Приходила пожилая пара. Еще летом они продали квартиру, уехали на Ставрополье и даже нашли там какое-то жилье. В ноябре приехали за расчетом, приехали и застряли. Теперь жили у родственников и проклинали день, когда решились на поездку.

Еще один мужчина приехал за зарплатой. Кто-то сказал ему, что на «Красном Молоте» выдают деньги, рассчитываясь по долгам. Мужчина, вроде, и не поверил, но жилось на новом месте трудно, и искушение оказалось велико.

Каких их только не было — этих историй.

А теперь вода кончилась совсем, и народ стал осваивать подвалы многоэтажек. Там в трубах вода еще была.

Но тоже не везде.

В доме, где раньше был паспортный стол, вода была, и в подвале собиралась целая очередь. Женщины терпеливо стояли друг за другом, ожидая пока можно будет подойти к журчащей из вентиля струйке. Иногда в подвал спускались с ведрами пацаны — чеченцы. Зорко оглядывались, и если к крану должна была подойти чеченка, шли без очереди. Их пропускали: мужчины все-таки, положено.

Ирина с Валентиной Матвеевной почти отстояли очередь из десяти человек. Впереди уже собиралась подставить ведро средних лет чеченка в пуховом платке. По лестнице с шумом сбежал пацан лет тринадцати и, как хозяин, прошел к крану — женщина молча посторонилась.

— Как не стыдно! — возмутилась Валентина Матвеевна. — Люди стоят, стоят, а он!..

Мальчишка медленно повернулся, прищурил глаза. Ирина переглянулась со стоящим на лестнице Борисом, успокаивающе потянула свекровь за рукав: «Не надо, мама Валя, не надо!» Пацан усмехнулся и отвернулся к крану.

Бомбить стали чаще. Если раньше после очередного налета можно было почти со стопроцентной уверенностью ожидать два, а то и три часа относительной тишины, то теперь об этом не было и речи. Самолеты появлялись и днем и ночью, появлялись, когда угодно. В соседнем дворе сорвало крышу с дома, разнесло стену. Людей во дворе, похоже, не было. Перед «Океаном» ракетой подбило машину. Сгорели все. Все больше и больше шариков и иголок усеивало землю, все больше деревьев оставались без веток.

В подвал перенесли одеяла, посуду, сумки с вещами. Наверх поднимались все реже, и далеко не уходили. Только поесть и погреться.

— Неужели штурмовать будут? — ни к кому не обращаясь, спросила Ирина.

Наверху глухо бухнуло, стены подвала коротко завибрировали.

— Сомневаешься? — усмехнулся Алик. — А что еще может быть?

— Блокада, — не совсем уверенно сказала Ирина.

— Да ну! Какая блокада?

— Надо было тоже уходить, — сказал отец. — Как Кочковы. Бросать все и уходить.

— Как бросать? — удивился Борис.

Резкий сухой треск разорвал тишину. Потом еще раз и еще. Будто прогремела летняя гроза. Совсем недалеко бахнуло, словно ударили по гигантской бочке, ощутимо подпрыгнул пол. Славик зажмурился и закрыл уши.

— Вот так, — сказал отец.

Борис взял приемник, покрутил ручку.

— … равительство Индонезии затормозило переговоры по поводу покупки российских истребителей из-за, цитата: «Неадекватного применения военной силы в Чечне». Напоминаем, что сумма контракта могла составить несколько миллиардов долларов.

— Ого! — сказал Мовлади. — Вот это бабки! Может, подействует?

Алик пожал плечами.

— Слушайте, надо снаружи замок повесить на всякий случай. И давайте договоримся: если ваши — кричите, что здесь русские. Ну а если наши — тогда мы, — пожал плечами, усмехнулся. — «Наши», «ваши»!

— Папа, — подошел к Борису Славик, — ты книжку недочитанную оставил на коробке. Возьмем?

Борис взял из рук сына книгу, любовно провел рукой по обложке. Джон Кристофер, «Долгая зима». «Надо же, — как похоже! Только мы не успели». В горле запершило. «Сказать, что читал, а все книжки не забрать?»

— Спасибо, Слава! Молодец! Положи в сумку, только аккуратно.

Обрадованный Славик вытащил из-под лежака сумку, открыл замок.

— Не помещается! Можно я канистру вытащу?

— Какую канистру? — удивленно повернулась к Борису Ира. — А сапоги где?

Борис только вздохнул.

— Когда же ты успел? Я их перед самим уходом положила. Совсем новые сапоги!

— Ир, ну перестань! — прошептал Борис. — Неудобно. Хочешь, давай завтра за ними сходим? Или послезавтра…

Завтра не получилось.

Днем самолеты прилетали раз пять. Наверх поднимались только поесть, да сходить в туалет. А потом неожиданно наступило затишье. Впервые за три дня остались вечером в квартире и даже сняли пальто. Или за четыре?

Борис включил телевизор. Экран нагрелся и в холодную, заставленную вещами, комнату заглянул президент великой страны.

— … Только узнал. Перестарались некоторые, понимаешь! Я дал указание немедленно прекратить ракетно-бомбовые удары по Грозному. Мы не допустим гибели мирного населения! Я…

У Бориса по спине побежал холодок, у мамы навернулись слезы.

— Пап, это правда? — спросил Славик. — Он не брешет?

За окном раздался до боли знакомый вой «грачей», затем низкий свист.

— Ну вот! — сказал Борис.

Но самолет только подвесил в небе осветительную ракету.

— Может, и не брешет, посмотрим, — подвел итог отец.

— Кого бы попросить за сапогами съездить? — задумчиво спросила Ирина.

Таких экранов Борис еще не видел. Нигде, никогда. Даже во сне.

Да и экран ли это был?

Словно пробив пространство и время, распахнулось неведомое, фантастическое окно. Словно заложила резкий вираж машина времени, и он снова оказался в далеком прошлом. Где было так хорошо, так тепло и уютно.

И где не было войны.

Ползут машины по старому Ленинскому мосту, притормаживая перед резким поворотом. Кружат бумажные снежинки в Чеченском гастрономе, наполненным новогодними запахами мандаринов и конфет. Дрожит марево над раскаленным проспектом Революции, и бегут за поливальной машиной загорелые дочерна пацаны. Тарахтит по давно убранным с улицы Ленина рельсам старомодный трамвай. Сверкает разноцветными огнями громадная елка на площади Ленина. И бурлит у неизвестно зачем торчащих прямо из мутной воды рельсов неугомонная Сунжа.

Боже, неужели это когда-нибудь было?

— Было, Боря, конечно было, — тихо произнес мягкий голос. — А вот еще. Помнишь?

Толпа народу у магазина «Букинист», хрупкая фигурка в легком платье, бегущая строка на «Чайке», букет осенних астр. Черные волосы, разбросанные по подушке, дрожащая от счастья душа и луна, бесстыдно заглядывающая в окно четвертого этажа.

— Зачем ты мне это показываешь? — сквозь комок в горле спросил Борис.

— А что мне теперь остается? — ответил голос. — Только показывать.

— Давно тебя не было, — сказал Борис.

— Давно, — согласился голос.

В маленькой полутемной кухне о чем-то спорили двое, и в серо-синих глазах любовь боролась с тоской: «Боря, ты меня любишь? Тогда почему?»

— Помнишь?

— Помню.

— Не жалеешь?

— Не надо об этом, — попросил Борис.

— Ладно, — согласился голос. — А о чем? О войне? О политике?

— Тоже не хочу, — сказал Борис. — Покажи еще что-нибудь.

Окно вновь распахнулось, и пополз из грустно-радостной бездны на Бориса старинный, знакомый с самого детства дом. Высокая металлическая крыша темно-красного цвета, стены из старого отборного кирпича. Длинные, высокие окна со ставнями, широкие ступеньки. Толстые, дубовые двери с медными ручками под изящным чугунным навесом. И выложенные из кирпича цифры на фронтоне: «1895».

Борис смотрел не отрываясь, ждал, когда можно будет заглянуть в окна. Особенно вон в то, что справа — как же хочется в него заглянуть!

Но изображение остановилось, сзади возник колеблющийся багряный свет, на дом упали красноватые отблески. Салют?

— Дальше! — попросил Борис. — Пожалуйста!

— Дальше? А дальше нет ничего.… Только… Новый год.

Дом затянуло красным, изображение затуманилось, померкло и исчезло.

Остались только цифры.

1995.