Куп заметил у него кобуру скрытого ношения.

Полицейский. Они все знают и поджидают его.

Уэзер устроилась на диване. Телевизор был настроен на Си-эн-эн. Лукас невидящим взглядом уставился на экран.

— Есть что-нибудь новое? — спросила Уэзер.

— Абсолютно ничего, — ответил он, не поворачивая головы и продолжая бессмысленно смотреть в телевизор. Его лицо посерело от усталости. — Три дня. Средства массовой информации нас убивают.

— На твоем месте я бы не обращала на них внимания.

Лукас обернулся к ней.

— Потому что тебе не о чем тревожиться. Вы, доктора, хороните свои ошибки.

Он улыбнулся, но его улыбку едва ли можно было назвать приятной.

— Я говорю серьезно. Мне непонятно…

— Средства массовой информации подобны лихорадке, — начал объяснять Лукас. — Первым делом жар. Люди боятся и обращаются в муниципальный совет. Тогда начинают паниковать его члены, именно так обычно реагируют политики. Дальше — звонки мэру. Мэр вызывает начальника полиции. Мой шеф — это политик, назначаемый мэром, значит, он тоже впадает в панику. И начинается обвал.

— Я не понимаю причины тревоги. Вы делаете все, что в ваших силах.

— Ты должна знать первое правило Дэвенпорта, объясняющее устройство мира.

— Не думаю, что оно мне известно, — сказала Уэзер.

— Все предельно просто, — объяснил Лукас, — «Если политик потеряет свое место, он никогда и ни при каких условиях не получит лучшей работы».

— И все?

— Да. Это очевидно. Они отчаянно цепляются за свои должности и поэтому боятся. Если они проиграют выборы, им придется идти на мойку машин.

Они немного помолчали.

— А как Коннел? — спросила Уэзер.

— Паршиво, — ответил Лукас.

Под глазами у Меган появились темные круги, кожа на лице натянулась и побледнела, волосы в беспорядке торчали во все стороны, словно она засунула палец в электрическую розетку.

— Что-то здесь не так, — сказала она. — Возможно, убийца знает, что мы здесь. Или Иенсен все придумала.

— Не исключено, — ответил Лукас.

Они расположились в гостиной Иенсен. На полу у их ног валялись стопки газет и журналов. На кофейном столике лежала рация. Телевизор стоял во второй спальне, но они опасались включать стереосистему — вдруг ее будет слышно в коридоре.

— Наши выводы казались вполне убедительными, — добавил Лукас.

— Есть еще вариант, — сказала Коннел.

Рядом на столе лежала толстая стопка протоколов допроса и данные на соседей Иенсен по этажу, людей, отвечающих за обслуживание здания, и жильцов, имеющих криминальное прошлое.

— Возможно, это родственник кого-то из тех, кто здесь работает. Или тот, кто регулярно тут бывает, возвращается домой и сообщает, что мы в ее квартире.

— Я все время думаю о ключах, — признался Лукас. — Для домушника существует много способов добыть ключ, но сразу два ключа — это проблема.

— Значит, служащий.

— Или тот, кто отгоняет машины на парковку, когда ты приходишь в ресторан, — сказал Лукас. — Я знал парней с парковки, которые были в доле с домушниками. Ты видишь, как подъезжает автомобиль, и записываешь номер. По нему легко узнать адрес, а ключ у тебя уже есть.

— Сара говорит, что не пользовалась услугами парковщика, после того как поменяла замки, — сказала Коннел.

— Не исключено, что она забыла. Может быть, это настолько вошло в привычку, что она просто не помнит.

— Могу спорить, нужно искать в офисе Иенсен того, у кого есть доступ к ее сумочке. Например, какого-нибудь паренька-курьера, который свободно входит и выходит из кабинета, — таких обычно не замечают. Ему достаточно взять ключ и сделать слепок…

— Но есть и другая проблема, — подхватил Лукас. — Нужно знать, как делается слепок, и иметь доступ к изготовлению новых ключей.

— Значит, кто-то в доле с домушником. Вор делится своими навыками, а сообщник добирается до ключей.

— Да, такое возможно, — признал Лукас. — Однако ни один из сотрудников офиса не подходит на роль сообщника.

— Значит, он друг кого-то из тех, кто там работает; например, секретарь берет ключи, делает слепок…

Лукас встал, зевнул, прошелся по квартире и остановился напротив висящей на стене черно-белой фотографии в рамке. Лаконичный снимок: цветок в круглом горшке на фоне лестницы. Лукас не слишком разбирался в искусстве, но фотография ему понравилась. В углу он разглядел крошечную подпись: «Андре» и еще что-то, начинающееся с «К». Он снова зевнул, потер затылок и посмотрел на Коннел, которая продолжала изучать документы.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Она подняла голову.

— Пустой и бесполезной.

— Я не знаю, как работает химиотерапия, — сказал Лукас.

Меган отложила бумаги в сторону.

— Все основано на применении яда. Он оказывает негативное действие на рак, разрушая при этом и мое тело. — Она говорила нейтральным голосом журналиста, рассказывающего о медицинских препаратах. — Химиотерапию можно использовать до тех пор, пока организм способен сопротивляться. Когда ситуация ухудшается, лечение прекращают, тело начинает восстанавливаться, то же самое происходит и с раковыми клетками. И всякий раз рак укрепляет свои позиции. Я получаю такое лечение уже два года. Сейчас между сеансами химиотерапии должно проходить семь недель. Прошло пять, и я уже чувствую его снова.

— Сильные боли?

Она покачала головой.

— Пока нет. Я не могу это описать. Ощущение пустоты и слабости, потом наваливается болезнь — как самый худший грипп. Насколько я понимаю, ближе к концу, когда рак доберется до костного мозга, начнутся боли… Но я собираюсь заранее подумать о средствах противодействия.

— Господи, — пробормотал Лукас. — А есть шансы, что химия полностью уничтожит рак?

— Такое может случиться, — ответила Меган, и по ее губам промелькнула тень улыбки. — Но только не со мной.

— Не думаю, что сумел бы справиться с такой болезнью, — признался Лукас.

Дверь на балкон была закрыта. Лукас сделал к ней несколько шагов и, оставаясь в шести футах от стекла, выглянул в парк. Чудесный день. Дождь прекратился, по светло-голубому небу бежали перистые облака, легкие тени стремительно перемещались по озеру. Женщина умирала.

— Но мы не нашли ответа на другой вопрос, — тихо сказала Коннел. Казалось, она разговаривает сама с собой. — Если на время забыть о ключах, я не понимаю, почему он так и не появился здесь. Прошло четыре дня, и ничего.

Лукас все еще думал о раке, и ему пришлось заставить себя вернуться к текущим проблемам.

— Ты говоришь сама с собой, — сказал он.

— Мне кажется, я схожу с ума.

— Хочешь пиццу? — спросил Лукас.

— Я не ем пиццу. Она ухудшает состояние артерий, от нее толстеешь.

— И какую пиццу ты не ешь?

— Пепперони с грибами, — ответила Коннел.

— Я сделаю заказ, а когда ее доставят, спущусь вниз, — предложил Лукас и снова зевнул. — Безделье сводит меня с ума.

— Почему он не приходит? — задала Коннел риторический вопрос. — Очевидно, он знает, что мы здесь.

— Может быть, нам следует подождать еще немного, — сказал Лукас.

— Откуда ему известно о засаде? — не отступала Коннел. — Первое: он нас видит. Второе: он слышит нас. В первом случае откуда он знает, что мы копы? Не исключено, что убийца — полицейский, он знаком с людьми, которые тут бывают. А если он слышал о нас, то каким образом? Мы уже обсуждали это.

— Пепперони и грибы?

— И никаких поганых анчоусов.

— Ни в коем случае, — Лукас снял телефонную трубку, нахмурился, положил ее на место и подошел к стеклянной двери. — Кто-нибудь проверял крышу в доме на противоположной стороне улицы?

Коннел подняла голову.

— Да, но Сара права. Это ниже окна. Иенсен даже не задвигает занавески.

— Тем не менее окно находится на одном уровне с воздухозаборником кондиционера, — сказал Лукас. — Иди сюда, посмотри.

Коннел встала рядом с ним.