Но полюбоваться на свою работу я не успел. Едва третий врезался в забор, как раздался голос сзади:

– Не сметь, пес!

Я, опешив, повернулся, а вот уклониться от удара не успел и получил внушительную оплеуху от четвертого. Не зря, как я узнал впоследствии, княжича Дмитрия из рода Пожарских прозвали Лопатой – силища, несмотря на юношеский возраст, у него была мужицкая.

– Вроде кулаком бил, а будто лопатой саданул,– заметил как-то один из тех, кто на себе опробовал увесистую длань тогда еще двенадцатилетнего Дмитрия.

Отсюда и пошло прозвище.

К тому же его удар пришелся мне в висок, поэтому я хоть и устоял на ногах, но на некоторое время «поплыл» и мгновенно схлопотал еще один, почти классический боксерский апперкот.

В себя я пришел, уже лежа на земле, и вовремя, едва успев увернуться от нарядного сафьянового сапога, который, изловчившись, перехватил и выкрутил, валя нападавшего на землю.

Если б в запасе у меня было хотя бы несколько секунд, то я бы сумел разогнать застивший глаза кровавый туман злости, поскольку лежачих не бил ни разу в жизни, а больше тягаться не с кем. Но секунд у меня не было, поскольку Никитка Голицын к этому времени уже пришел в себя и, вытащив саблю из ножен, бежал ко мне, только-только поднимающемуся на ноги. За ним спешил предусмотрительно держащийся чуть сзади Курдюк. Да и Ванька Шереметев уже встал на ноги.

Я огляделся по сторонам и успел дотянуться до оглобли, которая так и не пригодилась Николе. Думать об осторожности уже не думал, норовя врезать побольнее и от души – в себя я пришел лишь спустя несколько минут, когда на шум сбежалось не только все население слободы, но и приехала пятерка всадников в красных стрелецких кафтанах.

Последние в свою очередь, скорее всего, были весьма недовольны выпавшим на них аккурат на Масленую неделю дежурством, поскольку пребывали явно не в духе, мысленно кляня на чем свет стоит своего начальника – въедливого и дотошного дьяка Разбойного приказа Василия Оладьина.

Как я потом на всякий случай выяснил, еще не подозревая, что вскорости сменю свое местожительство, был тот по своему рангу самым нижайшим из трех объезжих голов, поставленных следить за порядком в новом деревянном городе от Никитской улицы и аж до реки Неглинной. Но это официально, а на деле являлся главным, ибо князь Семен Барятинский был стар и частенько хворал, а потому распоряжался стрелецкой службой даже не Иван Елизаров сын Неелов, а неугомонный Оладьин, и спрашивал за упущения строго...

Я тоже не собирался подбирать вежливых выражений для представителей власти, тем более поначалу мне было невдомек, что это власть. Я-то по неведению решил, что это просто заехали на шум проезжавшие мимо стрельцы. Ну ехали себе, вот пусть едут дальше, а мы тут и сами разберемся, без посторонних. Примерно в таком духе я и ответил им на вопрос «Что тут происходит?». К тому же жадная до дармовых зрелищ толпа слобожан, заглядывавшая с улицы, была явно на моей стороне, а это вдохновляло.

Лишь когда Никола Хромой поднялся на ноги и принялся громогласно жаловаться подъехавшим на бессовестную татьбу средь бела дня, учиненную с ним, поминутно кланяясь и взывая к справедливости, я смекнул, что вроде как не прав.

Однако было уже поздно.

Такая дерзость со стороны молодого слобожанина сразу пришлась не по душе старшему пятерки, Акинфу по прозвищу Кольцо. Но он еще и тут, как я успел заметить, несколько колебался, ибо я хотя и был дерзок на язык, но по существу вроде бы прав. Однако стоило ему услышать имена избитых юнцов, как Акинф властно махнул своим стрельцам, выразительно ткнув в меня пальцем.

– На съезжую,– коротко распорядился он,– а ты, Осип, давай к дьяку Оладьину. Упреди его, что так, мол, и так – пущай сам решает, яко с ним дале быти.– И, обратившись ко мне, благодушно порекомендовал: – Ты, мил-человек, оглобельку-то отложь в сторонку да не противься.

Я продолжал колебаться, лихорадочно размышляя, как быть дальше.

Особых надежд на торжество правосудия питать не приходилось. Если бы сопляки были не таких звучных фамилий, то тут, возможно, справедливость и могла восторжествовать, но когда на одной чаше весов сразу Шереметев, Голицын, Пожарский и в довесок к ним Ржевский, а на другой – я один, то тут надо срочно предпринимать какие-то меры, дабы уравнять шансы. А как?

– Не усугубляй,– посоветовал Акинф, видя, что слобожанин не торопится выполнять его требование.

– Ладно,– тряхнул головой я, придя к мысли, что усугублять в моем положении и впрямь чревато,– только дозволь к дому пройти, чтоб попрощаться. Я так думаю, что нескоро туда вернусь – надо же предупредить.

Акинф прищурился, прикидывая, что от прощания особой беды не будет, да и не убежит пеший от конных, тем более что толпа угрожающе ворчала, явно симпатизируя своему, а потому лучше согласиться на просьбу.

– Отчего не заглянуть,– кивнул он.– Тока вместе с моими стрельцами, чтоб глупостей не учинил да бежать не удумал.

Теперь вся моя надежда была на домочадцев. Исправно помогавший Марье Петровне по хозяйству Алеха поначалу опешил от такого обилия незваных гостей и лишь удивленно хлопал глазами, но оно было и к лучшему – зато молчал.

Вдобавок сопровождавший меня оказался с ленцой, а потому в ледник, где, по моим словам, надо было не позднее чем завтра что-то поправить и заделать, лезть вслед за мной и Алехой не стал, рассудив, что выход оттуда там же, где и вход, а потому никуда я не денусь, сам вылезу.

Оказавшись с детдомовцем наедине, я яростно зашептал на ухо Алешке, чтобы тот, как только все уйдут со двора, немедленно бежал к храму Василия Блаженного разыскивать Квентина, с которым была назначена встреча во время обедни.

– Да Петровну заодно возьми,– посоветовал я.– Времени мало, так что вы туда внутрь не ходите, стойте на входе, а то и разминуться недолго. А как выловите его, поясните, что со мной беда приключилась – пусть выручает по старой памяти.

– А чего стряслось-то?

Я вкратце обрисовал ситуацию, не преминув уточнить, что сопляки, которым сегодня досталось от меня на орехи, дети важных бояр.

– Тогда худо,– помрачнел Алеха.– Помню, в детдоме тоже как-то сцепились наши с местными, а оказалось, папашка одного – то ли замглавы района, то ли...

– Эти круче,– перебил я.– Эти, считай, губернаторские сынки, так что вся надежда на тебя, иначе обломится мне по полной.– И заторопился: – Ну все, я побежал.

– Куда? – обалдел Алеха.

– В тюрьму, куда ж еще,– пояснил я и, затянув на манер знаменитого Промокашки: «А на черной скамье, на скамье подсудимых... и какой-то жиган...» – полез из ледника наружу.

– Ты чаво там, башкой об лед треснулся? – хмуро поинтересовался стрелец.– Чаво несуразицу плетешь?

– То я со страху перед вашим дьяком,– заговорщицки шепнул я ему и крикнул в черный провал ледника, из которого вылез: – Не забудь, прямо сразу ко входу!

– Ишь яко о хозяйстве озаботился,– хмыкнул стрелец и ехидно спросил: – Мыслишь, скоро возвернесси? – И, лениво зевнув, добавил: – Так энто ты напрасно.

– Понятно дело,– не стал спорить я.– Дурак тот, кто, живя на святой Руси, от тюрьмы да от сумы зарекается.

– А енто дело сказываешь,– похвалил ратник и легонько подтолкнул меня к выходу.– Давай-давай, шевелися.

А со своим пророчеством стрелец как в воду глядел. Зря я ждал. Ни завтра, ни послезавтра выручать меня так никто и не явился. Хотя гости ко мне и наведывались, но только все больше нежелательные...

На следующий день состоялся свод, как здесь называют очную ставку. Дьяк Оладьин не мешкал, очевидно исходя из степени знатности замешанных в это дело сыновей важных персон. На своде присутствовал и Никола Хромой, но, увы, только в качестве свидетеля.

Я старался отделываться односложными фразами и отвечать строго по существу задаваемых мне вопросов. Иногда, правда, не выдерживал, когда обвинители совсем уж завирались. Особенно этим отличались Ржевский и Ванька Шереметев. Однако всякий раз меня бесцеремонно одергивали, давая понять, что мой номер шестнадцатый и вообще – настряпал делов, так уж помалкивай.