— Там вы и научились разведению пчел? — спросил елейно монах, но в тоне его сквозило сомнение.

— Достойный брат, — ответил Сент-Герман, несколько обескураженный такой подозрительностью. — Человеку, живущему на чужбине, волей-неволей приходится приобретать различные знания, чтобы обратить их в свою пользу, ибо положение иноземца непрочно. Потому в свое время я многому обучился. И по той же причине я стал вникать в египетскую науку. — То был правдивый ответ, хотя и не полный.

Маргерефа Элрих несколько неприязненным, но тем не менее успокоительным жестом выразил свое отношение к происходящему.

— Очень хорошо, — сказал он. — Если вас это не затруднит, помогите женам этих добрых людей в их затее. Я бы не стал беспокоить вас, но… — Чиновник выразительно прищелкнул пальцами.

— Мед обладает целительной силой, — сказал Сент-Герман. — И придает вкус напиткам.

Элрих пожал плечами.

— Пусть пробуют. Но не в ущерб урочной работе. Именем короля Оттона объявляю сию просьбу приемлемой.

Йенс глубоко поклонился, за ним и Льетпальд. Оба сбивчиво принялись восхвалять прозорливость того, кто со скучающим видом восседал перед ними.

Ранегунда, со скрытым волнением наблюдавшая за Сент-Германом, хотела было поманить его жестом к себе, но переду лгала, опасаясь вызвать неудовольствие маргерефы. Тот между тем поднялся из-за стола.

— Наступил обеденный час, — хлопнув в ладоши, объявил с видимым удовольствием он, ибо знал, что ему достанутся наиболее лакомые кусочки от двух коз и дюжины гусей, зажаренных на вертелах поварами.

Ранегунда, которой следовало после его слов отдать надлежащие распоряжения, сочла за лучшее промолчать. Не стоило лишний раз напоминать маргерефе, что во главе этой крепости находится женщина. Все и так распрекрасно знали, что делать, и она просто встала с места, чтобы учтиво приподнять свои юбки. Но тут больное колено ее подломилось, и королевский чиновник, конечно же, это увидел. Красная от стыда и злости на себя Ранегунда бочком двинулась в сторону кухонь, воспользовавшись предобеденной суетой. На плацу рабы шумно сдвигали столы, расставляли пивные кружки и раскладывали ножи.

Сент-Герман, возвращавшийся восвояси, весьма удивился, заметив, что за ним кто-то идет. Остановившись в дверях помещения, теперь служившего ему и лабораторией, и жильем, он осторожно спросил:

— Вам что-нибудь нужно, герефа?

Ему показалось, что вопрос ее испугал.

— Ответ, — сказала она, выходя из темного перехода, и вдруг осознала, зачем шла за ним. Замешательство ее только усилилось.

— Если смогу, безусловно отвечу, — отозвался он и застыл в выжидательной позе, пока Ранегунда пыталась облечь свой вопрос в слова.

— Вы опять не станете есть вместе с нами? — произнесла она наконец.

В воздухе висел густой аромат жареного мяса, и люд, собравшийся на плацу, радостным гомоном приветствовал рабов, подносивших к столам вертела с аппетитной насадкой. Кое-кто, заходясь от восторга, уже буйно топал ногами, и вскоре загрохотала вся площадь.

— Это было бы… неуместно, — спокойно сказал Сент-Герман.

— Но ведь… никто вас теперь не осудит. — Голос ее прервался. — Вы так давно живете у нас, что все уже к вам привыкли.

В темных глазах засветилось участие. Сент-Герман, помолчав какое-то время, вздохнул:

— Вы очень добры ко мне, Ранегунда. Я вам за это весьма признателен, но боюсь, что маргерефа и сын Пранца Балдуина смотрят на вещи иначе. — Он вновь помолчал и добавил: — Разве вам хочется дать им повод поинтересоваться, что у нас с вами за странные отношения?

— Нет, — отозвалась она.

Сент-Герман протянул ей руку.

— Если маргерефа и ценит вас, то по очень заниженной мерке.

Не задумываясь, Ранегунда вложила свою руку в его, вновь поражаясь крепости, заключенной в столь узкой и маленькой кисти.

— А это уж предоставьте решать ему самому. Будь на моем месте брат, все шло бы по-другому.

— Вы так считаете? — спокойно спросил Сент-Герман, притягивая ее ближе. — Вряд ли брат умнее и рассудительнее вас. Я лично в том сомневаюсь. Хотя бы уже потому, что он, оставив наш мир, не хочет ни с кем в нем знаться.

С плаца донесся чей-то испуганный вскрик, за ним последовали взрывы ругательств и смеха.

— С вами мне очень покойно. — Ранегунда вздохнула. — Ваши суждения порою резки, но действуют на меня благотворно. Когда я с вами, мне хочется верить каждому вашему слову. Но позже, в крепости, невольно слушая пересуды мужчин и ловя на себе взгляды женщин, я начинаю думать, что вы ошибаетесь, что именно иноземное происхождение заставляет вас судить обо мне много лучше, чем я того стою.

Он опустил глаза, глядя на их сомкнутые в пожатии руки, потом ровным голосом объявил:

— Я никогда вам не льстил и не лгал.

— Я вовсе не обвиняю вас в преднамеренной лжи или лести, просто… кое-что вам, должно быть, непонятно. Вы, например, обращаетесь со мной так, словно я рождена стать герефой, а это неверно. Если бы не обстоятельства, я никогда бы не заняла эту должность.

— Ваш брат был рожден для нее, — возразил Сент-Герман. — И что же из этого вышло?

— Брат присягал королю, — непреклонным тоном ответила Ранегунда.

— А потом поклялся служить Христу, — сказал Сент-Герман. — То есть сменил одного хозяина на другого.

— Он достойный человек, — не сдавалась Ранегунда. — Он несет ответственность за грехи всего человечества.

Гизельберт много раз говорил это ей, и с большой гордостью, но в ее устах излюбленной фразе брата явно чего-то недоставало.

— Это ничуть не умаляет ваших достоинств, — сказал Сент-Герман.

— Но… — Ранегунда вдруг осеклась, затем продолжила совсем другим тоном: — Мне кажется, вы исхудали.

— Да, — подтвердил Сент-Герман.

Так бывало всегда, когда ему приходилось питаться лишь кровью животных.

— Я велю принести вам… поесть.

Ранегунда отдернула руку. Ее вновь охватило смятение, за которым пряталось странное ощущение, определить которое она не могла.

— Только не козу, и не с Ниссе, и лучше не на глазах у высокого гостя, — бросил отрывисто он и, заметив недоумение в серых глазах, счел нужным добавить: — Я готов к ответу на все вопросы, но было бы предпочтительнее потянуть с объяснением. Как и с хлопотами о моем хлебе насущном.

— Потянуть? — повторила она, закрывая за собой дверь, чтобы приглушить звуки гульбы. — Почему?

Сент-Герман покачал головой.

— Не хочется вас огорчать. Но будьте уверены, все мои странности ничуть не касаются ни крепости, ни деревни.

К частоколу вот уже две ночи приходили олени, и он приучал животных к себе, намереваясь с их помощью в дальнейшем поддерживать свою жизнь.

— Но… — Ранегунда зашла ему за спину и положила руку на твердое словно камень плечо. — Но должен же быть способ восстанавливать ваши силы. Ведь сейчас лето — время нагуливать вес, чтобы легче перенести зиму.

Сент-Герман медленно повернулся и нашел в серых глазах наряду с тоской беспросветного одиночества столько гордого мужества, что ладони его словно сами собой охватили ее лицо.

— Вы восстановите их, Ранегунда. — Его поцелуй был свежим, как дуновение ветерка; затем он потупился и опустил руки. — Я должен бы извиниться за свою вольность, но… не хочу. И не стану.

Она осталась спокойной и, погасив в глазах изумление, задала свой всегдашний вопрос:

— Почему?

— Потому, что меня влечет к вам, — ответил он, прислоняясь спиной к проему между двумя узкими окнами.

Она издала смешок, короткий и нервный.

— Вот как? Неужто иноземцам нравятся женщины с оспинами на щеках?

— Да, если иноземец — я, а женщина — вы, — был ответ.

Лицо Ранегунды опалило внутренним жаром, а ноги внезапно ослабли. Ей пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не упасть.

— Вы не должны говорить со мной так.

— Знаю. — Он усмехнулся. — Я иноземец, но правила пристойного поведения у всех народов не очень-то отличаются друг от друга. Я понимаю, что не вправе говорить вам того, чего не мог бы сказать вашему брату. Но в данном случае для меня это неприемлемо и… и несносно. И чем дальше, тем больше — вот вам мой ответ.