Эта мысль всегда приходила мне в голову, когда я шла мимо ресторанных окон, представляла себе баснословную цену фаршированных оливок и думала об их бесплатных собратьях, ожидавших меня дома.

Мы с Нельсоном знакомы сотню лет. Его отец учился с моим в одной школе. Старший Барбер, в отличие от папы, настоящий джентльмен, буквально влюблен в историю Британского флота. Нельсон с братом Вульфи во многом пошли в родителя. У Нельсона три потрясающих качества: он отменно готовит, умеет рассмешить, когда на тебя наваливается жалость к самой себе, а еще под его напускной сварливостью скрывается добрейшее сердце и он ценит хорошие манеры. Ладно, получается четыре достоинства. Впрочем, и это далеко не все – в Нельсоне море положительного.

Легче даже перечислить три его недостатка: он нередко воображает себя бывшим членом Верховного суда, у него слишком густые темные волосы, которые забивают сливное отверстие в душе, а еще он обожает поднимать меня на смех, едва я совершу оплошность.

Но я прощаю ему все это, потому как у нас редкое взаимопонимание и он прекрасно знает, когда лучше смолчать, а когда предложить угощение.

Вот и нынче, едва я в расстроенных чувствах и с совершенно убитым видом переступила порог, Нельсон встретил меня словами:

– А я как раз испытываю новый рецепт шоколадно-апельсинового пирога. Не станешь возражать, если я скручу тебе руки и заставлю попробовать?

Я подумала: лучшего окончания для такого денька, как этот, нельзя и пожелать. Пирог поможет не хуже, чем безумный секс или, скажем, гора алых роз у парадной двери.

Впрочем, ни второго, ни третьего мне никто и не предлагает.

– Маленький-премаленький кусочек, – сказала я. Потом, увидев, насколько точно Нельсон выполняет мою просьбу, поправилась: – Ну, разумеется, не до такой степени…

Нельсон подал мне кусок пирога, вилочку и не стал спрашивать, почему мои волосы растрепаны, а тушь немного размазалась. Но я чувствовала: ему известно, что у меня серьезные неприятности, так как он даже не упомянул об арендной плате, которую я должна была внести полмесяца назад.

Я быстро схарчила первый кусок пирога (без преувеличения, восхитительного!), и Нельсон без слов отрезал мне второй – на сей раз огромный. Я собрала все свое мужество и с полным ртом шоколадно-апельсинового лакомства пробубнила:

– Меня сократили.

Стало полегче, но лишь самую малость.

– Почему? Когда? – деловито осведомился Нельсон.– Каков размер пособия?

– До пособия мне нет дела,– сказала я, плюхаясь на диван и расстегивая на юбке молнию.– Работа была далеко не пределом мечтаний, но мне там нравилось. К тому же, как представлю, что надо снова ходить на собеседования, ужас берет. Не умею я рекламировать себя. Работать могу, а сидеть и хвалиться – дескать, печатаю я со сногсшибательной скоростью – это для меня просто пытка.

Нельсон перелез через спинку дивана и уселся на другом его конце. Его лучшие джинсы были испачканы мукой, но я ничего не сказала.

– Хочешь, я выясню, имели ли они право тебя уволить?

– Ммм… Пожалуй, не хочу.

– Как у тебя с деньгами?

– Немного есть.

– Пол-суммы за телефон наберешь?

Я вздрогнула.

– Это больше, чем пол-суммы за электричество?

– Вдвое.

Я закусила губу.

– Господи! Страшное дело – деньги. Когда с ними связываешься, чувствуешь себя бесконечно… униженной.

– А почему бы тебе не позвонить отцу? Только не злись,– поспешно добавил Нельсон.– Просто спроси у него совета. Уж с этим-то ты можешь к нему обратиться. Помогать дочери – его долг. Если не подыщет тебе новую работу, то хотя бы одолжит какую-то сумму. До тех пор, пока ты снова не станешь на ноги.

Нельсон сказал «одолжит», не «предложит». Он прекрасно знает моего отца.

– Нет. Не стану я ему звонить,– ответила я.

Мой сосед понятия не имел, почему в этот раз помощи от отца мне стоило ожидать меньше, чем когда-либо. Нельсону были не по вкусу все мои бойфренды, а если бы я рассказала ему о происшествии с Перри – и о том, в какую сумму оно мне обошлось,– он точно лопнул бы от негодования.

– Не будь такой гордячкой, Мелисса!

– Дело не в гордости, а…– гордость во мне говорила или нет, я не могла определить точно,– а в чувстве собственного достоинства.

– Или в глупости.– Нельсон явно рассердился.– Он обязан помогать, но даже не думает об этом. Никто из родственников тебя не поддерживает. Спускают кучу денег на Эмери, глупейшую из девиц на всем белом свете, просто потому, что она собралась замуж за этого бабника. Хоть бы раз вспомнили про тебя! О придурке Орландо я вообще…

– Нельсон! – воскликнула я, не дав ему договорить.– Прекрати!

– Ладно, ладно, прости,– поднял руки сосед.– Совсем не хотел свести разговор к этому.

Слезы, которые я так искусно сдерживала в офисе, вдруг подступили к горлу – горячие и удушающие. Я почувствовала себя бесконечно несчастной.

И неожиданно тоже жутко рассердилась.

Мои щеки вспыхнули. Да как Нельсон посмел завести со мной речь о женитьбе?! Моя сестра Эмери на пару лет младше меня. В конце года должна выйти замуж – правда, за парня, которого я еще и в глаза не видела. Моя же личная жизнь все как-то не складывалась, а сама я постепенно превращалась в старую деву и не могла себе позволить завести в качестве сожителя, с которым можно было бы вместе встретить старость, даже кота. Думаете, я недостаточно романтична? Ошибаетесь. Романтики во мне видимо-невидимо.

Нельсон с виноватым выражением лица протянул руку к моей коленке и неуклюже по ней потрепал.

– Черт… Послушай, я ведь ничего не знаю о ваших отношениях. Может, он вдруг возьмет и вернется после этого вашего «разрыва» или как ты там его называешь. Решит наконец, что вам не жить друг без друга, и… Ой, прости… Несу какой-то бред, да?

Он явно хотел как лучше, и на меня снова нахлынула тоска. Я думала, что Орландо – мой единственный. Честное слово, надеялась на это до сих пор. Однако и Перри в свое время я тоже считала неповторимым. А до него – Тоби и Жака… Но так, как Орландо, не любила никого. Ибо верила, что рождена для него. И бесконечно страдала в его отсутствие.

Он сбежал от меня на рассвете – «поразмыслить над своим назначением в жизни»,– прихватив мое достоинство, сердце и еще кое-что из даров, каких не купишь за деньги. Нельсон, разумеется, теперь твердит, что сразу понял, какой Орландо мерзавец, с самого что ни на есть начала.

А я с ним не соглашалась. Вот что выходит, когда получаешь романтическое воспитание – большей частью из книг в бумажных обложках да от матери, которая все время повторяет: дескать, истинная любовь победит все, ежели, конечно, не выйдешь замуж за отъявленного грубияна…

Потому-то я по сей день тайно надеялась, что Орландо вернется. А Нельсон поймет, насколько глубоко ошибался.

– О-о-о! Черт знает что такое! – пронзительно завопила я и побежала в спальню.

Успокоить меня могло только одно: надо было что-нибудь сломать, разбить, уничтожить. Увидеть, что вред причиняю я, а не сама страдаю по чьей-то воле.

Раскрыв резким движением корзину с шитьем, я схватила ти-шотку, предназначавшуюся для подруги моей сестры Эмери, и бросила взгляд на украшающие ее дуги мельчайших жемчужин и блесток.

О том, как долго я корпела над орнаментом, или сколько на него ушло бусин, или какую весьма приличную сумму заказчица готова выложить за ти-шотку, я не думала ни секунды.

– Мел! Успокойся! – услышала я из гостиной голос Нельсона.

Но глаза мне застилала, как выражается мама, красная пелена, и, вооружившись вышивальными ножницами, я сорвала-таки зло на безответной жертве.

Сосед вбежал в тот момент, когда я, вся в слезах и блестках, яростно щелкала ножницами.

– Ну не переживай ты так, слышишь,– пробормотал он, хватаясь за глаз, в который ударила отскочившая бусина.

– Никому в этой жизни я не нужна! Не могу больше так! – проревела я.– Хочу, чтобы мною дорожили-и!..

Потом я тяжело опустилась на кровать и жалобно застонала. На каждую ти-шотку я убивала пропасть времени, а эта вообще была настоящим произведением искусства.