— Когда вы зачитываете отчет, я всегда засыпаю. По мне, пусть лучше мямлит председатель, чем секретарь. А то что ни доклад, то в сон вгоняет. Но я сегодня не приду.

Файгаров ничего не ответил и продолжал размазывать пену. Потом взял большую бритву, раскрыл ее и начал брить. А Мальцман все не унимался:

— Нет, правда, я бы проголосовал за вас. Из вас вышел бы отличный председатель комитета по избранию королевы. Объективный. Ведь парикмахерам, я слышал, девушки интересны как клиентки и не более, вы меня понимаете? — Он подмигнул: — Ну, к вам это не относится. Вы человек женатый. И можете гордиться. Такая супруга, как мадам Файгарова, для человека вроде вас — большое счастье. Не обижайтесь, я шучу. Такая у меня привычка. Где торговля — там и шуточки. Жаль, что я не смогу прийти сегодня вечером. Без меня вряд ли кто-нибудь примет всерьез вашу кандидатуру. Когда мне сказали, что вы хотите баллотироваться, я решил, что это тоже шутка.

— А почему? — спросил Файгаров, и рука его застыла.

Мальцман хлопнул себя по ляжке и, глядя в зеркало на парикмахера, опять захохотал:

— Он еще спрашивает почему?! — Смех его резко оборвался, он повернулся к мастеру лицом: — Да я не знаю! Просто никто вас в председатели не выдвинет. Одеколончик не забудьте! Это полезно — разгоняет кровь. Даю вам слово, — прибавил он, — не будь у меня столько дел и приди я на собрание, я бы проголосовал за вас. И не слушайте, кто бы что ни говорил! Что у вас мания величия, что вы дурак и что без жены вы были бы пустое место. Пусть себе болтают! Даже если все это так, я бы все равно проголосовал за вас!

Файгаров перебил его, ловко резанув бритвой по коже. Выступила кровь, и, прежде чем Мальцман понял, что случилось, парикмахер протер царапину ваткой, смоченной дезинфицирующим средством, смазал чем-то, чтобы остановить кровь, и залепил пластырем. Все это он проделал, улыбаясь и приговаривая:

— Ничего, ничего, месье Мальцман, небольшая промашка!

— Ну хоть не воспалится? — волновался Мальцман. — Меня ведь ждут в одиннадцать.

— Нет-нет, не беспокойтесь. Так что вы говорили? Простите, я вас перебил.

— Я помню, что ли, что я говорил? Надо быть осторожней, Файгаров, когда держите бритву! Не воспалится, точно?

— До чего суматошный народ! Пугаются по пустякам, — вздохнул Файгаров. — К вам это не относится, месье Мальцман. Я вас, конечно, понимаю.

— Пожалуй, лучше забегу в аптеку около Бастилии.

Мальцман снял салфетку и оглядел в зеркало свою физиономию с пластырем. Файгаров удержал его за плечи:

— Еще чуть-чуть, я не совсем закончил. Не воспалится ли? Да может…

— Вы шутите?!

Файгаров снова вздохнул. Мальцман соскочил с кресла:

— Запишите за мной, расплачусь потом, мне некогда, в одиннадцать придет клиент, а надо еще к доктору успеть заскочить.

Он помчался к двери, трогая на ходу царапину.

И тогда младший мастер, сидевший на соседнем кресле, покачал головой:

Здорово вы его отделали, хозяин!

Впервые за многие годы волна счастья и гордости прокатилась по всему телу долговязого Файгарова. Он расправил грудь, провел пятерней по седой шевелюре, сказал:

— Так вы заметили? — и, посвистывая, прошелся по салону.

Но скоро снова подошел к младшему мастеру и деланно небрежно бросил:

— Вы ведь не скажете моей жене?

Тот понимающе кивнул. Файгаров же, стараясь говорить не слишком громко, прибавил:

— Знаете, Люсьен, если б люди в этом рабском мире не позволяли помыкать собою, то все увидели бы, что значит всегда уметь постоять за себя.

«А не податься ли мне в машинисты метро?» — все чаще подумывал Бенуа Бошвар.

И вот однажды он поделился своими мыслями с раввином, который слушал, но мало что понимал:

— Завидная работа. Никаких складов-закупок. Никаких клиентов, которые морочат тебе голову и требуют того, чего у тебя нет. Никаких долгов. Находишься под землей, в полной безопасности. А то ведь где гарантия, что как раз в тот момент, когда я разложу на прилавке свой трикотаж, не разразится мировая война! Нет, честное слово, работа отличная! А? Как вы думаете?

Вместо ответа раввин надел пальто и вышел.

Бошвар поглядел, как он чуть не бегом бежит из синагоги после вечерней службы, и со вздохом сказал президенту общины — тот уж и сам собирался домой:

— Похоже, новому раввину ничего в жизни не интересно, кроме религии.

— И как она, жизнь? — машинально спросил президент.

Бошвар вцепился в нового собеседника.

— Не очень, — начал он со вздохом. — Прямо-таки паршиво. Вот почему я и думаю, не сменить ли профессию. Пойти, например, в метро.

— А я иду пешком. Не знал, что вы ездите на метро. Тогда всего хорошего. Привет домашним.

Президент тоже направился к выходу.

— Да я не говорил, что езжу на метро, — упорствовал Бошвар. — Я живу рядом с вами. Чтобы ехать домой на метро, мне надо сначала очутиться далеко от дома. Я говорил, что вот, интересно, возьмут ли меня водить поезда метро, и еще…

— Кого водить? В метро все ходят сами!

Что делать, президенту шел восьмой десяток, он плоховато слышал. Растолковывать ему, что к чему, Бошвар не стал. Так и не разрешив своих сомнений, он постоял в одиночестве посреди улицы Фердинана Дюваля и направился к себе домой.

В парадном ему встретился консьерж. И сдернул с головы берет — не в знак приветствия, а чтобы почесаться. Бошвар приступил и к нему:

— Что новенького со вчерашнего дня? Как ваши кошки? Как жена? Все хорошо?

— Все в порядке, месье Бенуа. А как вы? Как ваша лавка, как фургончик и торговля трикотажем? Дела идут?

— Не очень. Вот собрался на днях разузнать, не требуются ли в метро машинисты с большим жизненным стажем.

— Недурно придумано! — одобрил консьерж.

Бошвар обрадовался. Наконец-то попался толковый человек, первый из всех, кого он встретил с самого утра.

— Вам пришло письмо, — сказал вдруг консьерж. — Вот, держите, я еще не успел в него заглянуть.

Бошвар вырвал у него письмо и посмотрел на печать:

— Как, вы читаете мои письма?! Я с вами как с другом, а вы… вы… — От возмущения он не находил слов.

— Да не сердитесь, месье Бенуа! Мне просто страшно скучно! Я больше не буду. Эх, я бы с удовольствием торговал трикотажем, как вы, а не помирал тут с тоски!

Бошвар фыркнул и пошел по лестнице с конвертом в руках. Однако на полпути не выдержал, вскрыл его и прочел:

Симон приезжает! Как же я с ним расплачусь? — застонал Бошвар и лишился чувств.

То есть, конечно, он бы лишился чувств, происходи все это на сцене. В жизни же он доплелся до своей квартиры и с понурым видом сел за стол. А на немой вопрос жены протянул письмо от Симона, у которого купил фургончик перед его отъездом в Ниццу и с которым все еще не расплатился.

Придя в себя, он снова завел:

— Будь я машинистом метро, разве старый владелец стал бы требовать с меня денег за мотор? Нет!

Жена поставила перед ним тарелку супа:

— Ешь, пока не остыло. И хватит уже причитать: метро, метро! Вот я почему-то не жалуюсь! И вообще, что, по-твоему, у машиниста метро нет никаких забот? Мне, может, тоже больше хочется пойти работать продавщицей в «Галери Лафайет». Стоишь, как королева, нарядная, накрашенная, и знай себе лопочешь: «Добрый день, мадам, примерьте вот этот костюм от Диора, наденьте вот эту косыночку!»

— И кто тебе мешает? — спросил он, хлебая суп.

Вместо ответа жена, поджав губы, сказала:

— Скажи лучше, как ты собираешься расплачиваться с Симоном? Разговорами про метро?