О наличии такого большого количества диверсантов и шпионов среди немцев Поволжья никто из немцев, проживающих в районах Поволжья, советским властям не сообщал - следовательно, немецкое население районов Поволжья скрывает в своей среде врагов Советского Народа и Советской Власти.

В случае, если произойдут диверсионные акты, затеянные по указке из Германии немецкими диверсантами и шпионами в республике немцев Поволжья или в прилегающих районах, и случится кровопролитие, Советское Правительство по законам военного времени будет вынуждено принять карательные меры против всего немецкого населения Поволжья.

Во избежание таких нежелательных явлений и для предупреждения серьезных кровопролитий Президиум Верховного Совета СССР признал необходимым переселить все немецкое население, проживающее в районах Поволжья, в другие районы с тем, чтобы переселяемые были наделены землей и чтобы им была оказана государственная помощь по устройству в новых районах.

Для расселения выделены изобилующие пахотной землей районы Новосибирской и Омской областей, Алтайского края, Казахстана и другие соседние местности.

В связи с этим Государственному Комитету Обороны предписано срочно произвести переселение всех немцев Поволжья и наделить переселяемых немцев Поволжья землей и угодьями в новых районах”.

К моменту опубликования указа переселение было почти полностью завершено. Общественные здания в городах республики немцев Поволжья заняли органы государственной безопасности. Перед этим населению не разрешалось покидать места своего жительства; линии связи были выключены, многие руководящие работники [220] учреждений арестованы. Затем немецкому населению сообщили, что оно должно готовиться к переезду. Немцы должны были сдать скот, запасы зерна и сельскохозяйственные машины. Постепенно порядок нарушался: приближались немецкие армии. Когда в начале августа на места прибыли русские комиссии для организации надзора за еще уцелевшим, но брошенным на произвол судьбы скотом, они увидели неприглядную картину: значительная часть урожая гнила в поле, лошади и свиньи исчезли, коровы без присмотра бродили по лугам.

Немцев, живших в Нижнем Поволжье компактной группой в течение многих лет, переселили в Сибирь. Верт считал это “довольно суровой мерой”{254}. Морис Эдельман видел переселяемых в пути следования:

“Мрачная процессия беженцев заполняет дороги, ведущие к железнодорожным станциям Среднего Поволжья; переселяется 400 000 человек; они везут с собой постели, домашнюю утварь; женщины плачут; на лицах выражение горького отчаяния людей, вынужденных покинуть свой родной дом”{255}.

Мы не знаем, как в дальнейшем обращались с этими людьми в стране, которая вела борьбу не на жизнь, а на смерть (ведь среди них были, по утверждению Кремля, “тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов”). Мы не знаем, как они переправились через Уральские горы, двигаясь навстречу идущим на запад воинским эшелонам, и как затем устраивались в малообжитых районах накануне надвигающейся зимы. Строили ли эти люди новую жизнь или постепенно вымирали, оказавшись забытыми и заброшенными, - все это покрыто для нас мраком неизвестности. Про одну из таких групп имеются некоторые сведения. Проезд по железной дороге, для чего в нормальных условиях требуется не более суток, занял у нее две недели. Некоторые из переселяемых дошли до полного изнеможения, в переполненных вагонах не хватало воды. Имеется и другое сообщение, относящееся к более позднему периоду. Из него видно, что некоторую часть немцев, переселенных в Алтайский край, распределили по колхозам, [221] которые оказали переселенцам большую помощь{256}. В 1954 году Гаррисон Е. Солсбери, московский корреспондент газеты “Нью-Йорк таймс”, случайно наткнулся на остатки двадцатитысячной группы немцев Поволжья, расселенных в Центральной Азии, вдоль границы с Афганистаном; в этом районе, пишет он, “тысячи людей умерли от болезней и лишений”{257}.

Верт, который горячо сочувствовал русскому народу, ведущему героическую борьбу, не сожалел о судьбе выселенных с Поволжья немцев. Его точка зрения отражала общественное мнение, утвердившееся в большинстве западных стран. Она сводилась к тому, что указанные меры следует рассматривать как “реалистический подход к разрешению проблемы немецкого национального меньшинства; существо этой проблемы достаточно ясно выявилось на примере Судетской области и ряда других мест”{258}.

Так уж получалось (в этом нет ничего удивительного, это неизбежно), что самые суровые меры, принимавшиеся где бы то ни было против пятой колонны в ходе второй мировой войны, находили оправдание в сознании людей. Слишком свежо было воспоминание о предательстве, которое совершил судетский немец Конрад Генлейн. Народ понимал, что предательская деятельность пятой колонны началась в 1933 году, когда Гитлер стал рейхсканцлером третьего рейха, призванного, по утверждению нацистов, господствовать тысячелетие. [222]

Настало время пересмотреть то представление о немецкой пятой колонне, которое сложилось о ней вне пределов Германии. Оно начало складываться сразу же после 1933 года, еще до того, как возник сам термин “пятая колонна”, однако особую роль в данном процессе сыграли годы войны.

Как мы видели выше, этот термин начали широко применять после немецкого вторжения в Данию и Норвегию и особенно после вторжения в Голландию и Францию. В это время основное внимание уделялось тому, что можно назвать “военной” пятой колонной. Речь шла о туристах и молодых путешественниках, которые, как все были уверены, вели тщательную разведку в Норвегии, о немецких подданных, организовавших вооруженное нападение на правительственный центр в Гааге, о немецких агентах, которые передавали ложные приказы или же разбрасывали отравленные конфеты в Бельгии и Франции. Всех подобных людей именовали пятой колонной. Так же называли и предателей в странах, которые подверглись нападению. В Норвегии сюда относился Квислинг со своими сообщниками, которые были готовы подорвать оборону государства и взять власть в свои руки. В Голландии речь шла о многочисленных членах нидерландского нацистского движения, стрелявших, как говорили в народе, по голландским войскам из своих домов. В Бельгии к пятой колонне относили фламандских и валлонских фашистов, о которых рассказывали, что они распространяют ложные слухи с целью подрыва боевого духа. Во Франции к той же категории причисляли политических деятелей, [223] намеренно саботировавших военные усилия страны с целью создания обстановки для скорейшего сговора с Гитлером.

Когда термин “пятая колонна” получил широкое распространение, его стали применять и по отношению к прошлому времени, обозначая им все те действия, которые начиная с 1933 года имели связь с огромным агрессивным национал-социалистским заговором. Членами пятой колонны без колебания называли немецких подданных, ведущих подрывную деятельность в чужих странах, и тех местных немцев, которые, будучи гражданами других стран, все же считали Гитлера своим подлинным вождем.

Трудно дать точное описание процесса, в ходе которого в умах людей сформировались подобные представления о пятой колонне. Поводом к распространению всеобщего убеждения в существовании пятой колонны послужили действительные события. Убийство Дольфуса, поглощение Австрии, формирование генлейновского судето-немецкого легиона, выступления нацистски настроенных немецких подданных за границей и их интриги, выявленные в ходе судебных процессов в различных странах, от Литвы до Юго-Западной Африки включительно, - все это были неопровержимые факты. Во время немецкого вторжения в Польшу выявилась масса предателей из числа проживавшего на территории Польши немецкого национального меньшинства, а голландцы наблюдали у себя враждебные действия со стороны немецких и голландских национал-социалистов.