Ирвинг вообще перестал со мной общаться, хоть как-то. Все прекратилось. Не было наших утренних баталий за рогалики с черникой, которые ели лишь мы двое, он просто отдавал их мне молча, даже не смотря на меня. Мы не спорили, кто будет в эту неделю отвозить младших в школу – просто ехали в мамином мини-вэне все вместе, и за рулем, конечно же, был он. Я не возражала, у меня по-прежнему все болело, и на пассажирском сиденье можно было устроиться так, как мне угодно, удобно и почти безболезненно.

Пока мы ехали, я рассматривала свое расписание уроков на неделю. Остались те же предметы, что и в прошлом году, но можно было на выбор взять еще три дополнительных. Как всегда, я выбрала дополнительную литературу, один из современных языков – немецкий, а вот о третьем лишь раздумывала. Я знала, что это мой последний год в школе, и надо решить, куда я хочу поступать. Но у меня по-прежнему не было идей, кем я хочу быть, мне казалось, у меня нет особых талантов, а специализацию нужно было выбрать сейчас. Всего лишь год – на то, чтобы решить, кем я стану в будущем. Конечно же, я могу проучиться еще один год просто на нулевом, но стоит ли? Отец тонко намекал, что хорошо бы стать ветеринаром, мама спала и видела меня поваром, я же не загорелась ни одной из их идей. Может, стать учителем? Да нет, это не для меня. Все мне казалось неподходящим. Вот мама, пользуясь своим талантом, открыла в нашем городке магазинчик выпечки, потому что это ее хобби, она любит печь и готовить, выдумывать рецепты. Я же любила скалолазание – что же мне теперь, магазин спортинвентаря открывать? Нужно будет подумать или посоветоваться с нашим школьным консультантом. У нее много флаеров от разных университетов и колледжей. Но выбрать дополнительный урок нужно было уже сегодня. Наверняка у мистера Идеальность таких проблем не было. Я покосилась на Ирвинга и снова, закусив губу, уткнулась в бумаги. Холодный, каменный мистер Идеальность.

Пока мы ехали в школу, младшие сзади нас немного приуныли – еще бы, лето закончилось, началась наука. Мы же с Ирвингом явно не переживали по этому поводу. Выпускной класс – это, скорее, уже радостный учебный год. Для меня школа никогда не была чем-то напрягающим, я ходила туда, потому что там бывали друзья и потому, что так было необходимо. Да, звучит скучно, но именно такой я и была.

Ирвинг выбивал пальцами на руле ритм песни, я поглядывала на него исподлобья. Интересно, было ли ему так же, как мне, слышно запах лекарства, которым я обмазывалась теперь? Думаю, да, такой аромат не пропустить. А какие он выбрал для себя дополнительные предметы? Вот это действительно интересно. Я даже не представляла, какие у него достижения в науке. И кем он хочет быть. Мы жили под одной крышей целый месяц – и все, что я знала о нем, так это его словарный запас, который он использовал, чтобы охарактеризовать меня весьма нелестно. Я знала, что он часто проводил свободное время за чтением – что-то в стиле киберпанк, а также ужасы. Я лишь раз ради интереса попробовала почитать его книгу и, честно говоря, не смогла. Меня не привлекало такое чтиво. Да, он тоже мог меня осуждать за те слезливые романы, что я читала, но он же не видел всех моих книг, а среди них были и детективы, и мистика. Просто романы читали все мои подруги, и я подстраивалась под них, чтобы понимать, о чем они говорят. Вскоре мне стало даже интересно, и все же мистика у меня была на первом месте.

И что с того, что Ирвинг может посчитать это глупым? Мне все равно, что он обо мне думает. Это как пить дать. Я надеялась, что, когда мы пойдем в школу, Ирвинг перезнакомится со всеми, и мы перестанем часто видеться, особенно дома. Может, если они с Вокс встречаются, все об этом узнают, и он перестанет до трех часов утра мучить меня своей музыкой? Ну, не то, чтобы мучить, я тоже слушала рок, так, чтобы об этом остальные не знали, все мои подруги слушали поп-музыку, и рок для них был тяжеловат. Но ночью мне хочется спать, а не думать, пошел ли он к Вокс или просто специально оставил включенной музыку, чтобы меня злить.

– До скольких у вас занятия сегодня? – Ирвинг обернулся назад, на малышню.

– До трех, как и у вас, – отозвалась Этни, – но у нас с Майклом тренировка, Майя останется со мной, чтобы посмотреть, а потом мама за нами приедет.

– А ты?

Я непонимающе посмотрела на Ирвинга, и он терпеливо разбавил свой вопрос.

– У тебя тоже какая-то тренировка?

– Я отстранена на месяц, как по состоянию здоровья, так и за неразрешенный подъем.

– Так тебе и надо, – лишь хихикнул он себе под нос, мне же захотелось ткнуть его под ребра, но я не стала.

– Нечего рассказывать мне, что и как должно быть. Я и сама знаю, что оплошала. А ты что, не делал ничего такого, о чем бы потом жалел?

Не знаю, почему, но Ирвинг внезапно затих. Его руки сжались, скулы побледнели. Тоненький голосок Майи сзади объяснил мне, в чем дело.

– Он жалеет, что настаивал тогда, чтобы родители поскорее приехали на его игру. Мы торопились, и потом…

Ирвинг явно был зол на сестру за такие подробности, но даже не стал ей об этом говорить при нас. Видимо, Майя это поняла и затихла. Тоненькое лицо искривилось от страха, причем необоснованного, так как я точно знала, что он ничего ей не сделает. Скорее, на мне отыграется.

Я же все и так поняла с первых ее слов. Даже не могла поверить, что Ирвинг обвиняет себя в том, что случилось. Мне тут же стало жалко, что я такое сказала, хотя он сам вынудил меня на это.

– Прости… – Я попыталась извиниться. Но рука Ирвинга резко взметнулась, будто он пытался отгородиться от меня и моих извинений или просто выкинуть их в окно, и он тихо сказал:

– Мне твои извинения ни к чему.

Ах так! Мои извинения ему ни к чему. Оказывается, я такое чудовище, что даже не имею права на прощение. Эта обида глубоко засела внутри меня. И конечно, мое настроение ухудшилось, я ощутила боль во всем теле. Мне стало очень горько от его слов, хотя отчего? Мне же все равно, что он обо мне думает. Разве не так? При этом я почему-то вспомнила, как мы смотрели друг на друга тогда, на скале.

Я уткнулась взглядом в свою черную юбку, но краем глаза все же видела черные брюки Ирвинга, его длинную мускулистую ногу, обтянутую штаниной. Мне всегда казалось, что наши парни одеты по-глупому: черное пальто, черная рубашка с эмблемой школы и такие же брюки, на ногах – черные туфли. Но, смотря на Ирвинга, невозможно было сказать, что он в этом выглядит глупо. Как бы я его ни ненавидела, но не могла не признать, что он красив. Руки и тело у него мускулистые, поджарые – последствие занятий спортом. Лицо – не просто милое или симпатичное, а притягательное, как у актеров, которым стоит всего лишь улыбнуться, чтобы вся комната вдруг осветилась. О его полных губах Рашель мне и так все уши прожужжала, а волосы – такие каштановые, тяжелые и прямые, с удачно подобранной прической делали его похожим на модель. Я нередко замечала, что Ирвинг тщательно следит за своей внешностью. И хотелось бы назвать его пидарашкой, но язык не поворачивался. Для этого он был слишком мужественным, с его ростом и фигурой. Немудрено, что вечерами мне звонили девчонки и расспрашивали о нем, говоря что-то типа: «Ах, я его сегодня видела, он такой секси!», или «И не могу понять, как он тебе не нравится, да он – самый-самый классный парень, которого я когда-либо видела». Рашель выражалась более откровенно: «Видела сегодня твоего друга в окно. Бегал в одних коротеньких шортиках с утра. Если бы не хотелось так спать, пристроилась бы к нему. Удачно я встала с утра в туалет, не находишь?» И что мне всем им нужно было отвечать на вопросы, почему мы не миримся? Не миримся, и все. Терпеть его не могу. Особенно теперь, когда он почти со мной не говорит. Да и извинений не принимает. Ужас, когда закончится эта неделя? Как началось с понедельника, так, видимо, будет всю неделю. Плохая карма меня должна была преследовать, я это чувствовала.

Я не ошиблась. Кроме того, что Ирвинг со мной не говорил, его подсадили ко мне на нескольких уроках, а на других он сидел буквально через проход. И я могла наблюдать, с каким презрением и неудовольствием он иногда смотрит на меня. Нет в мире справедливости. Как сказали учителя, так как мы живем в одном доме, ему будет легче идти в ногу с этой программой. Я понимала, что это логично, но мне от этого не легче было. Ирвинг, кажется, еще хуже воспринял соседство со мной. В машине он говорил со мной еще вполне миролюбиво, но на уроках то и дело буркал, если хотел что-то спросить. К концу учебного дня я была на грани того, чтобы попросить пересадить его. Ленч тоже не принес облегчения, все то и дело подходили – то меня поздравить с тем, что я героиня, то с Ирвингом познакомиться. Девушки поедали его голодными глазами, парни хотели разузнать, где он жил, бывал, что видел и каким спортом занимается. В первый же день на него положил глаз тренер по регби. Это означало, что я остаюсь до конца тренировки, чтобы забрать его. Я с начала перемены просто умирала от голода, но к концу ее поняла, что мне так и не удалось даже два раза подряд что-то укусить. Ирвинг же ел с завидным аппетитом.