Александр Лекувед шел, напевая и помахивая пакетами. Почти у самого дома он поднял глаза к ясному небу. И едва не вознес ему благодарность. Однако солидные люди не беспокоят небеса по пустякам. Так что он потрусил себе дальше, наслаждаясь солнышком и хорошим настроением. Александр Лекувед, семидесяти двух лет, учитель на пенсии, почтенный, но отнюдь не окруженный почетом, лихой, хоть и запоздалый, бунтарь, первый раз почувствовал вкус к жизни.

В бакалейную лавку Оскара Вердена покупатели заходили, едва ли не подняв руки, точно гангстеры из вестерна, пойманные на месте преступления. И робко спрашивали:

— Нельзя ли килограмм картошечки, да-да, вот такой? И пакетик кофе, нет, не этот, другой? Сколько я вам должен?

Под двуствольным взглядом хозяина уместно было бы прибавить:

— Деньги до или после расстрела?

Но на шутки никто не осмеливался.

Обычно Оскар Верден смотрел на вас так, словно вы были прозрачный, затем опускал глаза в усыпанный опилками пол и, наконец, протягивал вам мятый листок, который отрывал от пришпиленного к серому халату блокнота. На нем простым карандашом были записаны цены и внизу, под чертой, итог. Если же он бывал в хорошем настроении, то переводил взор с пола на бумажку и сам бесстрастно возглашал счет. «Надо же, он умеет говорить! Невероятно!» Умел, умел.

Ну а в те дни, когда настроение у бакалейщика бывало превосходное, он мог даже выпалить в отважившегося переступить порог лавки отрывистым:

— Что нужно?

Покупатель чуть не падал с ног от неожиданности. В вестерне он непременно выстрелил бы в ответ в порядке законной самозащиты. Но в Четвертом округе у людей крепкие нервы. И вошедший, показывая на пирамиду банок с зеленым горошком, спокойно говорил:

— Дайте мне вот это!

— Что — это? — спрашивал Верден, уставясь в пол.

— Зеленый горошек.

— Зеленого горошка нет!

— Да как же нет, когда вон он, на полке у вас за спиной. Дайте мне одну банку.

— Нет.

Покупатель хватался рукой за то место, где у ковбоя висит кобура:

— Ну хватит, месье Верден. Дайте мне банку горошка с той полки. У меня мало времени.

Атмосфера накалялась, бакалейщик занимал боевую позицию:

— У меня тоже нет времени. Берите что-нибудь другое, это отложено на заказ.

— Дайте банку горошка, или я к вам больше ни ногой, — кипятился покупатель.

Оскар Верден выходил из-за прилавка и, глядя неприятелю в лицо, цедил:

— Вам сказано: горошка больше нет. А это — на заказ.

— Немедленно подайте мне горошек, не то я позову полицию! — Случалось, покупатель цитировал услышанное в фильме.

Верден выставлял кулаки на уровне блокнота. Неколебимый, как скала, готовый отразить любую атаку, он сам бросался в схватку:

— Зовите хоть министра всей полиции! Я сказал, что сказал: тот горошек отложен! Зовите хоть раввина всей полиции, все равно не получите ни банки!

Покупатель на шаг отступал и сбавлял тон:

— Ну будьте же благоразумны!

Верден, однако же, так просто не сдавался.

— Вы угрожали мне полицией! — твердил он.

— Это я только так. Стану я бегать за полицией из-за какой-то баночки горошка, которую теперь-то вы мне прекрасно продадите, правда?

Верден заслонял своим телом полку с консервами:

— Не дам ни банки, пока я тут хозяин!

— Но мне необходим горошек, жена велела принести.

Верден охотно переключался на другую тему:

— Так у вас есть жена?

— Ну да, — недоуменно отвечал покупатель.

— И вы ее любите?

— Да, но какое это имеет отношение к горошку?

— Никакого. А вы хотите, чтобы все было логично?!

В это время звонил телефон. Верден снимал трубку, говорил: «Алло», потом: «Да… да… да…» — после шестого «да» рявкал: «Нет!» — и бросал трубку.

— Ну вот, — стерев пот со лба, он снова обращался к покупателю, — теперь можете забирать хоть все банки своего горошка. Сколько вам дать?

— Одну. А что вдруг такого изменилось?

— Не ваше дело, — отвечал бакалейщик, засовывая покупателю в сумку шесть банок.

— Мне только одну! — возражал тот.

Верден сверлил его взглядом:

— Вы мне морочите голову со своей женой. Пристаете со своей полицией. И в конце концов берете одну несчастную банку горошка?

Покупатель взрывался:

— Силы небесные! И за какие только грехи меня занесло в лавку к этому бесноватому!

Он кричал:

— Мне не нужно шесть банок! Вам позвонили и отменили заказ, так? И вы решили, раз такое дело, всучить все мне! Я что вам, свалка? Да вы… вы знаете кто?.. Вы просто…

Он форменным образом задыхался от злости. Верден подскакивал и хлопал его по спине. Это помогало: покупатель переводил дух и машинально бормотал «спасибо».

— Не за что! — скрежетал бакалейщик.

И тут снова звонил телефон. «Нет… нет… нет…» — говорил Верден, после шестого «нет» рявкал: «Да!» — и бросал трубку.

За это время покупатель приходил в себя:

— Ладно, так и быть. Здоровье дороже каких-то консервов. Давайте сюда ваши банки, вот вам деньги, и я пошел.

— Не выйдет, — отвечал Верден. — Вы что, не слышали? Отмену отменили.

Покупатель закатывал глаза, шатаясь, выходил за дверь и оседал на землю. Ведь и самое сильное сердце, бывает, сдает. А что уж тут причиной: нервотрепка, жара, духота или, может, Верден? Кто это знает!

Бакалейщик, стоя на пороге, глядел на лежащего и вздыхал:

— Жаль. В кои-то веки разговоришься с человеком…

Кто-то вызывал «скорую помощь», она приезжала, и, лежа на носилках, покупатель предостерегал санитара:

— Если хотите сберечь свои нервы, не покупайте зеленый горошек в этой лавке.

Водитель включал сирену, а санитар поглаживал больного по плечу:

— Не волнуйтесь, месье. Уж слишком мы расстраиваемся из-за вещей, которые того не стоят! Горошек, нервы, бакалейщики, смысл жизни — какие пустяки! Ведь главное — совсем другое!

— Что же? — вяло шептал размякший пациент.

А санитар, пока карета мчалась от ратуши к больнице Отель-Дьё, все время повторял:

— Другое.

Залман Лезерик получал по почте еврейскую газету на идише. А кроме того, каждый день часов в десять-одиннадцать покупал в киоске еще одну, на французском. Хотя бы для того, чтобы получше знать о тех событиях глобального масштаба, которые никак не отражались на его частной жизни. Ничего особенного он собой не представлял. Но в прошлом, пока не ушел на покой, ездил по парижским пригородам и торговал на рынках подержанными книгами и журналами, а потому сохранил привычку с величайшим почтением относиться к печатному слову. Так что, отойдя от дел и продав свой фургончик, оставил большую часть скопившегося товара у себя. Груды нераспроданных книг да еще и газеты, которых каждый день все прибывало, — во всем квартале, несомненно, он один был окружен таким количеством типографской продукции.

В тот день он, как обычно, вышел из дому и направился к газетному киоску у метро, но по дороге завернул в аптеку купить бутылку парафинового масла. Лекарство, которое прописал его новый врач, ничуть не помогало, и он решил вернуться к испытанным средствам.

В аптеке Залман Лезерик встретил Симона Рыкова — тот зашел спросить что-нибудь от кашля. Они немножечко поговорили, и Лезерик уже собрался распрощаться и идти дальше за своей газетой, как вдруг Рыков сказал ему любезным тоном:

— Послушайте, Залман, я не хочу сказать ничего дурного, но куда вы денете все свои книги и газеты, когда умрете? У вас ведь, кажется, их целые залежи — мне говорила ваша приходящая прислуга, она у меня тоже делает уборку. Зашли бы лучше как-нибудь сыграть в белот. Я приглашаю.

Однако Лезерик на предложение не польстился. Он знал, что Рыков и компания других пенсионеров собираются в кафе у самого метро. Но ему там было скучно.

— А вы, вы что же, не читаете? — только и спросил он.