Месяца три она пребывала в подвешенном состоянии, пока из Манчестера не позвонила Сандра, ее двоюродная сестра, с известием о том, что один из местных театров нуждается в хореографе.

После коротких переговоров с руководством театра Ширли переехала сначала в Манчестер, к Саре, потом приобрела в Бердиксе небольшой, но очень уютный коттедж — других в этом замечательном городке просто не было, — куда вскоре и перебралась.

К счастью и вопреки тревожным ожиданиям, новая жизнь Ширли понравилась. Работать, как прежде, она не могла, зато с головой окунулась в постановку танцев. А часы досуга почти полностью посвящала обустройству своего нового жилища. По прошествии не такого уж и продолжительного времени домик Ширли стал настолько милым — как снаружи, так и изнутри, — что его не хотелось покидать даже ненадолго.

Больше всего Ширли любила уик-энды, потому что с утра можно было поваляться в постели, разглядывая темные балки, укреплявшие потолок спальни. На них, ближе к окну, но вне досягаемости прямых солнечных лучей, Ширли развесила кашпо с пышными папоротниками. Так она претворила в жизнь картину, возникшую в ее воображении при первом посещении этой спальни.

Ее дом очень скоро наполнился растениями. В супермаркете Бердикса был на удивление богатый цветочный отдел, и время от времени Ширли совершала туда набеги. В результате очень скоро ее гостиная и сама стала мало отличаться от цветочного магазина.

Каких только растений не было в этой самой большой комнате коттеджа! Ампельные, вьющиеся, эпифиты, суккуленты... Над всем царил крупный, похожий на пальму цикас. Вокруг него живописно располагались в красивых и разнообразных вазонах другие цветы, названия которых порой бывали труднопроизносимыми.

Например, замиокулькас. Ширли никак не удавалось запомнить это слово, так что она попросту нарекла растение игуаной. Из-за темных пятен на утолщенных у основания побегах растение действительно отчасти напоминало рептилию. А его плотные кожистые листья были похожи на пластинки, украшавшие спину одной разновидности динозавров, наименования которой Ширли не вспомнила бы даже под угрозой смертной казни.

Ей нравились почти все цветы, поэтому каждый свободный уголок гостиной она заполнила ими. Здесь были фикусы с обыкновенными, зелеными, а также с пестрыми и бурыми листьями. Азалии с цветками разных оттенков. Далее эхмеи, алоказии, гардении, фитонии, пеперомии... и еще много других, включая большое количество фиалок и глоксиний. То тут то там выглядывали длинные, закрученные спиралью побеги травы, носящей название юнкус эффузус спиралис, которая придавала обширной коллекции растений необычайное очарование.

Стоит ли удивляться, что Ширли быстро прижилась в коттедже, обустроенном по ее собственному вкусу? Тем более что домик — и в этом заключалась особенная прелесть — находился в полном ее владении, в отличие от арендуемой некогда лондонской квартиры.

По вечерам Ширли включала спрятанные среди растений лампочки, и освещенная зелень приобретала таинственный вид, благодаря чему гостиная делалась еще уютнее.

Так приятно было сидеть здесь с книжкой, или перед телевизором, или слушать музыку, размышляя над очередным творческим проектом.

Постепенно Ширли привыкла к мысли, что ее жизнь вошла в колею, по которой отныне будет катиться спокойно и уверенно. Даже если по какой-то причине придется сменить место работы, все равно останется несколько других вариантов, так как в Манчестере много театров.

Конечно, порой она тосковала по тем дням, когда сама танцевала на сцене, а не готовила к этому других. Тело Ширли не забыло пластики движений, и порой будто даже не ей, а ее мышцам и сухожилиям хотелось вновь испытать былое волнующее напряжение.

Она успокаивала себя тем, что, возможно, когда-нибудь ее сердце придет в норму и его снова можно будет подвергать нагрузкам. Правда, простая логика подсказывала, что к тому времени Ширли потеряет форму, которую очень трудно восстанавливать, — это известно всем, кто тем или иным образом связан с физическими нагрузками. Так что вернуться на сцену и полноценно работать на ней — дело очень и очень непростое.

В глубине души Ширли понимала это и надеялась, что со временем тоска по прежним занятиям пройдет. Тем более что новые были насыщены не меньшим количеством интересных моментов. И главное, нынешняя работа тоже относилась к разряду творческих. К тому же рано или поздно чем-то подобным и должно было кончиться. Ведь, за редкими исключениями, век балерины короток.

Словом, по прошествии двух лет Ширли с полной уверенностью могла сказать, что счастлива. И у нее не было причин менять свою жизнь... до тех пор, пока она не изменилась сама.

Впрочем, конечно, не без участия Ширли. Если бы ей удалось справиться с мгновенным безумием и сдержать невесть откуда взявшуюся вспышку страсти, она не ломала бы сейчас голову над вопросом, как быть с неожиданной беременностью. Тысячу раз права гинеколог Лина Смитсон, утверждающая, что лучшее средство предохранения — это полное отсутствие секса.

Без него я жила припеваючи, удрученно думала Ширли. А сейчас просто не знаю что делать. Ох, откуда только все это взялось на мою голову?! И главное, мы ведь пользовались презервативом!

Данный факт особенно возмущал ее — то есть, разумеется, не применение презерватива, а что тот подвел. Ширли чувствовала себя обманутой. Даже осознавая неизбежное присутствие небольшой доли риска, она никак не могла смириться с мыслью, что именно ей довелось оказаться в числе неудачников.

Сколько она ни старалась, так и не смогла припомнить случая, чтобы кто-то из ее знакомых — неважно, мужчин или женщин, — оказался в подобной ситуации. Коллеги по цеху тем более исключались, ведь балерины очень щепетильны в вопросах безопасного секса. Для них незапланированная беременность настоящая катастрофа.

Хорошо, что я сейчас не танцую! — не раз и не два проносилось в голове Ширли. А то бы...

А то бы у нее не было иного выхода, кроме как прервать беременность.

Однако подобная мысль была ей ненавистна. Она никогда не прибегала к аборту и не собиралась этого делать в настоящее время, что, по сути, не оставляло ей выбора.

Странно, но в течение нескольких тревожных суток, последовавших после посещения клиники, Ширли спала по ночам как убитая.

Вероятно, таким образом ее мозг спасался от перенапряжения, потому что, если бы она и ночью ломала голову над поисками решения, заведомо не имеющего альтернативы, это кончилось бы плохо.

Отсутствие сновидений тоже было благом. Все вместе давало Ширли возможность отдохнуть.

Лишь дней через восемь ей приснился сон, точь-в-точь повторявший события, после которых только и способно было появиться известие о беременности. Видение было таким ярким, что, пробудившись, Ширли еще долго лежала в постели, перебирая в памяти волнующие детали.

Как и в реальности, во сне все началось с поцелуя. Он был таким же крепким и одновременно изысканным, как сам Люк Ролстон. И таким же пленительным.

Не в силах противиться внезапному порыву, трепеща от наплыва желаний как листок на ветру, Ширли беспомощно прильнула к Люку — стройному, сильному, уверенному во всем, что он делал. Где-то в недрах ее тела, между бедер, возник и начал раскручиваться клубок тепла.

Что это? Откуда взялось? Этого не должно быть! — молнией сверкнуло в мозгу Ширли.

Однако яркая вспышка лишь на долю секунды осветила затянутое мглой страсти сознание, тут же канув в небытие. Но и за этот короткий отрезок времени Ширли успела подумать, каким безумием является то, что делают они с Люком. Впрочем, упомянутая мысль вовсе не повлекла за собой желания сейчас же все прекратить.

Ширли Джоуэл и Люк Ролстон были практически посторонними людьми. Во всяком случае, они очень мало чего знали друг о друге. И это было замечательно! Данный факт словно еще больше распалял их обоих.

Ширли это нравилось.

Люку это нравилось.