— Ого! Похоже, в школу завтра идти не придется, — первым нарушил молчание Славик.

— О чем ты, конечно, очень жалеешь, — сказала Ирина.

— Ну ни хрена себе! — подвел итог Борис. Что-то тут было не так. — Слушайте, а где же артподготовка из гаубиц? Слышно же было бы…

— Боря, но ведь и Мадина говорила…

— Мадина ничего не говорила про обстрел. Ира, тут что-то не так — мы бы слышали!

— Вечно ты ничему не веришь! Ну, приврали немного, подумаешь! Нельзя же все так буквально воспринимать!

Борис двумя глотками допил чай, открыл форточку, закурил сигарету. Небо, затянутое плотными облаками, светлело. В кухню ворвался прохладный сырой воздух, относя дым назад в кухню — Славик демонстративно поморщился. Борис прикрыл форточку, взял еще одну сигарету и пошел на балкон.

Здесь было холодно и сыро. Борис присел на стул, затянулся, и тут же тишину вспороли далекие выстрелы. Это не было похоже на одинокие выстрелы по ночам, на которые уже и особенного внимания не обращалось. Сейчас очереди звучали плотно, зло и как-то профессионально, что ли. Где-то вдалеке гулко застучал пулемет. Борис перегнулся через ограждение, пытаясь определить направление. Не вышло — мешали дома и гулявшее эхо.

Стрельба не затихала, даже наоборот, усиливалась, создавая ощущение настоящего боя. Последний раз Борис слышал такое летом, когда громили штаб-квартиру Лобазанова, здесь же, в Микрорайоне. Была ночь и черное небо, расцвеченное пунктирами трассирующих очередей. Одна из таких шальных пуль на излете попала им в окно. Стекло треснуло, но как ни странно выдержало. Трещину Борис потом заклеил изолентой.

— Что тут, Боря? — тревожным шепотом спросила Ирина, накидывая ему на плечи пальто.

— Спасибо, — машинально ответил Борис. — Да не поймешь ни черта — где-то в центре. Ты бы Мадине позвонила.

— Не отвечает. Славик, зайди в комнату! Быстро!

Сын закрыл дверь, прилип обиженным лицом к стеклу.

— Боря, а это что?

К привычным очередям добавились новые звуки — короткие гулкие хлопки. Следом еле угадывался такой же короткий визг, тут же заканчивающийся разрывом. Что-то подобное Борис уже слышал, только где.… Понадобилась секунда, чтобы замученная память отозвалась — летнее утро, площадь Ленина. Борис тогда шел на книжный базар в «Машиностроитель», но был остановлен уже на мосту. Двое молодых чеченцев с автоматами заворачивали всех назад, ничего не объясняя. С площади слышалась стрельба. Вот тогда-то Борис и услышал впервые эти хлопки с визгом. «Гранатомет», — сказал кто-то в толпе. — «Конец Гантемирову».

— Граното… — попытался сказать Борис и осекся.

Все перекрыл гулкий мощный выстрел, потом еще один. И еще один. И еще. Чаще захлопали гранатометы.

— Ира, — шепотом выдохнул Борис, — по-моему, это танки.

Славик открыл дверь, проскочил на балкон и притиснулся к перилам, всматриваясь. Еще пара выстрелов, хлопок, короткий, еле слышный визг, и вдруг громыхнуло так, что угрожающе зазвенело наспех заклеенное летом стекло. Ира схватила испуганного, совершенно не сопротивляющегося сына, втолкнула в комнату. Последним, плотно закрыв дверь, заскочил Борис.

Стекло мелко дрожало и позвякивало.

Интенсивная стрельба продолжалась еще час или два, несколько раз раздавались мощные взрывы, потом постепенно все стихло. Отдельные выстрелы и очереди, правда, еще случались, но это было уже не то. Совсем не то. Телевизор по-прежнему выдавал только мутную рябь. Несколько раз, экономя батарейки, включали приемник. Маяк постоянно сообщал про Грозный, но понять что-нибудь из этих передач было невозможно.

От таких откровений кружилась голова, и хотелось запустить приемник в стену. Сразу вспоминались короткие заметки в газетах во время Ирано-Иракской войны. Когда одна из сторон утверждала, что продвинулась на сто километров вглубь вражеской территории, уничтожив кучу иранских танков и солдат, а ниже ровно то же самое повторяла другая сторона. Только танки и солдаты теперь были иракские. Только тогда это было далеко, и на заметки можно было не обращать внимания.

Не то что теперь.

Обзвонили всех знакомых, имеющих телефоны — никто ничего толком не знал. Правда, в центре из них никто не жил. Могли знать родители: все-таки почти рядом Президентский дворец. Увы, их телефон молчал уже давно. Сосед, обиженный, что у него, чеченца, телефона нет, самостоятельно подключил провода к распределительной коробке. Потом это же сделали еще несколько человек с улицы — всем хотелось связи на халяву. Телефоны работать перестали. Соседи ссорились, обрывали друг у друга провода, но уступать никто не хотел. В результате связи не стало ни у кого.

Безусловно, должна была знать Мадина, и Ирина набирала и набирала ее номер. Из трубки раздавались частые гудки.

Несколько раз пытался заработать телевизор: появлялась и тут же исчезала местная заставка. Наконец заставка прочно заняла экран, но на этом все и закончилось — сколько ни ждали, на экране ничего кроме заставки не появлялось. Скоро стало казаться, что она нарисована прямо на экране.

Стрельба стихла окончательно.

Ирина ушла на кухню, Борис сидел у телевизора, покуривая в приоткрытую дверь. Чем-то занялся у себя в комнате Славик.

Телефонный звонок заставил вскочить всех.

— Алло! Да, это я, Мадина, — Ирина взяла трубку первой.

— Ирина Николаевна, вы уже знаете? Нет? Все провалилось! Представляете, они умудрились проиграть, идиоты! Лобазанов был уже в Президентском дворце, оставалось совсем ничего, Ирина Николаевна. Совсем чуть-чуть! И что вы думаете? Ему никто не пришел на помощь! Все разбрелись кто куда, как стадо баранов! Танки вообще заблудились, пехота их бросила. Руководство праздновать начало, в Москву докладывать — каждый хотел первым. И когда дудаевцы опомнились, штурмом уже никто не управлял. Теперь все, Ирина Николаевна — полный разгром. Полный.… У нас рядом танк валяется без башни, рядом с домом сестры — еще один. Говорят, что все танки пожгли. И знаете.… Говорят, что в танках были русские солдаты. Ирина Николаевна, это все…

Ирина выпрямилась, прислонилась к стене, не сводя с Бориса серо-синих, таких же, как и много лет назад, глаз.

— Что, Ирочка?

— Боря, — отстраненным голосом сказала Ирина, — Боря, она говорит, что все — разгром.

— А кто кого разгромил, мам? — Славик вытащил трубку из руки мамы, положил на аппарат. — Мама, ты что — не слышишь?

— Боря… — и глаза уже почти серые. — Она говорит, что в танках были русские. Только русские… Что это, Боря?

Борис сделал шаг, не отводя взгляда от этих совсем серых, испуганных, растерянных и по-прежнему любимых глаз. Обнял за плечи — она тут же уткнулась ему в плечо, затихла.

— Это плохо, Ира. Не знаю точно насколько, но это очень, очень плохо…

Насколько это плохо они узнали уже завтра.

У поворота на Первомайскую заводскому автобусу пришлось притормозить — впереди грозно ощетинился первый пост. Половина дороги перегорожено бетонной плитой, несколько человек в новенькой форме и черных вязаных шапочках с автоматами и гранатометам и рядом кое-что новенькое — пушка. Второй пост миновали около первой городской больницы, этот был без пушки.