— Нет. Попрошу его забрать назад фургончик. Мне он больше ни к чему. Торговли нет ни в лавке, ни на рынке. Так и не стóит разъезжать в фургончике, который к тому же столько стоит!
— Ну наконец он что-то дельное надумал, а то метро да метро! А я ведь с самого начала была против, чтоб ты развозил товар по рынкам.
— Налей мне еще супу, — перебил Бошвар. — Ты против, потому что тебе кажется, будто я там разговариваю с женщинами!
— Верней, с любовницами!
— Какими любовницами? Да ты готова ревновать меня ко всем и ко всему на свете. Даже к метро!
— Опять он со своим метро! Какое метро — грузовичок-то еле водишь. И возраст у тебя не тот — таких уже не берут.
При чем тут возраст! Вернем фургончик, ты останешься в лавке, а я — наймусь волонтером в метро. И заживу наконец спокойно.
Он встал и, не дожидаясь второго, пошел спать. Жена осталась в столовой с вязаньем.
Завтра опять вставать в четыре утра и развозить товар. Хватит с него! Хватит! И, как на грех, сна ни в одном глазу.
Он встал с постели — пойти посмотреть, не осталось ли в банке компота. В пижаме и тапках прошаркал на кухню и окунул ложку в банку. Увы! И вдруг компот заговорил. По крайней мере, так послышалось Бошвару.
— Не вешай нос, Бенуа! — прозвучало из банки. — На свете все сложнее, чем ты думаешь. Каждый жалеет себя, и никто не слушает других. Такова жизнь. Вот посмотри: если б тебя сегодня не заела хандра, ты и не вспомнил бы о бедном компоте, который только этого и дожидался. А я тоже мечтал быть чем-то другим, вареньем например! В богатом доме! Баночка варенья на кухне у Ротшильдов — красота! Но я всего лишь компот на кухне у Бошваров, дела идут плохо, и вот-вот нагрянет кредитор. Тоска.
— Да, но ты-то всего лишь компот! — обиженно воскликнул Бошвар.
— Ну и что ж, — возразил ему голос из банки. — Разве компоту запрещается мечтать?
Удостоверитель с улицы Эльзевир
Артур Штемпель открыл свое бюро в одном из дворов в нижнем конце улицы Эльзевир. И все в чем-либо не уверенные шли туда к нему. На стенке у него за спиной висели друг под другом три диплома, а из подставки для трубок торчали разные печати. Каждого клиента он первым делом спрашивал: — Вам какое свидетельство: простое или экстра-класса?
Большинство выбирало простое, но если у кого были средства и кто особенно сомневался, те иногда заказывали экстру. Для начала Штемпель задавал необходимые вопросы. Потом, все обдумав, приглашал клиента, которого до того держал на ногах, сесть и составлял свидетельство. В бланке уже значилось:
«Артур Штемпель, университетский диплом удостоверителя,
в присутствии месье (мадам, мадемуазель) такого-то (такой-то),
рассмотрев им (ею) сообщенное, свидетельствует, что…
Выдано в Париже, такого-то числа, такого-то месяца, без участия третьих лиц».
Внизу на каждом листке мелким шрифтом приписано:
«К сведению просителей:
На судебные иски не отвечаю. Но и ошибок не допускаю».
Оставалось заполнить пробелы ручкой с пером «сержан-мажор» и поставить печати: красную и синюю. На свидетельства экстра-класса он ставил целую дюжину печатей: по шесть каждого цвета.
В тот день с утра у него уже успели побывать два клиента. Одного жена назвала дураком и тем смутила его душу. Штемпель выдал ему простое свидетельство, удостоверяющее титул «дурака», ибо жена знает, что говорит.
У второго была проблема скорее тарификационного характера. Он был владельцем булочной-кондитерской, и надо было определить, кто он по преимуществу: кондитер или булочник. Ради такого случая Штемпель ненадолго закрыл бюро и решил провести экспертизу на месте. Отведав выпечку, он заключил:
— Кондитер, откровенно говоря, из вас никакой. С чистой совестью могу засвидетельствовать: человек, выпекающий такой штрудель, кто угодно, но только не кондитер.
Клиент удовлетворенно кивнул:
— Только не забудьте про печати.
— Если после такого угощения я доберусь до своего бюро живым, то обещаю поставить вам на радости лишнюю печать.
Всю обратную дорогу Штемпель ворчал:
— Булочник-кондитер? Ну уж нет! Булочник-убийца — вот это ему подойдет, если он и дальше будет печь такие штрудели!
В конце концов он выдал простое свидетельство, но с наценкой за выезд на место: «Не кондитер. Булочник, да и то…»
Клиент остался доволен — при такой аттестации он рассчитывал получить налоговую скидку.
После этих двоих долго никто не приходил, только пару раз звонили по телефону узнать, жив ли еще Штемпель, чтобы не ехать понапрасну, если с ним что-то случилось. То густо, то пусто, привычное дело для человека свободной профессии.
В полдень консьержка принесла вторую утреннюю почту: счета, реклама и бесплатные газеты, быстро перекочевавшие в мусорную корзину.
И только Штемпель надумал закрыться на перерыв и соорудить себе поесть чего-нибудь горяченького на спиртовке, которая была припрятана в шкафу, на металлической полке с ячейками для канцелярских папок, как вошла молодая женщина. Но прежде робко поскреблась в дверь и услышала приветливое: «Заходите!»
Штемпелю она показалась довольно красивой. Хоть и рыжая, но все равно красивая. Не приглашая ее сесть, он спросил:
— Чем могу быть полезным, мадемуазель или мадам?
— Мне очень нужно… — начала она, озираясь по сторонам, — мне нужно… В общем, я певица, пою народные песни: латиноамериканские, еврейские, русские, но мне нужно, чтобы это подтверждалось на бумаге. И я пришла просить, чтоб вы мне помогли, месье… — она взглянула на дипломы, — месье Штемпель.
— Свидетельство простое или экстра-класса?
— Лучше экстра. Я же артистка!
— Ваше имя, фамилия, дата и место рождения, домашний адрес — официальный, для кредиторов, и конфиденциальный, настоящий. Количество детей, дипломов, если есть, волос на голове. Про волосы — пока необязательно, — прибавил он. — А вот количество веснушек важно знать. Хотя бы ориентировочно.
Она широко раскрыла глаза:
— Вы что, серьезно?
— Но вы же заказали свидетельство экстра-класса, с двенадцатью печатями, мне надо записать в него побольше данных.
— Да, но каких? О профессиональных качествах, о том, как я пою.
— Что вы желаете удостоверить: что вы певица или что вы человек?
— То и другое. Одно другому не противоречит.
— Это как сказать. Всяко бывает. Я выдам вам свидетельство с печатями о человеческом существовании. А что касается вокала, я должен вас послушать. Хотя я мало смыслю в песнях. А уж тем более в народных. Вообще, что это значит — «народные»? Это значит, никто их толком не знает и никогда не поет, а мне-то на кой их слушать?
— О, месье Штемпель, вы несправедливы к артистам!
— Ну, ладно, спойте, чтоб я понял! Полминуты — не больше. Свидетельство выдам и так — по вам сразу видно, что вы певица.
Клиентка стала распеваться.
— Достаточно! — остановил ее Штемпель. — А то соседи подумают, что тут кого-то убивают! Хорошо, отлично. Удостоверяю… Как, вы сказали, вас зовут? Мадемуазель?.. Мадам?..
— Мадемуазель. Мадемуазель Ида Сопранорм.
Он посмотрел на нее с интересом:
— Вы, часом, не родня тому Сопранорму, что в сорок седьмом году снимал со мной пополам летний домик в Трувиле и позабыл внести свою долю?
— Джо Сопранорм? — прошептала она.
— Он самый! Величайший плут из всех, кого я знал! Так он ваш родственник?
— Это был мой отец.
Штемпель вскочил, обнял девушку и разрыдался.
— Был? — сказал он сквозь слезы. — Значит, он…
— Он умер.
— Но раз он ваш отец, значит, вы его дочь?
— Да, так и есть, месье.
Девушка тоже растрогалась. Штемпель усадил ее в большое кресло перед письменным столом. И снова взялся за перо:
— Я выпишу вам три свидетельства: о том, что вы человек, певица и дочь своего отца.
— Зачем? — не поняла она.
