу, что привлекали этих людей не только высокие зарплаты и лучшие условия труда, но и ускоренный ритм жизни. Эмигранты, пишет Уилсон, «не пугаются того, что они называют „ускоренным ритмом Северной Америки“. При прочих равных они, как представляется, предпочитают такой ритм жизни всем другим». Так же и один белый ветеран движения за гражданские права из Миссисипи сообщает: «Люди, привыкшие к ускоренной городской жизни… не могут долго выносить сельскую жизнь Юга. Вот почему они часто снимаются с места и уезжают куда-то без видимой причины. Переезд – это наркотик движения». Эта тяга к перемене мест, вероятно бесцельная, играет роль компенсационного механизма. Понимание мощной притягательности определенного ритма жизни для людей позволяет объяснить это «бесцельное поведение».

Но если одни люди просто наслаждаются новым стремительным ритмом, другие испытывают к нему отвращение и готовы на все, чтобы «избавиться от этой карусели», как они это называют. Полное вовлечение в нарождающееся супериндустриальное общество означает вхождение в мир, движущийся с невиданной прежде быстротой, но такие люди не хотят этого, предпочитая лениво перемещаться со своей скоростью. Не случайно несколько лет назад хитом сезона в Лондоне и Нью-Йорке стал мюзикл «Остановите Землю – я сойду». Квиетизм и поиск иных способов отказа и уклонения от общественной жизни, характерные для поведения людей (но не всех хиппи), наверное, менее мотивирован отвращением к ценностям технологической цивилизации, нежели подсознательной попыткой убежать от ритма жизни, который многие считают невыносимым. Не случайно хиппи называют ситуацию в обществе «крысиными бегами», а это явный намек на ускорение.

Пожилые и старые люди еще более негативно реагируют на дальнейшее ускорение изменений. Под наблюдения, согласно которым возраст часто коррелирует с консерватизмом, можно подвести солидный математический базис: в старости время течет быстрее.

Когда пятидесятилетний отец говорит своему пятнадцатилетнему сыну, что ему придется подождать два года до покупки собственной машины, то этот интервал в 730 дней составляет всего 4 процента от прожитых лет отца. Но в жизни юноши этот отрезок времени составляет целых 13 процентов. Поэтому нет ничего удивительного, что сыну эту промежуток времени кажется в три-четыре раза длиннее, чем отцу. Четыре часа воспринимаются четырехлетним ребенком так же, как воспринимается его двадцатичетырехлетней матерью отрезок времени в двенадцать часов. Сказать ребенку подождать конфету два часа – это то же самое, что попросить мать подождать чашку кофе четырнадцать часов.

Вероятно, что у такой разницы в субъективном восприятии времени может быть и чисто биологическое основание. «По мере старения, – пишет Джон Коэн, психолог из Манчестерского университета, – календарные годы постепенно съеживаются. Ретроспективно каждый год кажется более коротким, чем предыдущий, наверное, в результате замедления метаболических процессов». По сравнению с замедлением их собственных биологических ритмов этим людям будет казаться, будто движение мира ускорилось, даже если темп жизни мира не изменился.

Какими бы ни были причины, любое ускорение изменений, которое по существу является увеличением числа событий в единицу времени в канале чувственного опыта, пожилым человеком воспринимается весьма серьезно. По мере того как скорость изменений в обществе возрастает, все больше пожилых и старых людей начинают остро ощущать эту разницу. Они также становятся изгоями, удаляются в свой частный мир, обрывают множество контактов с быстро движущимся внешним миром и в конце концов до самой смерти ведут почти растительную жизнь. Мы ни за что не сможем решить психологические проблемы старых людей до тех пор, пока не найдем средства – за счет перемены биохимических процессов или переобучения – изменить их восприятие времени или создать для них анклавы, структурированные так, чтобы темп жизни в них был контролируемым или даже, возможно, использовать там календари со скользящей шкалой, приспособленные к субъективному восприятию времени пожилыми пациентами.

Необъяснимый по-другому конфликт – между поколениями, родителями и детьми, мужьями и женами – можно раскрыть, найдя разницу в реакциях на ускорение ритма жизни. То же самое верно в отношении столкновения культур.

Для каждой культуры характерен собственный ритм. Ф. М. Эсфандиари, иранский романист и эссеист, рассказывает о конфликте двух ритмов жизни, возникшем, когда немецкие инженеры перед Второй мировой войной помогали Ирану в строительстве железной дороги. Иранцы, как и вообще жители Ближнего Востока, отличаются более спокойным отношением к времени, чем американцы и западные европейцы. Поскольку иранские рабочие регулярно опаздывали на работу минут на десять, немцы, бывшие образцом пунктуальности и вечно куда-то спешившие, часто увольняли их. Иранским инженерам потребовалось много усилий для того, чтобы убедить немцев в том, что, по ближневосточным стандартам, рабочие-иранцы проявляли просто чудеса пунктуальности и если их будут увольнять и впредь, то скоро на строительстве будет некому трудиться, кроме детей и женщин.